– Правда ли, что вы раньше имели другую профессию?
Фима сразу понял, куда он клонит, и перешёл в контратаку:
– Да! Я работал мясником! Но я хочу быть артистом! Вы же не хотите идти в мясники? И я – нет! Но, если захотите, я вас научу!..
Его лишили статуса конферансье, оставили ведущим – это означало ещё более низкую зарплату, за которую нельзя было не только нормально жить, но и нормально голодать. И тогда Фима решил уехать из страны. Он прорвался в израильское посольство, отбросив в стороны охранявших его двух милиционеров (охранявших от посетителей), и подал заявление на выезд. В Киеве это вызвало бурю, Фиму «пригласили» в соответствующие инстанции, угрожали, уговаривали, даже обещали хорошую работу, но Фима уже сорвался с тормозов:
– Отпустите меня! – кричал он, чуть ли не разрывая на себе рубаху. – Я не хочу здесь жить!.. Я вас ненавижу!..
Его долго мытарили, не давая разрешения. И вдруг вызвали и велели убираться в течение сорока восьми часов – это было за три дня до начала войны Сирии, Египта и Иордании против Израиля. Эта война потом получила название «Шестидневной».
Многообразно и многоцветно племя эстрадных артистов: от таких состоявшихся Личностей как Смирнов-Сокольский, Райкин, Тарапунька и Штепсель, Миронова и Менакер, до вечных неудачников, всю жизнь бегущих за колесницей эстрады и не сумевших вскочить в неё из-за своей малости, отсутствия таланта, а иногда, и просто из-за «невезухи»… Сколько я их повидал за свою жизнь, смешных и трогательных, жалких и наглых, и уже уставших от борьбы, и всё ещё энергичных и неутомимых! Я был постоянным членом жюри всесоюзных конкурсов артистов эстрады, и многих республиканских конкурсов. Когда бывал в областных центрах, меня приглашали на всякие смотры и просмотры. Об одном из них чуть-чуть расскажу:
Первой демонстрировала своё мастерство немолодая певица звезда какого-то ресторана. Она вышла, укутанная с головы до пят в просторную белую накидку.
– Что у вас? – спросили у неё.
– Патриотическая песня! – Скинула накидку и осталась «налегке»: в бурке и будёновке, с обнажённой саблей в руке. Взмахнула саблей – зазвучала музыка, почему-то минорная, хотя это был «Марш конницы Будённого»: «Пусть летит в погоню птица! – запела медленно, заунывно, печально помахивая саблей.
Потом вдруг музыка сменила ритм, стала боевой и задорной. Певица сбросила бурку, осталась в купальнике и, не расставаясь с саблей, весело заскакала по сцене, оптимистично тряся грудью и ляжками:– «И с налёта-поворота
Оседлаю я коня!..»
Воспринять этот номер, наверное, мог только Семён Михайлович Будённый, но его не было в комиссии, поэтому песня патриотки не прошла.
Следующая конкурсантка была с огромной копной рыжих волос, не просто рыжих, а огненно-красно-оранжевых, она напоминала ходячую изжогу.
– Что вы делаете?
– Я свечусь.
Это был какой-то новый жанр: гнилушка. Комиссия заинтересовалась.
Гнилушка оказалась фокусницей: она нажала где-то в районе пупка и её причёска вспыхнула ярким светом – это зажглись лампочки, замаскированные под волосами. Потом она долго тащила из-за пазухи светящуюся ёлочную гирлянду и ею долго обматывала шею, будто собираясь повеситься. Но коронный трюк она приберегла на финал: очистив пазуху, согнулась в поклоне и откуда-то сзади, очевидно, из ягодиц, выдернула букет, в котором между цветами, горели разноцветные лампочки – и бросила его комиссии.
Комиссия шарахнулась в стороны и не возвращалась, пока букет не убрали со стола, а Гнилушку со сцены.
Следующим вышел старый, прожжённый куплетист, который был ещё любимцем нэпманов. Вслед за ним вывалила «группа поддержки», человек десять, и стали спускаться в зал.
– Зачем они? – заволновался председатель комиссии.
– У меня театрализованные номера, – объяснил куплетист.
– Объясните, что это значит?
– Пожалуйста! Я исполняю политические куплеты, мне нужна поддержка народа. Например, я пою: «Капиталисты говорят, что плохо мы живём подряд»… В этом месте из зала спрашивает мужской голос: «Кто?», я отвечаю: «Вы!». Тогда женский голос переспрашивает: «Мы?», я отвечаю: «Да!». И тут из зала все хором: «Так это ведь выдумка! Гнусная ложь!».
– И вы их всех возите с собой?
– Да. Это мои родственники. Потрясающий эффект! Очень убедительно! А сейчас я Рейгана уничтожу!..
– Не надо, – твёрдо сказал председатель комиссии. – Пощадите Рейгана и отпустите семью.
Смотр продолжался.ША! ОДЕССА ИМЕЕТ, ЧТО СКАЗАТЬ!
Одесса вошла в мою жизнь сразу и навсегда. Этот удивительный город создал свою собственную национальность – одесситы. Здесь все, и русские, и украинцы, и евреи, и молдаване, одинаково радуются жизни, фонтанируют остроумием и у них у всех (Это уже моё, собственное открытие!) нормальная температура крови выше, чем у нас: не тридцать шесть и шесть, а, минимум, тридцать семь и два. Когда они о чём-то беседуют, размахивая руками, приближаться к ним в радиусе до пяти метров опасно: сметут!
