Красный нос у нее в руках трескается, не выдержав нажима.
– Удар был так силен, что вылетевший изо рта отца зуб выбил Дариусу правый глаз.
Доктор Катрин Скалезе умолкает, ее лицо искажено судорогой.
– Что было потом? – бормочет Исидор.
Она отхлебывает апельсиново-гранатовый сок.
– Я выдала его полиции. Следователи нашли на месте преступления как улики, подкреплявшие мою версию, так и другие, ставившие ее под сомнение. Суд присяжных признал его виновным в предумышленном убийстве и назначил содержание под стражей.
– Я ничего этого не знала, – сознается Лукреция.
– Его брат Тадеуш и мать, Анна Магдалена, показали, что были там же, и подтвердили версию Дариуса о случайно обрушившихся ржавых стропилах. Но хуже всего была защита Дариуса. Он сказал судье: «Я убил Момо, потому что он знал секрет шутки-убийцы, а я хотел его выведать».
Ее опять бьет дрожь.
– Сказал – и замолчал. Сначала прыснул его адвокат, потом двое-трое присяжных. Дальше случилось, как при лесном пожаре: покатились со смеху все присяжные и весь зал. Судье пришлось стучать молоточком, добиваясь тишины.
Знаменитый прием: правда, которой никто не желает верить. Прав был Стефан Крауз: шутки – это оружие…
– Добившись первого смеха – того, который мой отец называл «пробным укусом акулы», – он выиграл процесс. «Заодно я избавился от своего правого глаза, – продолжил он. – Сами понимаете, куда мне столько глаз? Одного хватает за глаза». Он уже носил повязку, а тут сдвинул ее и показал пустую глазницу. Присяжные и зрители не могли на это не отреагировать. «Теперь меня можно называть Циклопом», – закончил он.
Доктор Катрин Скалезе откладывает клоунский нос и проводит рукой по лбу.
– Контраст между этой жуткой пустой глазницей и бойким тоном Дариуса сработал безотказно: все уже хохотали как умалишенные, в том числе судья и прокурор.
А ведь силен! Когда у человека такая беда, трудно не решить, что он уже достаточно наказан.
– Смех долго не стихал. Когда пришла очередь моих показаний, меня уже не слушали. Некоторые продолжали вытирать слезы смеха. Я говорила нейтральным тоном, строго придерживаясь фактов, и в такой обстановке это не вызвало доверия.
Она же не старалась рассмешить, а публика предпочитает тех, кто ее смешит.
– Когда я назвала мотивом убийства BQT, меня попросту засмеяли.
– Дариус превратил все в шутку. Он провел минирование, – объясняет Исидор.
– А когда я сказала, что глаз ему выбил вылетевший отцовский зуб, публика и весь суд легли на пол.
– Механизм «повтора», – вспоминает Лукреция учебу в GLH.
– Вердикт присяжных был единогласным: несчастный случай. Один из них даже встретился со мной, посоветовал не видеть за каждым углом зло и вручил свою визитную карточку. Он оказался психиатром.
Она снова хватает и теребит дрожащими пальцами клоунский нос.
– Я подала апелляцию, но вышло еще хуже. Публика пришла послушать обвиняемого, уже прозванного Циклопом. Дариус не обманул их ожиданий. Второй процесс вылился в яркое представление. Он опять заладил про «шутку, которая убивает» и про Циклопа. Этого ему показалось мало, и он рассказал о нашей с ним совместной учебе, даже о наших отношениях.
Вот что значит не бояться правды о своей личной жизни!
– Он сказал, что понимает меня и что на моем месте поступил бы точно так же: нашел бы любого виноватого, чтобы выместить на нем свою злость. И продолжил: «Если это тебе поможет, Кати, то я готов сказать: да, я виновен, да, твой отец погиб по моей вине».
Трюк «корова Эриксона»: когда слушателей тянут в одну сторону, они инстинктивно шарахаются в противоположную.
– «…Я даже готов лечь под гильотину, сунуть голову в петлю, сесть на электрический стул – не знаю, что сейчас в моде». Это был триумф, его наградили смехом и аплодисментами. Он выставил меня завистливой девчонкой, вздумавшей подставить ножку артисту-сопернику, а себя – воплощением великодушия. Он даже послал мне воздушный поцелуй и громко сказал: «Я не сержусь, Кати, понадобится помощь – не стесняйся, звони. Я всегда готов помочь в память о твоем отце… и о том, что было у нас с тобой».
– Первое выступление перед публикой, – бормочет Исидор, тоже взволнованный.
– Моя жизнь кончилась. Я впала в депрессию. Не могла ни двигаться, ни говорить. Невзлюбила все, что хотя бы отдаленно походило на шутки, анекдоты, любой комизм. Как-то раз столкнулась с группой «Красный нос, белый халат», ребята увидели, в какой я прострации, и решили меня развлечь, рассмешить. Я излупила их всем, что попалось под руку.
Красный пластмассовый нос приходит в ее пальцах в полную негодность, и она со злостью швыряет его в мусорную корзину.
– Потом я познакомилась с клиническим психологом, и он поставил мне диагноз.
– Агеластия? – спрашивает Исидор.
– Она самая. Откуда вы знаете?
– Узнали в GLH. Это слово изобрел Рабле, – торопится с ответом хорошая ученица Лукреция Немрод.
