– Вы не упомянули Катрин Скалезе?
– Я подробно рассказала о ней Тенардье.
– И что?
– Я предложила ей избежать судебных исков. Она ответила буквально следующее: «И речи быть не может о том, чтобы чернить образ Дариуса, тем более в момент, когда рассматривается вопрос переноса его праха в Пантеон».
Исидор Каценберг медленно качает головой с замкнутым выражением на лице.
– Бросьте, Исидор, мы оба хорошо знаем, что правду нельзя обнародовать. К тому же ее никто не желает знать. Эта Тенардье так и сказала: «Клеветать на Дариуса – значит терять читателей».
– Что ж, по крайней мере мы пролили свет на загадку. Лично я люблю разоблачать ложь, когда ее скармливают широкой публике, а я один из немногих, кто знает правду. Это изощренное удовольствие.
Исидор откладывает журнал и подходит к бассейну. Дельфины подплывают к его ногам, он бросает им селедки.
– Она сказала: «Дариус – надежда на успех для тысяч молодых, живущих в бедных пригородах. Все они хотят походить на него. А вы им сообщите, что он был пресыщенным циником? Нарциссом, мегаломаньяком и кокаинистом?»
– То же самое стало известно о кумире молодежи, аргентинском футболисте Диего Марадоне. И где революция? Он даже не утратил популярности.
– То, что приемлемо в футболе, неприемлемо в сфере смеха. Комики – более неприкосновенные фигуры, чем футболисты.
Исидор не отвечает, продолжая кормить своих китообразных.
– Еще Тенардье сказала: «Вы хотите революции, мадемуазель Немрод? Все очень хрупко. Большинство опрошенных говорит, что Циклоп был образцовым гражданином, таково мнение по меньшей мере двадцати миллионов человек, а вы станете его опровергать, заявляя, что они по наивности не способны отличить хорошего человека от негодяя?»
– Тенардье права. Мазохистам нельзя говорить об их любви к мучениям. Гадам нельзя говорить, что они гады, а то они обидятся.
Исидор возвращается к письменному столу, хватает журнал и наугад выхватывает фразу из статьи: «…Дариус – это артист-глыба, чье комическое искусство навсегда запечатлелось в коллективной памяти».
– Это не кажется вам перебором, Лукреция? Зная правду, вы могли бы, что называется, соблюсти приличия.
– Стоит придумать заголовок и цепляющую тему – и правда начинает казаться просто топливом. Не это в статье главное. Или вы упрекаете меня в том, что я продала душу?
Журналист понимающе кивает, она в ответ закипает.
– Не обессудьте, Исидор, я все еще часть системы. Мне надо зарабатывать на жизнь и писать то, что требуется, а не эту вашу никчемную правду, которой никто не интересуется и которая к тому же… недостоверна.
– Какой тогда смысл ее доискиваться?
– Наверное, я и не собиралась раскапывать, что произошло в «Олимпии» на самом деле.
Исидор Каценберг отворачивается и идет к холодильнику за говяжьим боком для акулы Жоржа.
– Вы себя недооцениваете, Лукреция. Я никогда не сомневался, чем все кончится.
Расстроенная Лукреция садится и забирает журнал, как будто боится, что он прочтет статью целиком.
– Как поживает ваш роман, Исидор?
Он бросает мясо в бассейн, акула подплывает, разевает пасть с двумя рядами острых зубов и одним рывком раздирает говяжий бок.
– Это будет противоположностью тому, что делаете вы. Точнее, дополнением. Я буду писать правду, а ей никто не будет верить. Но правда по крайней мере где-то появится. Я привлеку внимание людей к вопросу, кажущемуся банальным, а на самом деле ключевому: почему мы смеемся?
– Как на него отвечаете вы сами?
Он подходит к своей музыкальной системе. Из колонок начинает литься «Аквариум» из «Карнавала животных» Камиля Сен-Санса.
Исидор раздевается, надевает очки для плавания и ныряет в бассейн.
Он плавает с дельфинами. Рядом акула Жорж изображает трудную борьбу с огромной порцией говядины.
Нет, он меня бесит.
Лукреция тоже раздевается до трусов и лифчика и погружается в воду. Подплыв к нему, она держится на поверхности, двигая одними ногами.
– Перед тем как я изорвала BQT на мелкие кусочки, вы подсмотрели, что там было?
– Только первое предложение.
– Ну и какой она была, голова дракона?
– Лучше я промолчу, чтобы вас не смущать.
– Я хочу знать. Хотя бы первое из трех предложений. Без закиси азота и без остальных двух предложений оно не причинит вреда.
– Вы заблуждаетесь. Первое – само по себе очень мощное и сбивающее с толку. Не смею даже гадать, что было во втором и в третьем.
– Вы издеваетесь, Исидор?
– Ладно, признаюсь: я ничего не видел. Мы так ничего и не узнали.
Как понять, когда он говорит серьезно? Сейчас он врет? Боится моей реакции?
– Я выяснил, что Катрин Скалезе так и не вернулась в больницу Помпиду. Она считается пропавшей.
– Ее месть удалась. Она останется безнаказанной.
Она узнаёт проплывающего мимо дельфина: это Джон. Он подставляет ей плавник, и она знакомится с редким удовольствием – когда тебя стремительно влечет в воде такой гладкий смышленый забавник.
Чудесно! Просто фантастика!
Дельфин доставляет ее к Исидору.
