«ЖУРНАЛИСТ: Вы снимались в десятках фильмов – какой из них доставил вам самую большую радость?
СТРИЖЕНОВ: «Сорок минут до рассвета».
ЖУРНАЛИСТ: А какой – самое большое огорчение?
СТРИЖЕНОВ: «Сорок минут до рассвета»
ПРОДОЛЖЕНИЕ КИНОСЕРИАЛА. ВТОРАЯ СЕРИЯ
Пока в Белоруссии шли съёмки, я, вдохновляемый Бритиковым, написал заявку на новый киносценарий.
(С Робертом мы уже расстались. Настал момент, когда и я, и он почувствовали, что нам с каждым днём всё труднее работать вместе. Это было объяснимо: за десять лет нашего содружества мы выросли из общей коляски. Нет, мы не разочаровались друг в друге, не стали врагами – просто наступило время самостоятельных полётов. Роберт продолжал писать программы для эстрады, сценарии мультфильмов, а я внедрялся в кинодраматургию.)
Заявка была на одной странице, но на редсовете её приняли единогласно, и со мной был подписан новый договор.
Это было время, когда неутомимые партия и правительство затеяли новую «компанию»: борьба с тунеядцами, бездельниками, дармоедами… Всюду: газеты, радио и телевидение, кино, театры и концертные организации требовали произведения на эту тему. Писать что-то прямолинейное, назидательное – я никогда этого не делал, мои мозги устроены так, что всегда ищут какое-нибудь парадоксальное решение, а оно не приходило. Но я знал, что коль скоро себя зарядил этой задачей, то что-то выстрелит. И она пришла, интересная идея, идея эксцентрической кинокомедии. Как и сюжет монолога для Яницкого, пришла под утро, а это, говорят, значит, посланная с неба. Расскажу её вкратце:
На необитаемом острове поселяются семь тунеядцев, семь отщепенцев общества, семь «нечистых» – трое женщин и четверо мужчин. Им дают продовольствие, семена, лопаты, молотки, гвозди, охотничье ружьё, даже козлёнка и оставляют на острове. Начинается их самостоятельная жизнь. Каждый старается, как и прежде, существовать за счёт других. Но поскольку все они одного поля ягодки, никто трудиться не хочет – уничтожают продукты, семена, инструменты, но палец о палец не ударяют. И происходит то, что не может не произойти: история человечества начинает катиться назад, сменяются эпохи: капитализм, феодализм, рабовладельческий период, доисторический и, в финале, они превращаются в семерых обезьян. Но они не только сами деградируют, с ними вместе деградирует и окружающая природа: остров зарастает лианами, а козлёнок превращается в мамонта.
Снимать фильм по будущему сценарию должен был Яков Сегель, которому очень понравилась и заявка и уже написанные первые эпизоды («Давно хотел сделать такую хулиганскую комедию!»).
– Только прекрати писать свои ремарки, – потребовал он, – например: «Интеллигент» напоминал опустившегося беспризорника». Ты же мне навязываешь своё виденье!
– А ты пренебрегай, не обращай внимания.
– Так мне же нравится!
Было решено: пока я напишу, он завершит съёмки своей очередной картины, и начнёт работать над моими «Робинзонами». Я засел за сценарий, работал над ним в промежутках между поездками в Минск, и где-то через три-четыре месяца привёз его на студию Горького, где он был очень тепло принят и включен в план будущего года. Но произошло непредвиденное: когда Сегель и директор его картины на одном из Московских бульваров выбирали место для съёмок, их сбила военная машина. Директора сразу увезли в морг, а Сегеля, в котором ещё теплилась какая-то жизнь, погрузили в легковую машину и актриса Лиля Алешникова, его жена, включила сирену и помчалась на безумной скорости в институт Склифосовского. За ней погнались гаишники, догнали уже у института и, узнав в чём дело, помогли внести бесчувственного Сегеля в приёмный покой.
Никто не надеялся, что он выживет: у него было сильное сотрясение мозга, трещина в черепе, внутреннее кровотечение, ушиб сердца, переломаны рёбра, руки, ноги, повреждены внутренние органы… Он не приходил в сознание. Врачи сказали, что возможен один шанс из ста на его выживание, если достать очень дефицитную «мочевину» (я запомнил это название), причём, в течение суток, не позднее. Естественно, в аптеках это лекарство никогда и не появлялось. Пробовали добыть его в закрытой правительственной больнице, но и там без результата: всё, что у них было, ушло на безуспешные попытки спасти Тольятти, генерального секретаря Компартии Италии, который за неделю до этого попал на Кавказе в автокатастрофу. Студия обзвонила все свои киногруппы, которые находились за рубежом, и те обещали купить это лекарство и выслать его утренними самолётами. Но утром уже было бы поздно.
Спасло чудо: часов в двенадцать ночи в приёмный покой пришёл пожилой мужчина и передал небольшой пакетик, на котором было написано: «для Якова Сегеля» – там были три ампулы спасительного лекарства. Больше он не появлялся. Кто такой – не известно. Сегель потом долго пытался его разыскать, но тщетно. Он говорил: «Я мечтал стать перед ним на колени и поцеловать его руку, но мне осталось только молить Бога о его благополучии».
