Саша не любил мыться. Когда они были на гастролях, он оправдывался тем, что у него в номере душ не работает.
– Фима, я приму ванну у тебя в люксе, – и видя испуг Березина, поспешно добавлял, – конечно, перед самым отъездом.
Пока Березин упаковывал чемоданы, Саша залезал в ванну, полчаса соскребал с себя гастрольную грязь, после чего в номер вызывали водопроводчика прочистить трубу.
Зная, что он и зубной пастой пользуется не регулярно, его жена, перед каждой поездкой, вручала ему тюбик пасты и предупреждала:
К твоему возвращению он должен быть пуст!
Поэтому, каждый раз, подъезжая к Киевскому перрону, Саша высовывался в окно и резко выдавливал всё содержимое тюбика, чтобы продемонстрировать жене отсутствие пасты.
Саша Эткин любил женщин тяжёлых весовых категорий и, почему-то очень некрасивых. В бригаде даже родилась такая шутка: на вопрос, где Эткин, отвечали – «Месит очередного урода». Часто во время гастролей к нему за кулисы врывалась какая-нибудь дама с радостным криком: «Сашенька! Я – Лена, мы с тобой ходили на пляж, потом ужинали у меня… Я – Лена – медсестра, я тебе даже укол делала…
– К чёрту подробности! – прерывал её Саша. – Назовите год и город.
Последний раз я его видел в Сочи, ему было уже за шестьдесят. С ним в номере жила маленькая, худенькая полудевочка, полустарушка.
– Ты перешёл в другую весовую категорию? – спросил я его.
– Выбирать уже не приходится. А эта женщина – подарок: я приношу ей тряпочку, а она из неё делает член.
К концу жизни он перенёс тяжёлую операцию, выдал замуж дочь, жил один. Мне процитировали его программную фразу:
– Я купил себе квартиру, купил дочери квартиру, купил новый телевизор… Теперь бы купить себе лёгкую смерть.
Через несколько дней после этого пожелания, он впервые в жизни не явился на встречу. Телефон не отвечал. Встревоженные Тимошенко и Березин поехали к нему, звонили, стучали – никто не отзывался. Тогда Юра перелез через соседний балкон и проник к нему в комнату. Саша лежал на кровати, рядом – вчерашняя газета, в откинутой руке – погасшая сигарета. Очевидно, Бог услышал его просьбу.
Ещё в их бригаде был администратор Основич. Он работал периодически, потому что раз в полгода его выгоняли, потом снова брали, потом опять выгоняли. Это был типичный еврейский неудачник, шлымазл, которого могли терпеть только Юра и Фима, относясь к нему с добрым юмором.
Вот одна из историй, связанных с Основичем.
В Черновцах состоялся концерт Тарапуньки и Штепселя. Это было событие для города, билеты раскупили ещё за месяц до концерта. Но поскольку у многих членов бригады здесь были родственники, то всем, в том числе, и Основичу выписали по две контрамарки. В Основиче вдруг взыграл дух предпринимательства, и он эти контрамарки продал по спекулятивной цене какой-то местной театралке. Сначала она была счастлива и благодарна, а потом, очевидно, сравнив цены, подняла скандал, привела милиционера и указала на Основича. Его тут же арестовали: спекуляция билетами, а тем более, контрамарками, считалась уголовным преступлением – ему грозили большие неприятности. Музыканты помчались за Березиным – только он умел гасить любые конфликты. Основича привели в кабинет директора филармонии, где милиционер сел писать протокол. Разобравшись во всём и выслушав милиционера, Фима обратился к Основичу с гневным монологом:
– Так тебе и надо, дураку! Так и надо!.. Я понимаю, ты хотел заработать на то дорогое французское лекарство для твоей тяжело больной мамы, но не таким же способом! Попросил бы и мы бы тебе одолжили и ты бы спас ей жизнь. А теперь пусть тебя посадят и пусть она умрёт, потому что некому будет подать ей даже стакан воды!..Некому, потому что твоя жена сейчас в роддоме после тяжелейших родов!..
Милиционер, подавленный услышанным, попытался вмешаться:
– Если вы обратитесь к нам с письмом, начальство может разрешить взять его на поруки…
– Ни за что!.. Нам не нужен работник с судимостью!.. Пусть его посадят! И пусть его трое детей, мал мала меньше, останутся сиротами и пойдут просить милостыню на улицу!.. И пусть его жена останется жить в роддоме, потому что некому будет её забрать с новорожденным!..
Милиционер уже чуть не плакал.
– Товарищ Штепсель! Давайте простим его. Он осознал.
– Вы так думаете? – строго спросил Березин.
– Да, да, конечно!.. Ведь правда, вы осознали? – с надеждой спросил милиционер у Основича. Тот поспешно кивнул.
– Ну, ладно, – смилостивился Березин, – отпустим его на этот раз. На вашу ответственность!
– Спасибо! – сказал милиционер и порвал протокол.
Когда Тимошенко узнал об этом случае, он страшно возмутился и скомандовал:
– Чтоб этот проходимец год не появлялся мне на глаза!
Основича в тот же вечер отправили обратно в Киев. Его долго не было видно. Но ровно через двенадцать месяцев он пришёл к Березину с претензией:
– Что этот длинный себе думает?! Прошёл год, а он меня не зовёт обратно!..
