– Ешьте, пейте – я на десять минут, там приступ астмы.
Вернулся через час.
– У кого ты был? – спросил я.
– Не знаю… позвонили от Петра Петровича.
– Игорь! – Я пристально посмотрел ему в глаза. – Ответь, только честно: ты знаешь, кто такой Пётр Петрович.
Он на секунду напрягся, пытаясь вспомнить. Потом махнул рукой:
– Какая разница – больному ведь было плохо.
Где бы он ни жил, в Киеве, в Москве, в Израиле, на следующий же день после вселения, к нему выстраивается очередь из соседей, которые были уверены, что его квартира – это филиал больницы или, как минимум, медпункт.
В институте делались сложнейшие операции: выравнивали горбы, чуть ли не пришивали ноги. Операции длились по пять шесть часов – всё это время Игорь давал наркоз, отвечал за состояние больного. При том низком уровне технического оснащения, после каждой операции Игорь, придя домой, валился на тахту в полумёртвом состоянии. Поэтому все анестезиологи участвовали в операциях только три раза в неделю. Все, кроме Игоря: он – ежедневно.
– Ты же укорачиваешь себе жизнь, – говорил я ему.
– Я не могу отказать тяжело больному, когда он просит, чтобы наркоз давал именно я.
Он излучал сочувствие и доброту, поэтому больные цеплялись за него, как за залог своего выздоровления.
Естественно, после каждой удачной операции, благодарные родичи приносили хирургу или деньги, или ценные подарки, не говоря уже о бутылках шампанского и коньяка. Иногда пытались всучить что-нибудь и Игорю, но он с возмущением отказывался, несмотря на то, что двух зарплат кандидатов медицинских наук едва хватало на жизнь – приходилось подрабатывать дополнительными дежурствами.
– Когда в доме, наконец, появится хороший коньяк? – возмущался я. – Пора уже брать взятки!
– Шурочка, прекрати даже так шутить! – взывала Лина, профессорская дочка, получившая дистиллированное воспитание.
Однажды, перед Новым годом, оперирующий хирург подарил Игорю бутылку роскошного армянского коньяка, одну из тех, которые он получал после каждой операции. Игорь позвонил мне и похвастался, что и у него есть, хоть косвенная, но взятка – я его поздравил с потерей невинности. И буквально через день, ему вручили уже прямую взятку, но об этом случае я расскажу подробней.
Тридцатого декабря, Лина, решив побаловать мужа и дочку, купила на базаре за безумные деньги огромную индейку и ночью зажарила её целиком в духовке. Индейка должна была стать главным украшением новогоднего стола. Рано утром она умчалась на работу, а Игорь ещё спал – у него был выходной.
Часов в восемь утра раздался звонок, который разбудил Игоря. Он открыл дверь и увидел мужичка в кожухе и кирзовых сапогах, в которые были заправлены брюки.
– Вы – дохтур Барух? – спросил он.
– Я, – ответил Игорь, сообразив, что речь идёт именно о нём.
– Спасыби вам, дохтур, за дочку нашу Ксаночку! – мужичок поднял мешок, стоящий рядом с ним и попытался внести его в квартиру.
– Что это?.. Зачем? – спросил ещё до конца не проснувшийся Игорь.
– Жинка послала. – Он вынул из мешка огромную сулею самогона. – Там ще картошка, капуста, морква…
– Нет, нет! Не надо! Заберите это!..
Мешконосец стал опускаться на колени.
– Я чотыри часа ихав на электричци… Визьмить, дохтур! Ну, не вид мэнэ – вид жинки!..
Эта сцена длилась довольно долго, мешок переходил из рук в руки. Мужичок чуть не плакал:
– Я всю ничь ихав!..
Игорь, который уже окончательно проснулся, вдруг переспросил:
– Всю ночь?.. Так вы же устали? И не завтракали?..
– Та ничого, ничого…
– Нет, нет, заходите!..
Он завёл своего нежданного гостя во внутрь, тот втащил следом за собой свой мешок.
– Идите, умойтесь в ванной, можете принять душ… А я пока что-нибудь приготовлю. – Он открыл холодильник и увидел жареную индейку. – Сейчас позавтракаем.
Когда умытый гость вышел из ванной, на столе уже лежала нарезанная половина индейки.
– Пид таку закусь! – мужичок оживился, достал из мешка и откупорил сулею с каким-то мутным пойлом – это был самогон из свёклы, неочищенный. Что это такое знают только те, кто его пробовали или хотя бы просто нюхали – мерзейший запах убивал всё живое в радиусе десяти метров. Конечно, Игорь не стал этого пить, а гость без выпивки – есть отказывался.
Гостеприимный хозяин вынужден был открыть подаренный коньяк, который оказался активным стимулятором аппетита, поэтому пришлось поставить на стол вторую половину индейки. А «сухая индейка горло дерёть», как заявил гость – пришлось допить остатки вина и Рижского бальзама…
Словом, когда Лина пришла с работы, она не нашла ни индейки, ни коньяка, зато в гостиной на тахте храпели два опухших субъекта, в одном из которых она с трудом узнала своего мужа… А в передней лежала нетронутая «взятка»: мешок с картошкой, свёклой, морковкой и сулея омерзительного самогона. После этого случая я приклеил Игорю прозвище: взяточник!
