– Роберт, – сообщал я ему, – в соседнем номере очень симпатичная дама, в твоём вкусе.
– Сколько весит?
– Килограмм восемьдесят.
Он презрительно махал рукой:
– Тоже мне вес! У моей Гали – девяносто!
Однажды я ему сделал подарок ко дню рождения.
Я летел в Минск, Роберт уже был там. В самолёте, рядом со мной, сидела очень хорошенькая женщина, которой я не преминул назначить свидание. Когда самолёт приземлился и она поднялась, мне стало страшно: она была на полголовы выше меня, обладала пудовой грудью и необъятным задом. Я понял, что это находка для моего соавтора.
– У меня для тебя подарок, – сообщил я ему, передал свои впечатления и предложил пойти вместо меня на свидание. Когда они встретились, его лицо осветилось – это была женщина его мечты. Возник роман. Кстати, все эти башнеподобные дамы, очень «клевали» на него, у них возникали к нему какое-то нежные материнские чувства, хотелось его опекать и оберегать.
Последнее его увлечение, о котором я знал, была выпускница Киевского эстрадно-циркового училища, красивая, яркая, естественно, крупнокалиберная. Из неё откровенно пёр секс, а в глазах горело нескрываемое, необузданное желание: «Хочу всё знать!». Один наш общий приятель, увидев их вместе, потом сказал:
– Роба, куда ты лезешь? Её же надо трахать тремя членами одновременно!
Но Роберт был настолько увлечён, что даже решил уйти от Гали. И ушёл, и ночевал у своей избранницы. Но утром вернулся домой. Потом рассказал мне:
– Просыпаюсь от грозы. Рядом лежит женщина и спит. А за окном гром, молнии. Я понимаю, что Галя сейчас закрылась в ванной и вздрагивает от каждого раската – она очень боится грозы и я её всегда успокаивал. А эта спит, здоровая, молодая, и ни на что не реагирует. А Галя там одна и боится. Я подумал: почему же я здесь? Тихо встал, оделся и уехал домой. И понял, что не смогу уйти, не смогу!
Вы не подумайте, что я перевёл стрелку на амурные похождения Роберта, чтобы не рассказывать о своих: этот роман – моя исповедь, и я не стану прятаться за спину моего соавтора.
Однажды в Минске я познакомился с очаровательной восемнадцатилетней девушкой Наташей, поразительно похожей на популярную французскую актрису Марину Влади, которую советские зрители впервые увидели в фильме «Колдунья». У Наташи были такие же длинные белые волосы, такая же изумительная фигура и такие же миндалевидные глаза. Мы встречались с ней несколько дней подряд. Она была трогательно доверчива и какая-то прозрачно-наивная, поэтому я её даже ни разу не поцеловал и, вообще, к ней не прикасался. Когда осталось два дня до моего отъезда, я ей сообщил об этом.
– Я буду плакать, – тихо произнесла она. Это было признание, мне захотелось её обнять.
– Давай посидим. – Я подвёл её к парковой скамейке. На Наташе было летнее крепдешиновое платье, которое очень мялось. – Не садись на него, приподними.
– Не могу, – ответила она. – Я без трусиков: летом не ношу, мне жарко.
Признаюсь, это открытие меня взбудоражило: сидеть рядом с девушкой, которая без трусиков – это возбуждало. Я обнял её и впервые поцеловал.
– Пойдём ко мне.
Она неумело чмокнула меня в ответ, мы пошли в гостиницу, и там произошло то, что должно было произойти. Потом она позвонила маме, попросила разрешение остаться ночевать у подруги и осталась у меня до утра.
С тех пор, приезжая в Минск, я звонил ей ещё из аэропорта и, когда подъезжал к гостинице – она уже стояла и ждала. Наши периодические встречи продолжались около года, пока шла работа над фильмом. Потом прервались. Она писала, порывалась приехать в Киев, но я не разрешал: я не хотел повторения истории с Ликой.
В Минск я приехал лет через пять, позвонил – она примчалась. Была уже замужем, чуть располнела, но, по-прежнему, очень хороша. Мы пообедали, вернулись в номер и провели несколько незабываемых часов.
– А если муж узнает, что ты ему со мной изменяешь? – спросил я.
– Я не изменяю ему с тобой – я тебе изменяю с ним, – очень серьёзно ответила она.
Это была наша последняя встреча.
Когда я и Роберт подписывали договор на большую работу: пьесу или сценарий, мы уезжали в какой-нибудь дом творчества и вкалывали, как в зачётном лагере: день за три. Но это не означало, что мы там надевали на себя пояса верности: в каждой такой поездке непременно возникала какая-нибудь амурная история.