Журналист неподвижен, он не сводит с нее глаз. Его рука ласково касается ее длинных мокрых волос. Она не возражает.
– Знаете, Лукреция, я должен вас поблагодарить. Это расследование многому меня научило. В частности, тому, что я больше не могу работать один.
– Я тоже вам признательна, Исидор. Это расследование многому научило и меня. В частности, тому, что я могу работать… одна. Во всяком случае, без вас.
Они обмениваются воинственными взглядами.
– Скажите, Лукреция, если бы я предложил вам переехать жить ко мне, вы бы согласились?
Она легко целует его в губы.
– Нет, спасибо. Я предпочитаю, чтобы мы оставались друзьями. Я уже сняла новую студию и перевезла туда вещи. Даже новую золотую рыбку купила – сиамского императорского карпа толщиной с мою руку. Его зовут Левиафан второй. Уверена, он вам понравится, когда вы придете ко мне выпить чаю.
Он не улыбается.
– Как насчет того, чтобы разыграть решение в «три камешка»? Выигрываете вы – отправляетесь к своему Левиафану второму и мы время от времени вместе пьем чай. Выигрываю я – вы переезжаете ко мне на водокачку.
– Переезжаю?..
– Хотя бы на несколько дней. Чтобы лучше узнать друг друга.
– На несколько дней? Ну вы даете! Вы идете ва-банк, Исидор!
– По-моему, так забавнее.
Лукреция Немрод колеблется, потом принимает вызов. Они вылезают из воды, садятся на край бассейна, прячут за спиной по три спички, потом вытягивают сжатые кулаки.
– Ноль, – начинает она.
– Одна, – говорит он.
Они разжимают кулаки. У обоих пусто.
– Браво, Лукреция, вы угадали. Но это только начало.
– Странно, у меня такое чувство, будто я продолжаю дуэль ПЗПП. – Она победно откладывает спичку, оставляя себе только две.
– Танец двух умов – чем не дуэль? Это всегда союз трех энергий: Эроса, Танатоса и Гелоса.
– Три! – объявляет она.
– Четыре! – отзывается он.
Он разжимает ладонь с тремя спичками. Она разжимает свою – пустую.
– Недурно, – бормочет он.
Игра продолжается. Лукреция объявляет:
– Четыре.
– Три.
В этот раз выигрывает Исидор. Он кладет перед собой спичку. Теперь первым говорит он.
– Две.
– Одна.
Выигрывает опять он.
– Два-два. Сейчас решится, чья возьмет.
Два выброшенных вперед кулака соприкасаются. Исидор медлит.
– Одна, – решается он наконец.
Лукреция вглядывается в него, тяжело вздыхает, зажмуривается.
– Две.
Он разжимает ладонь с одной спичкой. Она – свою, тоже с одной. Она выиграла.
– Вы выиграли, я проиграл, Лукреция. Я вас недооценил и поплатился. Поделом мне.
Никогда еще не слышала таких слов от мужчины. В этом его сила, у его машины есть задний ход.
– Причем не только сейчас. Я ошибался и во многом другом.
– В чем же? Выкладывайте, мне интересно.
Пусть заплатит за то, что меня отверг.
– Я говорил, что не люблю шутки. Но с самого начала расследования это бессмысленное занятие доставляло мне огромное удовольствие. Теперь для меня это крайне важно – шутить. Теперь я считаю юмор высочайшим уровнем духовности. Когда все поймешь – смеешься.
Он выглядит растерянным.
– Дальше.
– Еще я думаю, что теперь я вас… ценю.
«Ценит»? Неужели так сложно признаться в любви?
– …очень ценю, – выдавливает он.
В этот момент дельфин Ринго выпрыгивает из воды и, падая, окатывает Лукрецию с головы до ног. Исидор приносит сухое теплое полотенце и укрывает ей плечи.
Потом он привлекает ее к себе, крепко обнимает. Не спросив разрешения, он целует ее в шею, поднимается к подбородку, впивается в губы долгим поцелуем. Лукреция не сопротивляется. Когда он отрывается от ее губ, она долго и внимательно на него смотрит.
Время останавливается. Взгляды скрещиваются, каждый ждет, чтобы молчание нарушил другой.
Исидор не выдерживает первым. Все начинается с искорки в его глазах, которой не было секунду назад, – совсем крохотной, в глубине зрачка. В ответ такая же искра вспыхивает в изумрудных глазах Лукреции. От этого у нее на щеке появляется крошка-ямочка, легкое напряжение мышцы, рождение улыбки, на которую откликается щека Исидора. Все ускоряется, этап улыбки сразу пройден, Исидор разражается смехом, Лукреция ему вторит.
Журналистов разбирает неудержимый хохот. Это длится долго, все напряжение, накопившееся за время расследования, сгорает в пожаре веселья.
– Если бы мы надышались закисью азота, то сыграли бы в ящик! – стонет она.
– …или нет, – отвечает он, как будто продолжая игру в «три камешка».
– Кажется, я тоже способна признавать свои ошибки и включать заднюю передачу. Я отменяю свое решение, – говорит молодая журналистка. – Я перееду к вам на неделю. Но ни на день больше. Захвачу Левиафана второго. Уверена, он поладит с Жоржем, Ринго, Джоном и Полом. Но давайте начистоту, Исидор. Провозглашаю три правила: 1) запрет меня трогать, 2) запрет меня возбуждать, 3) запрет…