Через какое-то время меня пригласил к себе Григорий Иванович Бритиков и сказал:
– Александр Семёнович! Подходит время запуска «Робинзонов» в производство. Я очень люблю Яшу Сегеля, но не могу ждать до его полного выздоровления. Тем более, врачи этого не гарантируют. Сценарий куплен, я обязан запустить его в производство. У нас есть несколько режиссёров, которым он нравится, и они готовы его реализовать. Я собираюсь передать его кому-то из них, естественно, с вашего согласия.
Я ответил ему:
– Григорий Иванович, я не мог бы предать живого Сегеля, а полумёртвого – тем более. Он очень любил этот сценарий, мы вместе разрабатывали образы, эпизоды, трюки. Я готов ждать его сколько угодно.
– Но студия не может.
– Тогда я заберу сценарий и верну полученные деньги.
Бритиков вышел из-за стола, подошёл и пожал мне руку.
– Я ждал от вас этого решения!.. Пишите заявление, что в виду творческих затруднений, не можете завершить работу над сценарием и просите прервать наши взаимоотношения. Аванс остаётся у вас, а следующую сумму, которая уже выписана, мы вам не выплатим – и вы забираете «Робинзонов».
Почти месяц Сегель пролежал неподвижно, потом стал понемножку двигать руками, ногами, поворачиваться. Будучи в очередной раз в Москве, я пришёл к нему повидаться. К спинкам его кровати были привязаны резиновые эспандеры, с помощью которых он разрабатывал руки, ноги и, тайком от врачей, уже даже сам садился.
После первых дежурных фраз («Ну? Как себя чувствуешь?»… «Как грудной ребёнок: лёжа кушаю, лёжа писаю») , он сказал:
– Саша, я слышал, что ты хранишь мне верность. Это меня очень тронуло, я даже прослезился, но знай: я тебя освобождаю от любых обязательств передо мной. Поверь, это искренне! Пойми, врачи говорят, что я ещё много месяцев буду приходить в себя. Каким стану после этого – никто не ведает, может, и не смогу больше работать режиссёром. Например, они предупредили, что у меня будет двоиться в глазах, и что я должен буду к этому привыкнуть. Ладно, постараюсь. Но представляешь, какой это ужас: вокруг столько мудаков, а я их буду видеть в два раза больше!.
Я рассмеялся:
– Теперь я верю, что ты выздоравливаешь, и мы сможем вместе работать над «Робинзонами»!
– Не строй иллюзии: даже если я когда-нибудь приду в себя и смогу работать, я должен буду завершить свой фильм… Словом, даже при самом благоприятно варианте я смогу вернуться к твоему сценарию минимум через два года. Поэтому ещё раз повторяю: ты можешь и должен предлагать сценарий другим режиссёрам.
Сегель говорил искренне и убедил меня – «Робинзоны» продолжили свой путь уже без него. Но прежде, чем завершить их историю, хочу ещё немного рассказать о Сегеле, прощаясь с ним в моём повествовании.
Он был очень нетрадиционен во всём: в творчестве, в манере поведения, в оформлении комнат. Когда я поступал в Союз кинематографистов, он дал мне рекомендацию, которая начиналась с фразы «Считаю за честь рекомендовать Александра Каневского в наши ряды». Получив новую квартиру, будучи рукастым умельцем, сам её перестроил и оборудовал по-своему. Например, одну стенку сделал в виде плоского аквариума, в котором плавали подсвеченные золотистые рыбки. Когда я пришёл посмотреть квартиру, первое, что он спросил: «Ты не хочешь пописать?». Я отказался. Этот же вопрос он задал мне после обеда, а потом и перед моим уходом. Мне не хотелось, но он так настаивал, что я вынужден был зайти в туалет. Там, на дне унитаза, краской было написано: Мдивани – это была фамилия супер-партийного драматурга. Он и его коллега Сафронов заполонили все сцены страны своими верноподданными пьесами и топтали всё новое и оригинальное.
– Я хотел там отобразить его фото, но из-за неровной поверхности дна, не получилось, поэтому пришлось ограничиться фамилией. Пожалуйста, пописай – я угощаю.
В его кабинете я увидел гантели, эспандеры и ещё разные спортивные атрибуты: он постоянно тренировался, не менее, чем по часу в день.
– Ты хочешь побить рекорд Юрия Власова? – подразнивал его я.
– Когда у тебя будет жена на двадцать лет тебя младше, тогда поймёшь, – ответил он, имея в виду актрису Лилю Алешникову, героиню всех его фильмов и его жизни. (По Москве ходила фраза, сказанная Лилей на суде. Машина, сбившая Яшу и его директора, принадлежала какому-то танковому подразделению, и суд постановил, чтоб оно выплачивало Сегелю его зарплату, пока он будет нетрудоспособным. Понятно, что зарплата выдающегося кинорежиссёра была раза в четыре выше средней. Услышав сумму, командир подразделения в панике воскликнул: «Где мы возьмём столько денег?». И Лиля громко, на весь зал, произнесла: «Продайте танк!»)
Сегель очень любил цирк, дружил с цирковыми артистами, ходил на все представления. Когда чуть-чуть пришёл в себя, настоял, чтоб его дотащили до машины и привезли в цирк. Артисты, узнав, где он сидит, совершая парад-алле, останавливались и приветствовали его, а он улыбался и плакал.(Я этот эпизод впоследствии использовал в своей повести).