Его снова взяли на работу и очень скоро снова уволили… Шлымазл!
«ПОЕДЕМ, РАЕЧКА, С ТОБОЮ МЫ В СУХУМИ!..».
Была такая блатная песенка, которую мы, пацаны, хором распевали. А потом я сам побывал в Сухуми и навсегда влюбился в него. Если кто-нибудь когда-нибудь вам скажет, что Сухуми ему не понравился – не верьте: город настолько красив, что кажется декоративным. Ленивые пальмы в натянутых до половины мохнатых чулках, цветущие магнолии с лакированными листьями, будто только от маникюрши; бело-розовые олеандры, обрызганные самыми стойкими духами… Лавровый лист растёт здесь прямо на улицах, так что любой поэт, даже графоман, может сам себя увенчать лаврами. В Сухуми много достопримечательностей.
И развалины древней крепости, построенной римлянами ещё во втором веке нашей эры, которая выдерживала штурмы вооружённых легионов, но рухнула под напором туристов…
И обезьяний питомник, в котором обезьяны с интересом рассматривают посетителей…
И городской Центральный рынок, сочный, разноцветный, пропитанный пряными ароматами, где с вами будут до изнеможения торговаться из-за двадцати копеек, а если вы понравитесь – отдадут всё бесплатно…
И ресторан «Амра», выдвинутый в море, где вы сидите за столиком, вокруг волны, а вас не качает – закачаетесь тогда, когда принесут счёт…
Впервые в Сухуми я побывал, когда мне было четыре годика. Папа ехал в командировку, и маме удалось уговорить его взять меня с собой. Это была папина самая большая ошибка в жизни: после поездки, наверное, ещё с полгода мама поила его молоком за вредность. Уже через два часа, как мы сели в поезд, я заявил, что мне надоело ехать и я хочу домой. К ночи я уже плакал, ревел и стенал. На одной из остановок, когда папа вышел что-то купить, я незаметно выскочил на перрон и побежал домой – папа поймал меня у последнего вагона перед самым отходом поезда.
До самого приезда в Сухуми он меня уже ни на секунду не отпускал, правой рукой держал за руку, левой – периодически вынимал из кармана валидол.
В Сухуми жили два папиных брата и сестра, не говоря уже о близких друзьях. Поэтому папа надеялся, что они сумеют меня отвлечь, а он сможет заняться делами. Но не тут-то было: теперь уже я не отпускал папину руку ни на минуту. Случалось, когда я ещё спал, он поспешно убегал, надеясь успеть на какие-нибудь переговоры. Но проснувшись и не найдя папу рядом, я издавал свой фирменный рёв, описанный в начале этого повествования, который был слышен в любом конце города, и папа стремительно мчался обратно. Пришлось ему и на деловые встречи ходить вместе со мной. Одну из них я вам опишу, потому что травмированный папа о ней потом часто рассказывал.
Мы вошли в огромный кабинет Заместителя Наркома Пищевой промышленности. Хозяин кабинета, увидев меня, заулыбался, подошёл, погладил по головке и положил передо мной коробку шоколадных конфет. Поговорив с папой минут пять, он пригласил его в кабинет к Наркому, чтобы утвердить условия договора. Усадил меня в своё кресло и сказал:
– А ты пока будешь исполнять мои обязанности.
Я уже распахнул рот, чтобы издать рёв, но вдруг увидел на столе несколько белых кнопок электрических звонков – это меня заинтересовало.
Оставшись один, я стал нажимать на кнопки, сперва поочерёдно, а потом на все сразу. Первой в кабинет влетела секретарша, потом помощник, потом референт, потом уборщица. Когда папа и замнаркома вернулись, в кабинете было многолюдно и весело. Папа готов был провалиться сквозь землю, но хозяин кабинета успокоил:
– Ничего страшного! Этот джигит будет большим руководителем – как он быстро собрал всех моих сотрудников, а?!
Второй раз я побывал в Сухуми после окончания девятого класса. Останавливаться у папиных братьев не хотел: во-первых, они жили в однокомнатных квартирах и моё присутствие, конечно, бы их стеснило, а во-вторых, не хотелось, чтоб они контролировали моё времяпрепровождение. Поэтому я решил жить в Сухуми самостоятельно и копил деньги на гостиницу. Смирившись с тем, что я не поселюсь у его братьев, папа дал мне телефоны своих друзей, который смогут помочь с устройством.
Приехав, я сразу, из автомата, позвонил одному из них, Ашоту Рубеновичу, директору «Абхазторга». Он, как объяснил мне папа, в Сухуми – человек номер один, вслед за ним уже идёт секретарь обкома.
– Где ты сейчас находишься? – спросил Ашот Рубенович.
– У гостиницы «Абхазия».
– Стой там, никуда не уходи.
Через минут десять к «Абхазии» подкатила чёрная «Волга», из неё вышли Ашот и его заместитель, два вальяжных, уверенных в себе человека, с большими животами, похожими на бочонки для вина. Они обняли меня и стали радостно хлопать по плечам – одного такого удара хватило бы, чтоб вызвать небольшое землетрясение в Японии, но я терпел и улыбался. Прекратив вбивать меня в тротуар, они повели меня в ресторан, в этой же гостинице. Стол уже был накрыт всевозможными яствами (очевидно, они предупредили, что едут) и обслуживал сам директор ресторана.