– Всё! У меня есть свободных две недели – займусь квартирой.
Вечером пришёл к Дольд-Михайлику (это было за год до его смерти), чтобы посоветоваться, с чего начать.
– Естественно, с Горсовета, – сказал Юрий Петрович, – сейчас удобное время, конец года: у них бывает неиспользованная жилплощадь. Напишите письмо, в котором будем просить две квартиры для комитета драматургов.
– Почему две?
– Просить всегда надо больше, чтобы чиновникам было что сократить. Я подпишу это письмо и вы пойдёте к начальнице жилищного отдела, я с ней когда-то общался – она довольно интересная женщина, постарайтесь её обаять.
Я всё проделал по инструкции Дольда, записался на приём и, когда подошла моя очередь, вошёл в кабинет. Хозяйка кабинета, действительно, была привлекательна, но очень затуркана: перед ней лежала гора заявлений, на которые она ставила резолюции.
– Подождите! – сухо бросила она мне, продолжая писать.
В школе мустангеров, на Крещатике, нас учили: знакомясь с женщиной, её надо удивить или рассмешить – это залог дальнейшего успеха. Памятуя этот завет, я вдруг прервал паузу:
– Вы можете издать «Полное собрание заявлений» – и мы вас примем в комитет драматургов.
Она оторвалась от бумаг, секунду осмысливала мою фразу, восприняла её и улыбнулась.
– Тут хватит на много изданий. Что у вас?
– Для полного собрания заявлений вам нужно ещё одно, – и я протянул ей письмо, подписанное Дольд-Михайликом. Она прочитала его.
– У вас неплохой аппетит: вам нужны сразу две квартиры!
– Нам нужны четыре, но мы сами сократили свою просьбу вдвое, чтобы избавить вас от этого.
Она опять улыбнулась.
– Как предусмотрительно. А Дольд-Михайлик не собирается писать продолжение своего детектива?
Я чувствовал, что она уже почти готова – надо добивать!
– Если он обеспечит квартирами своих бездомных драматургов, у него сразу появится время и настроение писать.
Ура: она засмеялась!
– Логично. Ну, что ж… Вам повезло: у меня есть небольшой запас. – Что-то написала на нашем письме. – Идите в соседнюю комнату, вам всё оформят.
Через полчаса я вышел из здания Горсовета, имея разнарядку на две квартиры. Честно говоря, при всём своём авантюризме, я не ожидал такого стремительного успеха.
Майя была счастлива, а мама даже не удивилась:
– Ты долго откладывал – надо было сделать на год раньше!
Но, как выяснилось, это было только полдела: поскольку наш комитет находился в Ленинском районе, ордер на вселение должен был выдать Ленинский райисполком.
Я собрал все необходимые документы, справки, резолюции, Дольд подписал новое письмо, и я пошёл на приём к заместителю председателя исполкома, дородной, руководящей даме. Она хорошо отреагировала на подпись Дольд-Михайлика, но разрешения на ордер не дала, заявив, что у меня есть проблема: в Киеве норма площади на человека была 4,5 квадратных метра. Если получалось меньше, только тогда ставили в очередь на получение квартиры; если больше – считалось, что семья роскошествует. В нашей комнатке было 15 квадратных метров, а наша норма, если помножить на нас троих, получалась 13,5 – целых полтора метра лишних! Правда, мне полагалось ещё 15 квадратных метров на кабинет, но это могли учесть, а могли и нет – решить должна была специальная жилищная комиссия, которая заседала раз в неделю, по вторникам.
Какими-то правдами и неправдами я записался на ближайший вторник, последний в очереди, где-то на восемь вечера. Договорился с Юрием Петровичем, что на эту комиссию пойдёт он – тут нужна была «тяжёлая артиллерия». В день приёма попросил члена бюро нашего комитета Юру Бобошко где-то с четырёх часов, попеременно со мной, находиться в приёмной и «контролировать движение» очереди. В семь часов я взял такси и поехал за Дольдом.
Мы договорились, что к этому времени он уже будет ждать в пиджаке и галстуке. Каково же было моё потрясение, когда я увидел Юрия Петровича в состоянии мягкой игрушки, лежащим на диване, в бессознательном состоянии. Я стал взывать к нему, но он даже не пошевелился.
– Цэ вже до утра, – «успокоила» меня их домработница.
Внизу ожидало такси. Что делать?.. Отпускать?.. И не явиться на комиссию?.. Отчаянье охватило меня: проделать такой тяжелейший путь и в самом конце споткнуться?.. Нет!.. Не отступлю!
Я взял своего шефа за плечи, встряхнул и возопил:
– Юрий Петрович! Вы же обещали! Там уже очередь подходит! Без вас всё рухнет! Прошу вас, встаньте!
Дольд приоткрыл глаза, несколько секунд смотрел на меня, соображая и вспоминая, потом не очень внятно, но решительно произнёс:
– Сссейчас пойдём… Помогите дойти до ванной…
Я поднял его и, поддерживая, повёл в ванную. Он открыл кран, подставил под струю воды голову и несколько минут таким образом охлаждал её. Потом встряхнулся, вытер волосы и уже более чётко заявил:
– Я готов.
Только сейчас я обратил внимание, что он уже в пиджаке и при галстуке. Как потом мне стало известно, за полчаса до моего прихода, он, как обещал, приготовился к визиту в Исполком, но именно в этот момент Галина уехала на вокзал, никто его не контролировал и Дольд не мог устоять перед таким соблазном.