Вспоминаю эпизод, который потом описал в одном из своих рассказов: улицу переходил старичок, задумался, по сторонам не глядел – рассматривал на небе облака. Перед ним резко тормознул самосвал, высунулся водитель. Я подумал: сейчас он ему выдаст! Но я забыл, что водитель – одессит: он не разозлился, а весело произнёс:
– Папаша! Если ты не будешь смотреть, куда идёшь, то попадёшь туда, куда смотришь!
Именно тогда я приехал в Одессу с выступлениями от Союза кинематографистов.
– У вас есть какие-нибудь пожелания? – спросили меня мои импресарио.
– Да. Я хочу выступить перед самой элитной публикой и самой примитивной, а дальше – как вам удобно.
Мою просьбу выполнили: я выступал в Доме Актёра и в порту. В портовый клуб меня привезли днём, на обеденный перерыв, основные зрители – грузчики, потомки знаменитых биндюжников. Как вы понимаете, они не очень рвались на встречу с писателем, особенно, в обеденный перерыв. Поэтому, рассевшись в небольшом клубном зале, не глядя на сцену, они развернули свои бутерброды, разлили по стаканам самогон и приготовили по солёному огурцу на закуску. Я понимал, что если сейчас же не привлеку их внимание, не заинтересую их – будет полный провал. Поэтому, выйдя на сцену, сразу произнёс:
– Ребята, мне тяжело выступать, мы с вами не на равных: вы уже выпили, а я ещё нет.
Это произвело впечатление:
– А ты шо, тоже употребляешь?
– Или! – ответил я по-одесски и этим завоевал их сердца.
– Чего ты там один тоскуешь? Иди до нас!
Я спрыгнул в зал, мне налили полстакана, отломили пол-огурца, я выпил и провёл с ними даже больше положенного времени: перерыв кончился, но они не расходились («завтра доработаем!») и с интересом заглатывали всё то, что я рассказывал, особенно, смешное. Несмотря на внешнюю грубоватость, они биологически чувствовали юмор!
В «Доме Актёра» собралась «вся сливка» Одессы. Эти зрители знали всё, всех и про всех, у них были свои авторитеты, а все остальные вызывали у них скептическую улыбочку: «Ну, ну? И чем же ты собираешься нас удивить?»… Я понимал, что и здесь необходимо сразу расположить их к себе. Но как?.. Я знал, что основная публика – это интеллигенты, живущие на лилипутские зарплаты. (Не случайно, когда приезжали американцы и просили назвать эти зарплаты, им отвечали: «А у вас негров линчуют!»). Поэтому я начал так:
– Я живу в гостинице «Лондонская». Мне рассказали, что эту гостиницу, до революции, строили на паях: повара и официанты – скинулись, построили и получали неплохие доходы. Меня это порадовало и успокоило: я понял, что и до революции официанты жили лучше, чем интеллигенты.
Это вызвало бурную реакцию, лёд недоверия растаял, и они превратились в благодарных слушателей.
В Одессе я приобрёл много прекрасных друзей, некоторых – на всю жизнь.
ШАЛАНДЫ ПОЛНЫЕ У ГАЛИ
Юра и Галя Кармелюки – удивительно колоритная пара. Он – высокий, сильный, с седоватой бородой, именно с той, при которой бес в ребро. Она – маленькая, хрупкая, женственная. Днём, в жару, вялая, сонная, сидит в обнимку с кондиционером, а к вечеру в ней просыпается вулканическая энергия, жажда деятельности и развлечений. Он к вечеру – усталый, мечтает посидеть у телевизора, но она требует походов в гости, танцев, развлечений. Он ворчит, ругается, но покорно следует за ней. А с утра – оба снова ныряют в свою работу.
Когда мы познакомились и подружились, я спросил:
– Ребята, как вы нашли друг друга? Что вас свело?
– Я была очень избалованной и хулиганистой, из обеспеченной семьи, – первой на мой вопрос отозвалась Галя, – а он очень правильный, очень порядочный, но бедный. До сих пор не знаю, из-за чего он на мне женился: то ли, чтобы спокойно жить, то ли, потому что я – весёлая. Во всяком случае, в первом пункте он ошибся сразу.
– А я окончил военное училище, – продолжил Юра, – Потом работал механиком в гараже. Познакомился с Галей, стали встречаться. Однажды по дороге на базар зашли в ЗАГС. Вернулись с продуктами и свидетельством о браке. Перешёл на её фамилию, стал Кармелюком.
– Ему нужна была моя исконная украинская фамилия для поступления в пединститут.
– Я пошёл в педагогический в надежде её перевоспитать, но, увы…
– Нечего жаловаться. Скажи спасибо, что я не стала балериной – тебе пришлось бы со мной танцевать. Всю жизнь.
Целых девять лет, по настоянию папы Галя училась в балетной студии – он мечтал её видеть грациозным лебедем в Большом театре. Мама же, как все одесские мамы, считала, что дети хорошеют пропорционально набранным килограммам и пыталась запихнуть в неё побольше калорийной пищи. Естественно, Галя этому сопротивлялась, поэтому все коты в их дворе были благополучны: по стене дома из окна третьего этажа регулярно стекала белая струйка манной каши… Параллельно с балетом, она занималась спортом, пением, музыкой, посещала драматическую студию. Но всё это уже тайком от папы. Потом полюбила рисовать, поступила в художественное училище, сдала все экзамены на пятёрки. Её поздравляли, хвалили, но не приняли: узнали, что под украинской фамилией скрывается еврейка. Но она об этом дома не рассказала. Каждое утро вставала, брала краски, этюдник и шла в кино, на пляж или на стадион. Через полгода снова пошла на штурм училища и всё-таки прорвалась: уж слишком хороши были её работы. Окончила, получила диплом с отличием.