В семидесятом году в Пицунде открылся Дом творчества кинематографистов – конечно, одними из первых там были мы. Дом стоял на берегу моря, роскошный пляж, пальмы, солнце – всё это, естественно, отталкивало от работы, но мы брали себя в руки и четыре-пять часов сидели в закрытой комнате и сочиняли. Ну, а после этого, к вечеру, выходили на боевую тропу. Среди отдыхающих я заметил худощавую миловидную женщину с призывными зелёными глазами. Несколько раз я ловил на себе её взгляд. Понятно, что я немедленно откликнулся на призыв – мы познакомились, лежали рядом на пляже, загорали, беседовали. Её звали Ирина, москвичка, инженер, работала в каком-то проектном институте, который участвовал в создании этого дома Творчества – поэтому им ежемесячно выдавали сюда по несколько путёвок. Ей было чуть меньше тридцати, мне чуть больше, плюс море, солнце, атмосфера курорта – всё это способствовало тому, что наши отношения стали более конкретными. Все последующие ночи она провела в моей комнате. У нас с ней было удивительное биологическое совпадение, как с Зосей, даже покруче. Она сходила с ума от непрерывных оргазмов, а меня это распаляло всё больше и больше. На завтрак мы шли разными путями, сидели за разными столиками, но оба одинаково не выспавшиеся, с синими кругами под глазами.
– Ты ещё не устал отдыхать? – ехидно спрашивал меня Роберт.
Её путёвка закончилась, она уехала раньше нас, но каждый мой приезд в столицу мы непременно встречались. Когда выпивала, начинала рыдать, что я скоро уеду, и она опять останется одна – это было что-то вроде истерики. Но я знал, как лечить женскую истерику: у мужчины есть лекарство, которое всегда при нём. Наши встречи проходили так же бурно и страстно, как в Пицунде. Когда я переехал в Москву, стали видеться реже и реже. Постепенно горячая связь остыла и прервалась.
Во время поездок по городам страны, вспыхивали и гасли мои романы, длительные и краткосрочные. Возвращаясь домой, видя твои любящие и верящие глаза, моя родная девочка, мне становилось ужасно стыдно, накатывалось чувство огромной вины, я страшно ругал себя и мысленно давал клятву, что больше ни с кем и никогда!.. И, конечно, в следующей же командировке клятву нарушал. Я часто задавал себе вопрос: зачем мне нужны были эти беспрерывные приключения: ведь я рисковал благополучием своей семьи, своей репутацией и своим здоровьем (Хорошо, что везло, Бог хранил: ни разу не «залетел»!)?.. Что, не мог прожить без женщины две-три недели?..Конечно, мог, ты ведь знаешь: я не сексуальный маньяк – нормальный мужчина среднестатистических возможностей. Значит, вспыхивала такая сумасшедшая любовь, с которой нельзя было бороться?..Тоже нет! В большинстве случаев – просто влечение, которое можно было, при желании, без труда побороть. Тогда зачем, зачем я, как эстафетную палочку, передавал сам себя в чужие женские руки, обманывая тебя, самого дорогого и самого преданного мне человека?!.
Теперь я могу ответить на эти вопросы. Во-первых, всё та же «Школа Крещатика», которая учила: измена жене не считается обманом и предательством, нормальный мужчина должен иметь других женщин, желательно побольше. Во-вторых, дело было ещё и в моём характере: мне требовалось постоянное самоутверждение, постоянная проверка: могу ли заинтересовать, увлечь, влюбить в себя, и ту, и эту, и ещё одну… Это была игра, которая будоражила, кипятила кровь, укрепляла веру в себя, давала новые силы для новых авантюр. Прости меня, моя хорошая! Прости мне этот мой петушиный характер!.. Ты ведь сама часто говорила, что я петух и по гороскопу!..Единственное, что я железно помнил: надо хранить всё в тайне, надо не давать тебе причины для переживаний, а другим – повода злословить в твой адрес!.. Кажется, мне это удавалось, хотя… Помню однажды, в минуту откровения, ты вдруг произнесла: «Иногда мне кажется, что у тебя кто-то есть, я интуитивно чувствую других женщин, но не могу сказать ничего конкретно – ты очень осторожен…». Конечно, я тебя переубеждал, доказывал, что всё это чушь, твоя фантазия, больное воображение… Я так хотел тебя не огорчать!..Кажется, тогда мне удалось тебя успокоить – моя ложь была очень убедительна, потому что на сей раз, как я считал, это была святая ложь. Прости, прости мне и её тоже!
ЕЩЁ О ТАРАПУНЬКЕ И ШТЕПСЕЛЕ
Среди здравниц, которые пооткрывали для себя «слуги народа», был очень популярен санаторий «Конча-Заспа». Он находился под Киевом, в зелёной зоне, и напоминал пятизвёздочную гостиницу: уютные однокомнатные и двухкомнатные номера со всеми удобствами, просторная столовая, с разнообразным меню, не уступающая самому высококлассному ресторану; ванны, массажи, грязи, которые доставляли сюда из приморских курортов; кинозал, зимний бассейн, огромный парк с ухоженными аллеями для прогулок… В этом санатории обслуживающего персонала было раза в три больше, чем отдыхающих. Если приезжал кто-то из министров, его поселяли в специальном отсеке, где находились апартаменты и комната для охранника. В глубине территории, за деревьями, прятался большой особняк – там размещались секретари ЦК, которые не очень стремились сливаться с партийными массами: им и еду, и питьё, и даже фильмы доставляли, как говорил мой приятель, «прямо в койку».
Летом, в разгар курортного сезона, тут ремонтировала своё здоровье только партийная элита, а зимой – мелкая сошка, на уровне райкомов и райисполкомов и, с барского плеча, подкидывали путёвки известным артистам, писателям, академикам…
Раз в два года Тимошенко и Березин добывали в этот санаторий четыре путёвки, и мы вчетвером работали там над новой программой. Естественно, это происходило зимой,