– Пшшли! – скомандовал он. – Только держите меня под руку.
Не буду рассказывать, как я его сажал в машину, как мы добрались до приёмной в исполкоме – думаю, этот путь стоил мне пару лет жизни. Но приехали вовремя, наша очередь как раз подошла. Поскольку речь шла обо мне, я остался в приёмной, а Дольда в зал заседаний ввёл Юра Бобошко. Всё, что происходило там, рассказываю со слов Юры.
Несмотря на то, что члены комиссии уже были очень усталыми и спешили завершить заседание, приход популярного писателя вызвал оживление. Дольд стоял, плечом опираясь на Юру, рукой – на спинку стула: сесть он отказался, опасаясь, что потом может не встать. Председательствовала та же руководящая дама, с которой я встречался. Она зачитала просьбу комитета драматургов и сообщила о моих «лишних» полутора метрах.
– Что решаем? – спросила она у членов комиссии. Раздались голоса: «Нарушение нормативов», «Отказать!».
– Тттогда… Каневский… уедет… ввв…Москву… – выдавил из себя Юрий Петрович.
– Ну и пусть уезжает, – заявил кто-то.
И вдруг Дольд так заорал, что даже Юра от неожиданности вздрогнул:
– Кхто это сказал?… Кхто?!
Испуганная комиссия замерла.
– Я. – пискнул кто-то из задних рядов. Дольд выкрикнул в его сторону:
– Непродуманное замечание!.. И не патриотичное!.. Украина потеряет!..
Первой пришла в себя руководящая дама:
– Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду?
И тут Дольд произнёс, как говорят сегодня, судьбоносный монолог, выталкивая слова и делая эмоциональные паузы. «Из этого монолога даже я понял, что Шекспир рядом с тобой – начинающий школяр!» – рассказывал мне Юра. А Дольд завершил своё выступление так:
– Пока мы с вами здесь разговариваем… во Дворце Спорта идёт репетиция спектакля… украинского балета на льду… автором которого является Каневский… А в Москве сейчас гастролируют народные артисты Украины Тимошенко и Березин… обозрением… написанным Каневским… А днём, в киевском Театре юного зрител шёл спектакль… по пьесе Александра Каневского… А сколько ещё его работ впере ди… которые должны быть не где-то, а у нас на Украине… если мы – патриоты!..
– Зал рыдал? – спросил я у Юры.
– Нет. Но впечатление произвело!
Какие-то вопросы ещё задавали, на кого-то Дольд ещё кричал, но, в итоге, за давленная им комиссия, разрешила нам, предоставить нашу квартиру – нам, то есть мне.
Счастливые, мы с Юрой дотащили нашего шефа до дома и там, в честь победы уже без опасений, распили с ним бутылку армянского коньяка, заранее припасен ного мной. Перед тем, как снова завалиться на диван, он произнёс:
– А ведь все члены комиссии видели, что Дольд-Михайлик пьян, но все сделал вид, что не видят. Давайте выпьем за нашу великую страну, где ничего нельзя, да же того, что можно, и можно то, чего категорически нельзя!
Через месяц мы вселились в свою первую собственную квартиру на улице Под высоцкого, у Печерского моста.
ЕХАЛ ШТЕПСЕЛЬ НА ТАКСИ
Вэти годы мы с Робертом много писали для эстрады, заказы шли от филармоний, коллективов, актёров.
Это не нравилось украинским идеологам, и филармонии получали указания от министерства культуры и от партийных органов, приглашать «национальных» авторов. А иногда (такое было несколько раз), «спускались» негласные директивы: произведения Р.Виккерса и А.Каневского – изъять из репертуара. Но бороться с нами уже было трудно (Как высказался один из деятелей министерства культуры Украины: «Мы пропустили момент их прихлопнуть») – заказы шли из Москвы, Ленинграда, Риги, Таллина, Волгограда… Да и украинские артисты, правдами и неправдами, протаскивали наши монологи и миниатюры. Эстрада всегда нуждалась в успехе, потому что существовала на самоокупаемости, без дотаций и руководству концертных организаций было безразлично, кто написал – важно, чтобы репертуар нравился зрителям и они голосовали рублём.
Поэтому и руководители концертных организаций, и исполнители, под любым соусом отбивались от присылаемых министерством культуры «рекомендованных» материалов «рекомендованных» авторов, понятия не имеющих о специфике эстрады. Рассказывали такой случай: дирекция «Укрконцерта» решила привлечь к сотрудничеству Остапа Вишню, знаменитого украинского писателя-юмориста, живого классика. Он попросил, чтобы ему, для примера, прочитали несколько самых удачных интермедий. Когда читка завершилась, Вишня резюмировал:
– Краще я буду граты на барабани!
Талантливый мастер, он сразу понял, что эстрадный юмор отличается от журнального – свои законы, свои правила и секреты. Но, увы, не все были Остапами Вишнями!
Наша полуразрешённая деятельность на Украине только тогда стала официально признанной, когда началось сотрудничество с Тарапунькой и Штепселем (народными артистами Украины Юрием Тимошенко и Ефимом Березиным). Они готовили для Декады Украины в Москве театрализованное представление «Везли эстраду на Декаду». Все интермедии для них написали известные московские писатели Бахнов и Костюковский, а нам заказали «героический» монолог о войне для артиста Константина Яницкого, который участвовал в этом представлении (о нём я ещё расскажу поподробней).