Тогда он был прав. А как ты оцениваешь сегодняшний юмор, когда и у нас появилось много дорог?
– Сегодня все дороги заняты Жириновским и ежи с ним – их пересмешить невозможно. Тем более, что все наши признанные мастера постарели, а молодых не вижу?
– Совсем нет?
– Есть относительно молодые. В Доме Актёра готовили Новый Год, молодёжная секция, от сорока до пятидесяти пяти. А где двадцатилетние? Они есть, но занимаются другим: сериалы, антрепризы, реклама, презентации – всё то, что даёт деньги. Раньше капустник – это была отдушина. А сегодня попробуй, затащи их бесплатно ковыряться в репризах.
– Обидно, что уровень юмора и сатиры опустился куда-то ниже печени. Сейчас даже известные, уважаемые артисты и писатели выходят и рассказывают анекдоты или беспощадно критикуют качество памперсов…
– Это старость, Сашенька, старость.
– А, по-моему, это леность и вседозволенность. Тебе не кажется, что мы напрасно всю жизнь боролись с «нельзя» – оказалось, что «нельзя» давало нам много «можно»?
– Давай опять будем всё запрещать, авось, поможет?
– Ты – президент Академии Юмора, ты за всё отвечаешь, ты и действуй!
– Ну, вот, нашёл с кого спрашивать. «Я усталый старый клоун, я машу мечом картонным»… Сатира – это уже не моё, она подразумевает злость. Мне ближе самоирония – это единственное спасение от всего, что вокруг.
Его капустникам всегда сопутствовал ажиотаж, попасть на них было трудно. Для того времени они были достаточно остры.
Приведу несколько фрагментов:
«…Наш корр. обратился к Юрию Любимову с вопросом, почему так долго не выпускают спектакль «Павшие и живые»? Любимов ответил, что спектакль задерживают по трём пунктам, из которых самый главный – пятый…»
«… Сергей Образцов родился в семье скромного академика.
Революция освободила семью Образцовых от пут капитала…»
«… Большие куклы Образцова рассчитаны на месячные заграничные гастроли из расчета семь килограмм сухой колбасы и десять банок «Сайры» в каждую куклу…»
Эти строчки из его книжки «Былое без дум». Открываю десятую страницу:
«…Звонит как-то удивительная и непредсказуемая Нона Викторовна Мордюкова, вскоре после того, как ей где-то на самом высоком уровне присвоили звание лучшей актрисы столетия, и говорит:
«Шура! Срочно выбирай день и едем в совхоз за сто двадцать километров от Москвы. Дадут сто яиц, кур, а может быть, и свинины» Я положил благодарно трубку и представил себе, как Софи Лорен телефонирует Марчелло Мастрояни и предлагает смотаться в Падую за телятиной».
– Удаётся вырваться на природу?
– Конечно. Каждый день: моя вылазка на природу – это путь от подъезда к машине.
– А животные у тебя есть?
– Дом всегда полон кошками и собаками. Когда-то на даче у моей жены даже была корова, но в период моего сватовства её продали, очевидно, решив, что держать в семье и меня и корову – накладно.
Вспоминаю одну из рассказанных им историй, то ли правда, то ли придумал, но смешно. Однажды, после массированного ночного застолья, он приехал домой. Утром, отправляясь в театр, увидел, что дверца не заперта, а на сидении валяются три рубля, которые он бросил водителю, то есть, сам себе, считая, что приехал на такси.
– Тебе уже семьдесят?
– Увы!.. Совершенно не умею стареть, а давно бы надо научиться.
– Как себя чувствуешь?
– В общем, ничего. Но уже стало понятно выражение «слаб в коленках». Оказалось, это, когда они, во-первых, болят, во-вторых, плохо сгибаются, а, в-третьих, ослабели. Обратился к двум светилам по коленкам – оба дали диаметрально противоположные рекомендации. И потом, – новые коленки мне просто не по карману.
– Кстати, когда я в Израиле рассказал о твоей проблеме, мне позвонили из самого крупного медицинского центра и просили передать, что они готовы тебе бесплатно поменять оба колена.
– Это очень трогательно, передай мою искреннюю благодарность. Но знаешь, новые коленки к старым ногам – это всё равно, что на телегу поставить двигатель «Мерседеса». Нет, уж, буду донашивать свои собственные!
– Как говорят в Израиле, до ста двадцати!
МОЙ ИЗРАИЛЬ
В Израиль ежегодно приезжают киногруппы из России, Украины, Молдавии – снимают документальные фильмы о природе, о святых местах, о Мёртвом море… Многие брали у меня интервью, предлагали проконсультировать фильм и написать к нему дикторский текст. Интервью я давал, а писать отказывался. «Почему? – удивлялись они. – Мы вам хорошо заплатим».
– Мне неинтересно, – объяснял я, – вы все снимаете одно и то же: Эйлат, могилу Христа, набережную Тель-Авива, новые высотные здания… Это всё взгляд снаружи, а я уже знаю эту страну изнутри, у меня есть свой Израиль, в отличие от того, каким вы его видите.
– В чём разница? Приведите хоть один пример?
– Хорошо. Что вы снимали вчера?
– Стену Плача в Иерусалиме.
