Он касается пальцем ее губ.
– Боюсь, столько запретов мне не соблюсти. Слишком велик соблазн.
– Предупреждаю, если вы будете настаивать, то я, чего доброго… уступлю.
– Я вас не боюсь, мадемуазель Немрод.
– И еще одно. Это дело принципа. Умоляйте меня остаться.
– Умоляю, Лукреция, вы хотите остаться здесь со мной подольше?
– Согласна на пятнадцать дней.
– Шестнадцать?
– Ладно. Но не больше трех недель, – отвечает она.
Они смотрят друг на друга и снова чувствуют неудержимое желание смеяться. Лукреция замечает, что сам он ни на что не претендует.
Кажется, он отказался от всего избыточного, утяжеляющего, чтобы дать мне то, чего мне не хватало. Это и есть, наверное, «настоящая встреча»: два переплетающихся комплекса. Комплекс брошенности, повстречавшийся с мизантропией.
Он вытирает ее махровым полотенцем, массирует плечи. Она резко оборачивается, берет в ладони его лицо и впивается в его губы долгим глубоким поцелуем, от которого у обоих перехватывает дыхание.
Потом, не дав ему опомниться, она валит его на пол приемом своего лукреция-квондо, прижимается к нему всем телом и, оторвавшись от его рта, шепчет:
– Хочу вас прямо сейчас, Исидор.
– Сегодня решения принимаете вы.
Она срывает с себя остаток одежды и долго его ласкает, засыпая поцелуями с головы до ног.
Сколько можно тратить время на прелюдию?
Заинтригованные дельфины и акула подплывают ближе.
На взгляд дельфина Ринго, два розовых человеческих тела сливаются в одно двухголовое существо о восьми конечностях.
Чтобы ничего не упустить, дельфины высовываются из воды, соблюдая при этом максимум деликатности.
Жорж тоже не прочь выпрыгнуть из воды, он понимает, что на берегу происходит что-то новое и интересное. Но он к такому не приспособлен и приходит к выводу, что лучше бы они занялись тем же самым на глубине.
Как будто уловив его мысли, люди подкатываются к бассейну, падают в воду и продолжают свой странный танец там.
Дельфины и акула могут кружить и наблюдать это под всеми углами. Два розовых тела расходятся, потом снова сливаются.
Они долго смеются, они веселы и довольны.
Они плывут к берегу под одобрительные крики дельфинов, решивших им подражать… хотя в их троице нет самки. Они приглашают и акулу, но Жорж пугается и уходит на дно.
Люди в изнеможении выползают на берег.
– Выходит, ученые ошибались, – говорит с улыбкой Лукреция. – Заниматься любовью и одновременно смеяться вполне возможно.
– Достаточно найти правильного партнера, – соглашается Исидор.
– Ты не ответил. Почему, по-твоему, мы смеемся?
Какое-то время он раздумывает, а потом говорит:
– Наверное, в моменты просветления мы понимаем, что ничего не бывает серьезным настолько, насколько нас убеждают. Тогда мы отстраняемся, наш мозг объявляет перерыв и в сторонке смеется над собой.
– Неплохо. Это объясняет, почему животные не смеются. Они страдают, но в их арсенале нет этого оружия обороны.
Дельфины, как будто взявшись ее опровергнуть, устраивают концерт, который вполне может сойти за смех.
Исидор Каценберг ищет всеобъемлющую формулу, которая обобщила бы его размышления, и находит:
– Мы смеемся, чтобы сбежать от реальности.
КОНЕЦ
Все дело в Нем (Авраам).
Все дело в Любви (Иисус Христос).
Все дело в сексе (Зигмунд Фрейд).
Все дело в экономике (Карл Маркс).
Все относительно (Альберт Эйнштейн).
Все – юмор (Исидор Каценберг).
Послесловие
«Смех Циклопа» произрос из истории, случившейся со мной в 17-летнем возрасте. Я уже год писал «Муравьев», но роман по неведомым мне причинам застопорился. Я давал его читать друзьям и видел, что он выпадает у них из рук, им никогда не хватало времени его дочитать. В рукописи было как-никак 1500 страниц (тогда я восторгался «Дюной» Фрэнка Герберта и «Саламбо» Флобера, мне нравились эпические полотна, сражения, дух приключений). Что-то не клеилось, но я никак не мог понять, что именно.
Прорыв произошел в Пиренеях, во время похода в горы. Нас было восемь человек. Сначала нас поливал ледяной дождь, потом у одного из нас случился приступ астмы.
В час ночи (вместо пяти вечера) мы добрались до горного приюта. Мы замерзли, проголодались, вымотались, в кровь стерли ноги, отморозили пальцы, нам слышался волчий вой.
В небе не было ни луны, ни звезд, приходилось довольствоваться фонариками.
Мы сбились в кучку, как загнанные звери, и один из нас предложил «для разогрева» устроить конкурс анекдотов.
Мы травили по очереди анекдоты, часто неудачные (смеялись через силу, ради приличия), чтобы забыть про голод и холод. Один из нас спросил: «А этот, про желтый теннисный мячик, слыхали?» Мы покрутили головами, готовясь к очередной ерунде.
«Ученик сдает экзамены на отлично. Отец хочет наградить его велосипедом, но он говорит:
– Спасибо, папа, я всегда мечтал о велике, но если ты хочешь доставить мне настоящее удовольствие, то подари кое-что другое: желтый теннисный мячик.
– Но ты же не играешь в теннис! – удивляется отец.
– Не играю.
– Может, лучше набор мячиков?
– Нет, всего один. Но обязательно желтого цвета.
