Все подозреваемые морочат нам голову. Но у меня впечатление, что мы близки к цели как никогда. Этот человек был третьим, к кому я явилась, начав расследование. Если бы я тогда задала ему правильные вопросы, то можно было бы не идти по ложным следам. Вот смеху было бы, если бы BQT нашлась у первого же подозреваемого – пожарного! Если она у него, то я сначала вдоволь насмеюсь, а потом его прибью. Чем докажу, что обладать BQT опасно для жизни.
Исидор вопросительно смотрит на нее.
Он думает так же, как я. Мы так сработались, что скоро начнем общаться телепатически. Сейчас он спрашивает: «Какое ваше мнение, дорогая, обожаемая Лукреция?» Я шлю ему телепатический ответ: «Думаю, дражайший Исидор, что сейчас самое время взять его за жабры и заставить признаться, что он сделал с этим долбаным сейфом, набитым газетной бумагой!»
Исидор приподнимает правую бровь.
Это его стандартный ответ: «Насилие – последний аргумент идиотов».
Он морщится, она читает это как: «И вообще, вряд ли он знает больше, чем сказал. По-моему, он не кривит душой».
Она косится на свой сжатый кулак.
Даже если он говорит правду, он мне не нравится. Мне доставило бы удовольствие его отдубасить, мне очень нужна разрядка.
В знак неодобрения Исидор приподнимает вторую бровь.
Они встают, готовые уйти.
– Вы нашли решение моей загадки? – спрашивает Феликс, прежде чем проводить их к двери.
– Загадайте еще раз.
– Человек ищет сокровище. Перед ним перекресток двух дорог. Он знает, что одна ведет к сокровищу, другая к дракону, то есть к погибели. Каждую дорогу сторожит рыцарь, он может подсказать, как быть, но один хронический лгун, другой правдоруб. Можно задать один-единственный вопрос. К кому из двоих обратиться и что спросить?
– Чего тут думать? – говорит Лукреция. – Попросить любого рыцаря показать, какая дорога ведет к погибели. Не важно, к кому обратиться, к лгуну или к правдивому, ответ непременно укажет путь к кладу.
– Неплохо, – говорит Феликс. – Почему вы не позвонили и не сказали ответ?
Журналистка усмехается.
– Потому что он пришел мне в голову только сейчас, когда я услышала вашу ложь.
162
«Пожилая дама регулярно вносит на свой счет внушительные суммы. Однажды директор банка, не выдержав, спрашивает ее:
– Не могу не поинтересоваться, откуда у вас столько денег. Чем вы зарабатываете на жизнь?
– Очень просто: я заключаю пари.
– Пари столько приносят? Что это за пари?
– Например, я ставлю 10 000 евро, что у вас квадратные яйца.
– Вы шутите?
– Нисколько. Если вы согласны, завтра я приду с адвокатом и со свидетелем, проверим, права ли я.
Директор соображает, что это легкий способ выиграть кучу денег.
Назавтра дама приводит адвоката, входит в кабинет директора, расстегивает ему ширинку и изучает в лупу его хозяйство.
– Что ж, мсье, я проиграла пари. Завтра я принесу вам 10 000 евро.
Директору совестно забирать у нее столько денег.
– Не надо, мадам, забудем это смешное пари.
– Не переживайте за меня, я поспорила на 100 000 евро со своим адвокатом, что войду в кабинет директора банка, расстегну ему ширинку и залезу ему в трусы, а он не даст мне по рукам, а потом будет иметь довольный вид».
Из скетча Дариуса Возняка «Жизнь-жестянка».
163
Кладбище Монмартр.
Исидор и Лукреция бредут среди надгробий.
– Знаете, что я думаю, Лукреция? Скоро мы завершим наши поиски, ничего не найдя: ни BQT, ни убийцы. Первое расследование в моем романе тоже кончится неудачей.
– Это огорчит и нас, и ваших читателей. Хотя это что-то новенькое. Очень современно!
Небо над ними хмурится.
– Ладно, я пошутил. Я не стану опускать руки, Лукреция, это не в моем стиле.
– У вас есть план «Б»?
Ветер нагоняет тучи, в ветвях деревьев начинается шум.
– Знаете, как я поступал в молодости? Проверял какую-то формулу, и если она не срабатывала, делал в точности наоборот.
– Какова же противоположность нашего расследования?
Они идут по участку с захоронениями аристократов. Мимо пролетают несколько воронов с антрацитовыми крыльями.
– Не думаю, что Феликс лжет. Он сказал правду, и теперь мы не знаем, как быть. Мы искали BQT, нашли последнее место, где она находилась, и уперлись в тупик. Значит, надо отказаться от прежних методов, теперь они не принесут результата. Надо вывернуть задачу наизнанку. Исходить не из истории жертвы и не из истории орудия преступления. Мы должны встать на точку зрения… убийцы.
Лукреция подходит к крохотной могиле Левиафана и кладет на нее маргаритку.
– Сейчас, дорогая Лукреция, я задам вам вопрос, не приходивший нам в голову с самого начала расследования. Почему грустный клоун грустный?
Перед ними высится склеп, на котором перечислены двадцать членов семейства.