– Что на вас произвело самое большое впечатление?
– То, как в каждую щёлочку стены люди вкладывают сложенные бумажки с просьбами к Богу – вся стена в этих посланиях…
– И всё?
– Всё. – Они были явно удивлены. – А что ещё?
– Есть продолжение: туда подлетают голуби, вытаскивают эти бумажки, устилают ими свои гнёзда, высиживают птенцов – те вырастают, взлетают в небо и уносят к Богу просьбы молящихся.
Они всплескивали руками.
– Здорово! Откуда вы это знаете?
– Живу я здесь!
Это был не «понт», чтобы произвести впечатление – действительно, за годы жизни в Израиле я накопил много наблюдений, случаев, персонажей, которые расцветили моё видение этой удивительной страны и её обитателей. Ну, скажите, где ещё к вам может подойти бывшая ленинградка, как это было со мной в Иерусалиме, очень озабоченно спросить: «Как пройти на Голгофу?» и, получив ответ, по деловому зашагать по указанному адресу.
Там же, в Иерусалиме, когда я нарушил правила, меня лениво остановил толстый, туполицый полицейский, выходец из Марокко. Я протянул ему портмоне, в котором были все документы водителя, визитные карточки и всякие удостоверения. Он внимательно рассматривал их, потом вдруг спросил:
– Ата софер? (Ты писатель?)
– Кен (да) , – ответил я.
– Кмо (как) Лев Толстой?
Не проявляя потрясения от его эрудиции, я ответил:
– Кмо Эфраим Кишон.
– Хумор, сатира? – продолжал он добивать меня.
– Кен, – признался я.
– Так чего ж ты нарушаешь?
На этот вопрос я уже не смог ответить, лишь виновато развёл руками. Он не оштрафовал меня, возвратил документы и сурово напутствовал:
– Только пиши хорошо!
До сих пор, когда заканчиваю рассказ или статью, с тревогой думаю, выполнил ли я завет моего полицейского.
Я мог бы написать целую главу о здешних кошках, худых, как дистрофики, и бесстрашных, как леопарды – от них в ужасе убегала моя собака. Эти кошки – самые темпераментные в мире. Распираемые повышенной сексуальностью, они призывно воют за окном, требуя взаимности. Им мало ночи, они стенают круглосуточно. Где чувство меры, где элементарная стыдливость? Они орут о своей страсти на всю улицу, на весь город, на всю страну. Хочется либо выскочить и задушить их всех подряд, либо вспомнить молодость и присоединиться к их вакханалии…
А израильские нищие? Это же золотой фонд для писателя!.. О них надо писать повести, снимать фильмы… Просматриваю свои записные книжки, и улыбаясь, вспоминаю:
Когда мы жили в Нетании, на центральной автобусной станции я часто встречал старушку-нищую, аккуратную, спортивную, в джинсах и свитерке. Она подходила к нам, ожидающим автобус, и молча показывала дощечку с надписью на иврите. Я не мог прочесть, что там написано, поэтому всегда вручал ей два шекеля, как налог за безграмотность. Если ей ничего не давали, она не протестовала, не огорчалась, а шла дальше к следующему автобусу. Из тех, кого я встречал, она была единственная с таким покладистым характером – обычно, израильские нищие очень активны и эмоциональны: только завидев тебя, они ещё издали призывно звенят кружкой с мелочью. Если не подашь, очень обижаются и громко ворчат вслед. Это – профессионалы, у каждого своё место, не дай Бог кому-то его занять!.. Очень часто они передают его по наследству детям. Мне рассказывали, что у некоторых даже есть свои виллы.
Последние годы появились дилетанты – выходцы из бывшего СССР, в основном, молодые ребята, алкаши или наркоманы. Я живу на бульваре Иерушалайм, там есть подземные туалеты, один из них они переоборудовали в общежитие: каждый имел свою кабинку, в которой жил.
У выхода из туалета стояли кресла и шезлонги, притащенные с мусорки, на которых они вечерами отдыхали от трудов праведных, выпивая или покуривая. Каждый из них «работал» в своём образе: у одного – забинтована шея, у другого – рука на перевязи, третий – активно хромает и спотыкается. Обычно, они дежурят у светофоров, где приостанавливаются машины, и канючат деньги у водителей. Причём, стараются произносить фразы на иврите, чтобы подавали и коренные израильтяне. Одного из них я однажды здорово напугал, сообщив:
– Старик, ты перепутал ногу – вчера ты хромал на другую, на правую.
– Не может быть! – воскликнул псевдо хромой и нервно отскочил в сторону.
А вот ещё один персонаж из записной книжки, о котором не могу не рассказать.
Мы переехали из Нетании в Тель-Авив, в самый центр, на бульвар «Ротшильд».
У нас в подъезде жил старик, впрочем, «жил» не совсем точное слово: он там ночевал. Перед сном стелил на кафельные плитки тоненькую подстилку, переодевался для сна, молился, укрывался чем-то чёрным и засыпал, без подушки – голова упиралась в стену. Днём, с двумя сумками в руках (там всё его имущество), бродил по бульвару, сидел на скамейке, читал русскую газету, дремал… А вечером – снова в подъезд. И так – уже более сорока лет.