– Зачем тебе?
– Папа, ты спросил, чего бы мне хотелось, я ответил. Если тебе обязательно хочется понять смысл подарка, можешь подарить велосипед, но огромного удовольствия это мне не доставит.
Удивленный отец уступает и покупает мячик.
Через несколько лет отличная оценка уже на выпускном экзамене. Отец хочет купить сыну мотоцикл. Но тот отвечает: да, об этом все мечтают, но лично у него другая мечта: желтый теннисный мячик.
– Опять? Куда ты девал тот? И потом, ты, кажется, так и не стал играть в теннис.
– Не спрашивай, папа, когда-нибудь я объясню. Если ты действительно хочешь меня порадовать, то это единственное, чего мне по-настоящему хочется. Мячик, всего один, желтого цвета.
Отец уступает и покупает.
Сын учится на врача и превосходит успеваемостью весь курс. Отец хочет снять квартиру-студию, чтобы сын жил рядом с университетом. Но он отвечает, что предпочитает квартире желтый теннисный мячик.
– Ты так и не хочешь сказать почему?
– Когда-нибудь объясню.
Потом сын женится, отец хочет подарить машину, но сыну снова подавай желтый теннисный мячик.
– Ты же до сих пор не теннисист! Может, хоть белый для разнообразия? Или коробку с шестью желтыми? Так мы хотя бы выиграем время.
– Нет, один, желтый.
Отец снова дарит ему мячик.
Потом сын попадает в аварию. Он серьезно ранен. Отец мчится в больницу, где слышит от врача, что дело плохо, сын не выкарабкается, даже ночи не протянет.
Безутешный отец входит в палату к сыну, тот лежит весь в бинтах и в трубках.
– Какой ужас! Сынок!..
Из-под бинтов доносится:
– Я знаю, зачем ты пришел, папа. Завтра меня не станет. У тебя есть право знать.
– Не говори так, ты должен жить!
– Нет, врач сказал, что надежды нет. Я ждал тебя, чтобы раскрыть секрет.
– Нет, сынок, это совершенно не важно.
– Важно, папа. Ты столько лет хотел подарить мне велосипед, мотоцикл, квартиру, машину, но я раз за разом предпочитал желтый теннисный мячик. Тому есть конкретная причина. Подставь ухо, я раскрою тебе секрет. Я хотел желтый теннисный мячик, потому что… а-а-а-а…
И он умирает».
Наш друг замолчал, и воцарилась страшная тишина. Потом все набросились на него и жестоко защекотали в наказание за разочарование.
– Мерзавец! Как ты посмел так нас надуть?
Но одновременно произошло нечто, очень сильно меня поразившее.
Пока он рассказывал, мы позабыли обо всех невзгодах похода, о волдырях, кровавых мозолях, приступе астмы у нашей подруги, волках. Всех так заворожил этот желтый теннисный мячик, что все остальное стало не важно.
Кульминация рассказа заставила нас поволноваться. Потому мы и кинулись на рассказчика, вместо того чтобы только вежливо посмеяться, как над остальными малоудачными анекдотами. Благодаря этой простой истории мы испытали некое физическое чувство.
У меня в голове произошла вспышка. Вот он, великий секрет захватывающего изложения! – сказал я себе. – Придумать «желтый теннисный мячик»!
И я стал переписывать «Муравьев» по принципу «желтого теннисного мячика» – таинственного погреба. Семья унаследовала дом с запертым погребом. Спускавшиеся туда говорили: «То, что я там видел, до того немыслимо, что я даже не могу вам сказать, что это». Книга начала эксплуатировать читательское воображение. Читатель, сам того не зная, при каждом спуске действующего лица в погреб придумывает, что тот видит, но не хочет рассказывать, потому что это слишком невероятно.
Так анекдот научил меня искусству рассказчика.
И по-моему, всякий хороший рассказ сродни хорошему анекдоту.
«Улисс» Гомера: человек десятки лет плавает в Средиземном море, только чтобы потом, при встрече, жена сказала ему: «Надеюсь, ты мне не изменял».
«Граф Монте-Кристо» Александра Дюма: человек из сил выбивается, чтобы осуществить месть, а отомстив, задумывается, не лучше ли было бы отказаться от мести.
«Мадам Бовари» Флобера: провинциальная блондинка совершает от скуки одну глупость за другой.
«Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго: умственно отсталый горбун влюбляется в танцовщицу-цыганку и удивляется, что она его отвергает.
Потом я стал гадать, кто же тот гений, изобретший историю о желтом теннисном мячике, кто же стал, не ведая этого, моим «учителем».
Я попытался подняться к истокам. Я нашел несколько вариантов этого анекдота, в том числе про «китайскую ширму», где все в точности наоборот.
Парень говорит отцу: «Мне хочется узнать, что это за история о китайской ширме, про которую в нашей семье нельзя говорить». Отец в ответ бьет его кулаками и ногами и выгоняет из дому – с одобрения матери. Парень прячется у своей невесты. После венчания та спрашивает, почему не пришли его родители. Он объяснят, что из-за того, что он упомянул историю с китайской ширмой. Женщина немедленно аннулирует брак и уходит от него. На работе он рассказывает о своей беде хозяину. Тот спрашивает, почему все от него отворачиваются, и он объясняет, что это результат его интереса к «истории с китайской ширмой». Хозяин звереет, хватает нож для бумаги и втыкает ему в сердце. Умирающий спрашивает врача, почему все хотят скрыть от него историю с «китайской ширмой». Врач в порыве гнева отключает его от аппаратов поддержания жизни».