– Эта болезнь может принимать разные формы. Иногда она развивается после травм. У меня развилась самая острая форма: никакого смеха, тотальная аллергия на юмор. Любая шутка вызывала у меня сыпь, скетч по телевизору – приступ головокружения. Тот психиатр предупредил, что хроническая агеластия не лечится, однако он готов испытать на мне новую мягкую терапию на основе… чтения трагедий.
– Гениально! – вырывается у Исидора.
– Он стал рассказывать мне печальные истории, велел читать произведения с плохим концом: «Ромео и Джульетту» и «Макбета» Шекспира, «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго, «Хижину дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу, «Цветы для Элджернона» Дэниела Киза. Я полюбила истории о невозможной любви, о героях, умирающих или кончающих с собой. Так я чувствовала, что не я одна – жертва несправедливости. Любой хеппи-энд, любой смешной рассказ были для меня табу.
Катрин Скалезе встает и смотрит на фотографии Зигмунда Фрейда, Альфреда Адлера, Анри Бергсона.
– Вы не представляете, что такое жизнь без смеха. Смех – реакция, помогающая переварить несчастье. Когда не смеешься, он накапливается в мозгу.
– Долго вы лежали в больнице после депрессии? – спрашивает Лукреция.
– Несколько месяцев, потом меня перевели. Три года я провела в специальном санатории. Мой психиатр заставлял меня мириться с моим отчаянием, он научил меня медицине. Он считал, что я должна сама себя излечить, а для этого понять свой мозг.
– У вас были с ним отношения? – спрашивает Исидор.
Опять он меня подрезал! Мне надо было соображать быстрее. Понятно же, что у нее был на этого человека перенос.
Катрин Скалезе садится в ближнее к ним кресло.
– Он меня спас. Выйдя из больницы, я стала изучать медицину. Когда пришло время дипломной работы, психиатр предложил тему: механизм смеха. Он считал, что это пойдет мне на пользу.
Новое подтверждение моей теории о том, что врачи выбирают специальностью свою личную проблему. Психиатры – безумцы. У дерматологов прыщи. Специалисты по смеху – агеласты.
– Я написала исчерпывающую работу по механизму смеха. Там его история, неврологическое, психологическое, электрическое, химическое действие. Никто никогда не писал с такой полнотой на эту кажущуюся нехитрой тему: шестьсот тридцать страниц! На меня набрел журналист, и я прославилась, даже ненадолго вошла в моду.
– Может, это был кто-то из «Геттёр Модерн»? – пытает счастья Лукреция.
– Нет, из конкурирующего издания, кажется, «Л’Энстантане». Ко мне проявил интерес продюсер Стефан Крауз. Познакомившись с моими работами по физиологии юмора, он загорелся и предложил мне небольшое путешествие.
– В багажнике машины? С завязанными глазами? – спрашивает Исидор.
– Откуда вы знаете?
– Продолжайте. Вас привели в подземелье под недействующим маяком…
– Там я познакомилась с GLH, знаменитой Ложей, о которой мне рассказывал отец. У меня возникло ощущение продолжения моей истории с того места, где она прервалась: отец обещал мне GLH, и вот я здесь. В голове у меня как будто отодвинулся засов. В конце концов для меня открыли лабораторию, вложили в нее серьезные средства, предоставили мне доступ к недостающим сведениям о механизме юмора.
– Вы прошли посвящение?
Она подтверждает это, хотя не сразу.
– Да. Ценой убийства человека. Такова цена знания: расставание с невинностью. Моя дуэль ПЗПП вышла скоротечной. Против меня шутил маленький симпатичный толстячок. Бедняга не знал, что у него не было шансов: при моей болезни я была непобедима.
Она пожимает плечами.
– С моим статусом исследовательницы я имела почти исключительную привилегию по собственному желанию покидать маяк-призрак и возвращаться туда. Я была там, когда Дариус потребовал избрать его Великим магистром. Я была среди сиреневых плащей, он меня не узнал. Конечно, я проголосовала против него. Кажется, его соперник прошел с большинством в один-единственный голос.
– Они напали при вас? – спрашивает Исидор.
– Да. Я была среди спасшихся. Они укрылись в подземелье под церковью Сен-Мишель, а я предпочла ждать снаружи.
– Вы хотели убить Дариуса? – спрашивает Исидор.
– Я вооружилась палкой. Они рассыпались, у каждого было оружие и фонарь. Я дожидалась Дариуса. Мне показалось, что я его узнала, и я со всей силы огрела его по голове.
– Это был не он, а Павел, – говорит Лукреция.
– Увы. Но когда он падал, из его рюкзака что-то выпало.
– BQT?
– Не мешайте ей рассказывать! – не выдерживает Лукреция.
Беда с ним, вечно он перебивает, тычет в нос свою сообразительность и мешает мне говорить!
– У меня в голове все происходило очень быстро. Желание отомстить пересилило любопытство. Вспомнилась отцовская шутка: «Когда Бог хочет наказать нас за наши дела, он осуществляет наши желания». Я сказала себе: «Заберу BQT и отомщу Дариусу: вручу ему то, чем ему так хотелось обладать».
– Не надо было ее трогать, он бы сам ее забрал, – говорит Лукреция.