– В осэни собэру урожай! – гордо говорила она.
– Сколько вы думаете собрать картошки? – как-то спросил я.
– Мешок, нэ мэньше. Продам и будуть гроши.
– За сколько надеетесь продать?
– Рублив двадцять получу.
– Филипповна! Я вам дам тридцать – не езжайте, вы же не дотащите мешок!
– Як можно – то ж мое хозяйство!
Осенью она опять ездила в «своё поместье», выкапывала картошку и, совершенно непонятным образом, каким-то чудом, дотаскивала полный мешок до нашей квартиры. Неухоженная, беспризорная картошка вырастала величиной в горох, но Филипповна ею очень гордилась:
– В цьому роци добрый урожай!
Когда она первый раз припёрла свой мешок и, обессиленная, упала на диван и заснула, я выбросил эту пародию на картошку в мусорник, а, когда она проснулась, сказал, что налетели соседи и раскупили весь мешок. Затем вручил ей тридцать рублей, якобы полученные за картошку. Надо было видеть, каким счастьем светились её глаза.
– А вы казалы нэ ихаты! Ни, хозяйство – цэ вэлыке подспорье!
Сквозь всю свою жизнь она пронесла одну большую, пламенную страсть: мечтала попасть в больницу. Однажды простудилась, сильно кашляла. Вызванный нами врач определил воспаление лёгких. Вместо того, чтоб огорчиться, она обрадовалась:
– Тэпэр мэнэ точно возьмуть у больныцю.
– Зачем? Мы вас дома вылечим.
– Сэмэныч, мэни казалы, що там ухаживають, кормлять, уколы роблять… Я так давно хочу попасть у больныцю!
Мы осуществили её мечту. Когда дней через десять, после выписки, я её забирал, она всю дорогу в машине, а потом и дома, с восторгом рассказывала, как её выслушивал врач, а нянечки меняли ей простыню и кормили в постели. Это были лучшие воспоминания в её жизни.
Когда на телеэкранах шёл сериал «Семнадцать мгновений весны», она уже за час сидела в ожидании у телевизора.
– Филипповна, – спросил я у неё, – что вам там больше всего нравится?
Она ответила, не задумываясь:
– Як Штырцель того лысого надурыв!
Помимо того, что она говорила на русско-украинском суржике, у неё ещё были и собственные «находки», такие как «лыцё» или «горобэй». Майя как-то завершила своё очередное голодание (об этом я ещё расскажу) и, естественно, сильно похудела. Возвратившаяся из Белой Церкви Филипповна, увидев её, всплеснула руками:
– Юхимовна! А де ж ваше шо?
Когда мы переезжали в Москву, она собиралась к дочери, которая жила в Крыму, радовалась, что дочь вспомнила о ней и позвала. Мы оставили ей свой московский адрес. Через месяц после переезда получили от неё письмо, довольно грустное, и поняли, что дочь передумала.
Наша московская квартира была в три раза меньше киевских «хором», небольшие комнатки: гостиная, спальня и детская. У меня даже не было отдельного кабинета, приглашать ещё одного человека было некуда, но… Майины глаза опять молили:
– Шуронька, ей снова негде жить!
Честно говоря, я тоже сильно привязался к Филипповне и переживал за неё. Но виду не показал и, как бы делая это для Майи, махнул рукой:
– Ладно, приглашай! Надо будет послать ей денег на дорогу.
Но, увы, на наше приглашение ответа мы уже не получили, очевидно, Филипповна окончила свой жизненный путь и её курица осталась без сухарей.
Так завершилась эта искалеченная судьба.
В КАЖДОЙ ШУТКЕ – ДОЛЯ «ПРАВДЫ»
Однажды мне позвонил из Москвы журналист Илья Суслов, один из создателей тогда супер-популярного «Клуба «12 стульев» в «Литературной газете».
Первая его фраза была:
– Саша, как вам не стыдно!
– Мне за многое может быть стыдно, – ответил я, – уточните, за что именно?
– У вас хорошие монологи на эстраде, в них – литература. Почему вы не пишете рассказы для газет и журналов?
– Чтобы получать за них по тридцать серебряников?
– Ясно: товарищ не понимает! Упрощаю задачу: выберите несколько самых интересных, на ваш взгляд, монологов, чтоб их можно было опубликовать как рассказы от первого лица. А потом продолжим наш разговор.
Я отправил ему три монолога. Через две недели он снова позвонил:
– Первый – пойдёт в марте, второй – в мае, а третий, если вы согласитесь отказаться от финала…
– Не соглашусь, – прервал его я. Но он не обиделся.
– И правильно сделаете. Это меня начальство заставило такое предложить – я бы тоже не согласился. Итак, подведём итог: два из трёх – неплохой результат, присылайте ещё!
Так я стал постоянным автором Клуба «12 стульев». Приезжая в Москву, всегда бывал у них в редакции, познакомился с заведующим отделом Виктором Веселовским и остальными сотрудниками. А с Ильёй – мы очень сблизились: его брат Миша Суслов, прекрасный кинооператор, был другом моего брата Лёни. Мы часто собирались за рюмкой, братским квартетом, два на два. Однажды, в редакции, Илья показал мне папку с надписью «Не пойдёт!» – там лежали зарезанные цензурой рассказы.
– Желаю тебе, чтобы вскоре хотя бы один из твоих рассказов попал в эту папку.