Моя молодость прошла под мелодию популярной песни «Кохана». Мы ещё не были знакомы, но я знал, что это стихи Игоря Бараха, врача «Скорой помощи». Потом у него было ещё много песен, рассказов, пьес.
– Когда ты успеваешь? – спросил я однажды. – Ведь с утра до вечера – в институте?
– А ночи зачем?
В доме у него всегда было полно людей: кого-то он устраивал в больницу, кто-то приходил за советом, кто-то ночевал. Всех немедленно усаживали за стол, досыта кормили и поили. А жена Лина, которой была посвящена «Кохана», тоже врач, тоже кандидат наук, приветливо всех встречала, усаживала, вносила из кухни всё новые и новые блюда, которые она удивительно вкусно готовила и всегда повторяла одну и ту же фразу: «Боже мой! Не хватит!».
Лина безумно чистоплотна, она просто погрязла в чистоте: моет, чистит, драит. Кипятит всё подряд, кроме Игоря. В доме – стерильная чистота. Когда дочь была маленькой, ей искали няню. Главное условие – чтобы была чистой и аккуратной. Нашли старушку, которая просто блестела и благоухала, но требовала, чтобы по субботам её отпускали. Потом выяснилось, что эта чистая, благоухающая старушка по субботам ходила обмывать покойников, у неё было такое хобби. Представляете состояние Игоря и, особенно, Лины, когда они узнали, что к их ребёнку приходили после… обмывания?
Но я их утешил:
– Ребята, это не самое страшное – страшнее было б, если бы она брала работу на дом.
У них есть дочь Леночка. Единственная. Родилась она кудрявой и смуглой. Настолько смуглой, что, когда Лина возила её в коляске, встречные женщины упрекали:
– Мало тебе наших мужиков – с негром связалась!
Леночка выросла и превратилась в темноволосую красавицу, поехала в Москву, поступила в театральное училище при МХАТе, служила в «Современнике», а потом…
Но «потом» – это уже отдельный рассказ. Потом. А эту главу я хочу завершить благодарностью Господу за то, что он одарил меня дружбой с этими уникальными людьми…
И СНОВА ИНСТИТУТ
Ялюбил ездить и много ездил. Дома не задерживался. Моя жизнь в семье состояла из проводов и встреч. Я приезжал, и начинались непрекращаемые вечеринки, походы в рестораны и возвращение после них домой, в мой бар, чтобы допить недопитое. Днём – валялся на своей любимой красной кушетке, обдумывая новый рассказ или пьесу, великий и недоступный.
Миша боялся даже заглянуть в кабинет, а когда маленькая Маша пыталась стащить меня с кушетки, я выставлял её суровым окриком «Ты же видишь: папа работает».
(Когда в моё отсутствие кто-то пытался сесть на эту кушетку, Маша немедленно сгоняла его: «Это же папина работа!»)
– Ты приезжаешь, – как-то сказала Майя, – чтобы напомнить, что ты – брюнет. Ты приезжаешь, и начинаются праздники. Ты уезжаешь, и после тебя – пустые дни и пустые бутылки. – И в то же время, когда она видела, что мне уже не сидится дома, сама говорила: – Не мучайся, поезжай, куда тебе нужно.
И я снова уезжал, на неделю, на две, на три.
Так продолжалось много лет.
Во время калейдоскопа такой моей жизни я многого не замечал: как старились папа и мама, как росли и взрослели дети, как креп и развивался Майин талант психолога, как буквально на глазах она превращалась в крупную, неординарную личность.
Только сейчас понимаю, как мало внимания уделял семье! Даже в те редкие месяцы, когда не был в отъезде, я много часов проводил с друзьями, с коллегами, а часто, с совершенно чужими, неинтересными людьми, ходил на дурацкие совещания, сидел на скучных худсоветах, и всё это – вместо того, чтобы просто побыть дома с самыми близкими и самыми дорогими человеками! Однажды я услышал, как известный кинорежиссёр Полански на вопрос «Что вам доставляет самую большую радость?», ответил: «Люблю наблюдать, как растут мои дети». Я же лишил себя этой радости. Наоборот: дети меня всегда отвлекали. У меня тогда был другой приоритет ценностей: работа, успех, заработки, развлечения… И опять хлещу себя, как хлыстом, всё тем же безответным вопросом: «Ну, почему? Почему всё это понимаешь только потом?!»
Иногда дети меня приятно удивляли. К примеру, Маша. Она с малолетства очень любила собак, носила им во двор еду. Поэтому к нашему подъезду всегда сбегались бездомные животные. Соседи были недовольны и ругали её за это.
Однажды после очередной кормёжки она пришла очень грустная.
– Что? – спросил я. – Тебя опять ругали?
И вдруг, эта маленькая девочка, произнесла:
– Знаешь, папа, чем больше я узнаю наших соседей, тем больше я люблю собак.
Я был потрясён: в пятилетнем возрасте самой прийти к этому классическому афоризму!.. Достали ребёнка! Но от любви к животным не отучили: с шестого класса она увлеклась лошадьми, ездила на ипподром, занималась выездкой, имела спортивные разряды. Если я не был в поездке, я заезжал за ней вечером и не верил своим глазам: Маша, которую трудно было заставить помыть за собой тарелку, стояла по колено в навозе и самозабвенно чистила конюшню.