– Что-то я вас не пойму, Исидор…
– Отгадаем мотивы грустного клоуна – поставим ему капкан. Это как мышеловка с кусочком сыра.
Лукреция тяжело вздыхает.
– Значит, вместо вопроса «откуда смех?» надо спросить «откуда грусть?».
Неподалеку утирает слезы женщина, навещающая могилу.
Они идут по проходу между надгробиями.
– Я здесь родилась, – говорит Лукреция, – отсюда моя грусть. Отсюда же мое особенное отношение к смерти. Поэтому мне всегда хотелось утвердиться среди живых. И поэтому я люблю приходить сюда, на место моего первого преступления – появления на свет. Здесь же меня впервые наказали – бросили.
Журналист понимающе кивает.
– А что вызывает грусть у вас, Исидор?
– Система с большой буквы «С». Я анархист, не выношу подчиняться. Даже иерархия в партии анархистов не для меня. Я все отвергаю: бога, господина, профсоюз, партию, группировку. Всю жизнь я боролся с мелким начальством, всю жизнь сопротивлялся системе, где есть контролеры и контролируемые. Сплошь и рядом произрастают естественным образом начальники вместе с поклоняющимися им придворными.
– Короче говоря, вы не желаете играть в принятую в обществе игру, не приемлете его…
– Лицемерия? О да. Я вывожу лицемеров на чистую воду, а они на меня ополчаются.
Он не только мизантроп, но и параноик.
– Рабы и тираны дружно меня ненавидят. Короче, общество людей в своих простейших проявлениях – это постоянный источник разочарования. Просмотр теленовостей для меня – ежедневный акт мазохизма. Ничего не смогу с собой поделать, все равно включаю.
– Вы называли это «вшивым апофеозом».
– Я считаю себя бунтарем против системы, порочность которой никому не видна. Во мне кипит ярость, и ей никогда не погаснуть.
Кажется, я начинаю понимать, каков он. Он сложнее, чем я думала. Раз он такой, значит, он вытесняет что-то старое и глубокое.
Наверное, он многих разозлил, прежде чем приняться за меня.
Наделал себе уйму врагов.
Все потому, что он не такой, как другие. Ничего не делает, чтобы понравиться, сойти за своего.
Вспоминаются его слова: «Не умею быть счастливым, зато несчастным – запросто: достаточно захотеть всем на свете нравиться».
Обоим журналистам по душе это тихое место вдали от городской суеты.
– Все носят в сердце раны юности. Почему так, Исидор?
– Все дети страдают. Таков закон жизни. Все делают вид, что защищают вдов и сирот, но это не так. Во всем мире вдовам некуда приткнуться, а сироты попадают в сети сутенеров.
Он ежится.
– Нам достаются только мелкие неудобства. Другие становятся жертвами инцеста, подвергаются побоям, недоедают, попадают под влияние фанатиков, их насильно выдают замуж… Они с самого начала сломлены, порой по вине родителей. Им уже не возродиться.
– Получается, мы какие-то исчадия…
– Нет, просто молодой вид, воспроизводящий насилие прежних поколений. Так может продолжаться без конца. Насилие – единственная знакомая система, других мы не знаем. Посмотрите, какие видеоигры продаются лучше всего: те, где убивают, причиняют другим страдания. Сражение, война будят в нас что-то архаическое. Братство – новое понятие, в наших клетках на него ничто не откликается. Приходится насиловать свою природу, вытягивать себя за уши.
Лукреция останавливается перед одним надгробием. На фотографии довольный мужчина в шляпе, с сигаретой.
Вдруг он прав? Мы не знаем ничего, кроме насилия. Чтобы его не применять, чтобы быть способными на любовь, требуются воображение и творчество.
– Однажды в школе старшие ребята разбили мне лицо. Я пошел к учителю. «Ну и что? – сказал он. – Ты не понял, жизнь – джунгли. Никто тебе не поможет. Самые сильные и агрессивные топчут самых слабых и чувствительных. Все претензии к Дарвину. Скажи спасибо тем, кто тебя избил, так они подготовили тебя к будущей встрече с миром».
Лукреция поддевает кончиком туфли и отправляет в полет камешек.
– Нас воспитывали в конкурентной среде с мыслью, что для выживания надо опрокидывать других.
– Думаю, да. Стресс не оставляет нас с момента выхода из материнского чрева. Что бы ни говорили, родители чаще всего не умеют любить детей, их этому не учат.
Их самих тоже не любили.
– Как изобрести с нуля незнакомое тебе чувство?
Они подходят к могиле Дариуса.
– А он?
– Все то же самое. Нелюбимый ребенок, не любивший других. Но он хотя бы нащупал собственную систему выживания: вызывать смех.
– Систему выживания? – переспрашивает Лукреция.
– Это как изменчивость видов, приспособление к хищникам и к трудным условиям жизни. Его мутацией было развитие таланта и его использование на все сто. Одна из проблем эволюции нашего вида – психологическая защита, поэтому его быстро признали героем.
– Но в душе у него ничего не поменялось, просто он нашел способ быстрой адаптации, – подхватывает Лукреция.
– В нем всегда сидел плачущий ребенок. Он страшно нуждался в ободрении. Смех – способ восполнить нехватку любви.