Перед отъездом в Америку (он эмигрировал в семидесятые годы), позвонил и поздравил: в папке «Не пойдёт!» уже было четыре моих рассказа. Он хотел эту папку увести с собой, но ему не дали.
Поселившись в Вашингтоне, Илья много лет работал в журнале «Америка», написал несколько книг, довольно скандальных. Будучи в Нью-Йорке, я с ним перезванивался, но встретиться не удалось.
Я очень благодарен ему за то, что он вырвал меня из эстрады и втолкнул в литературу – я стал публиковать рассказы, помимо «Литературки», во многих центральных газетах и журналах, таких как «Труд», «Юность», «Крокодил», «Комсомольская Правда», «Собеседник», «Московские новости»… В некоторых у меня уже были свои рубрики, например, в «Неделе» – «Шестеро в одной машине, не считая седьмого», серия рассказов о трёх обаятельных неудачниках и их жёнах, а в «Советской культуре» – «Автопробег за шуткой», цикл весёлых репортажей о путешествиях по Европейским странам, куда я ездил на своей машине. Все эти рассказы и очерки потом стали содержанием моих сборников, вышедших в России и на Украине.
Однажды мы с Робертом написали рассказ «Дюжина моих детей» – это был монолог старика-узбека, который во время войны усыновил двенадцать эвакуированных детей-сирот. Дети выросли и разлетелись, но, когда дом старика был разрушен землетрясением, все дети собрались и построили отцу новый дом.
Рассказ был написан после страшного Ташкентского землетрясения, когда все республики помогали восстановить город, и в основе его лежала жизненная история узбекского кузнеца, усыновившего во время войны двенадцать детей – он получился и смешным, и трогательным. Стали думать, куда его отправить. И вдруг меня осенило:
– Это рассказ для «Правды».
Роберт уже привык к моим непредсказуемым, авантюрным решениям, но тут он замахал руками:
– Ты с ума сошёл!
Но меня уже понесло:
– Только в «Правду»! И не посылать, а вручить лично!
Не слушая стенаний моего соавтора, я выскочил на улицу, купил «Правду», нашёл номер телефона отдела фельетонов (там тогда работали два грозных фельетониста Илья Шатуновский и Александр Суконцев), позвонил и попросил о встрече. Они назначили на завтра. Этим же вечером я выехал в Москву, повёз бутылку «Горилки с перцем» и «Дюжину моих детей».
Горилку мы распили втроём, потом они оба прочитали рассказ, переглянулись и Суконцев, очень сухо произнёс:
– Есть много претензий… Позвоните в пятницу.
Это был вторник. Я повидался с Лёней и вернулся в Киев подавленным и грустным, потому что их реакция не сулила ничего хорошего. Но в пятницу всё же позвонил и робко спросил:
– Что вы решили?
– Читайте в субботнем номере, завтра, – так же сухо и обыденно сообщил Суконцев.
От радости я чуть не свалился со стула. Назавтра мы с Робертом скупили, наверное, полтиража «Правды» и весь день получали поздравительные звонки от друзей и родственников. Сейчас трудно понять такую неадекватную реакцию, но в то время публикация в главной газете СССР, органе ЦК КПСС – была великой победой, поднятием на пьедестал. Особенно, в верноподданной Украине! (Когда говорили о творчестве Ильфа и Петрова, то после «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка» сразу называли восемь рассказов в «Правде» – это было фактом их биографии). Украинские писатели находились в шоке, они не знали, как это объяснить, и, на всякий случай, стали перебегать через дорогу, чтобы поздороваться с нами за руку.
Через месяц, обнаглев, мы послали по почте второй рассказ, который тоже был опубликован. Вот тут-то и началось! В Киеве все точно поняли, что мы, как минимум, на дружеской ноге с Брежневым. И пошли звонки из разных газет и журналов с предложением заведовать отделом юмора.
Первым позвонил главный редактор газеты «Литературная Украина», которая до этого поносила меня, как могла. Не помню его фамилии, но запомнил имя: Виктор.
– Сашко! – обратился он ко мне, как к старому другу, хотя я его никогда в глаза не видел. – Я устал от хуторского юмора – приходи ко мне завотделом! Есть хорошие хлопцы, будешь ими руководить, сделаем Европейскую газету.
– Витько! – ответил я в его стиле. – Есть такая еврейская фамилия: Накойхер.
– Что, что? – растерялся мой новоявленный друг. – Не понял.
– Накойхер мне подтирать задницы твоим графоманам?.. Где ты был лет пять назад, когда я искал работу!..
В эти дни посыпалось ещё множество звонков из других изданий с подобными же предложениями: все стремились, на всякий случай, заполучить автора «Правды».
Когда раздавался очередной звонок, снимала уже трубку Майя и, по моему настоянию, отвечала, приводя в благоговейный трепет собеседника:
– Он не может подойти, он пишет новый рассказ для «Правды».
Ещё несколько лет, вместе с Робертом, а когда мы расстались, и самостоятельно, я продолжал публиковаться в «Правде». Это был, так называемый в то время, «положительный юмор», что-то вроде новелл О’Генри, с улыбкой и с неожиданным финалом. То, что я был постоянным автором Главной Газеты Страны, да ещё плюс и сатирического киножурнала «Фитиль», являлось моим щитом в Украине: антисемиты всех мастей, чиновники и партийные функционеры, опасались открыто вредить мне (что не мешало им пакостить «втихаря»).