Провожая её на вокзал, мы, стеная, пёрли тяжелейшие чемоданы: она всегда везла весь свой гардероб.
– Мама, зачем столько?!
– Дети, я же не могу ходить весь день в одном и том же! Я взяла кое-что для посещения концертов, для обеда, для ужина, для морских прогулок.
– Но в Пятигорске нет моря!
– На всякий случай.
Мы знали, что под её туалетами, в чемоданах лежат Лёнины афиши и мои книги – она всегда и всюду их возила с собой, с гордостью демонстрировала, рассказывала, давала почитать. Когда её не стало, я нашёл у неё в шкафу все свои книги, зачитанные, потрёпанные, но аккуратно заклеенные на сгибах марлевыми полосками. Однажды, уже в Израиле, на одном из моих выступлений, в зале поднялся пожилой мужчина и попросил:
«Можно, я прочитаю ваши стихи, которые вы посвятили маме?»
(Как выяснилось, они лечились в одном санатории и она разрешила ему переписать эти стихи, под большим секретом, чтобы я не узнал. Я умолял её этого не делать.)
– А можно, я расскажу о вашей маме?
Он вышел на сцену, восторженно говорил о маме и завершил свой рассказ фразой: «Встреча с ней осталась самым ярким воспоминанием в моей жизни!»
Стихи, которые он прочитал, были написаны в день моего cорокалетия, когда я вдруг неожиданно, впервые, ощутил себя взрослым. Приведу фрагмент, посвящённый маме и папе:
Скажу о маме с самого начала,
Я ею открывать хочу парад.
Подумать только: сорок лет назад
Она меня, носатого, рожала!
Моих друзей по школе каждый раз
Своею удивляла красотой,
И мне всегда завидовал весь класс,
И вызывающе гордился я тобой.
Со мною ты намучилась немало,
Пока твой сын в мужчину вырастал,
И ты меня прекрасно понимала,
Когда я сам себя не понимал.
Сегодня старше ты меня на треть,
А скоро будешь и на четверть старше…
Ну, хочешь, обещаю не стареть,
Чтоб только наш разрыв не разрастался!
Ну, хочешь, мама, спортом я займусь?..
Ну, хочешь, постараюсь быть умней?…
Ну, хочешь, завтра в классики пробьюсь?..
Но только ты, родная, не старей!
Ах, папа, папа, ты уж не грусти,
Прости мне эксцентричные манеры,
И ты ещё, пожалуйста, прости,
Что я не стал дорожным инженером,
Что жизнь связал с эстрадою нечистой
И брата младшего увлёк в артисты!..
Стучались в вашу дверь мои друзья,
Потом вдруг в шумном доме стало тише,
Надолго разлетелись сыновья,
И вместо них слетаются афиши.
Не слышно больше рюмок перезвона,
Остались вы одни у телефона.
Но подтвердит охотно гость любой,
Что и сегодня вы – красивейшая пара,
И то, что вы сегодня здесь со мной —
Мне это самый доро гой подарок!
Уже в Москве, на своём пятидесятилетии, я обратился к Игорю и Лине с такими строчками:
Я вас люблю, по вас скучаю,
Мои друзья, моя семья,
И жизнь свою благословляю
За то, что есть вы у меня.
Без вас мой дом, конечно, пуст,
Врывайтесь ночью, на рассвете
И водрузите Линкин бюст
Навечно в этом кабинете!..
Они вняли моему призыву и тоже переехали в Москву. Сначала их дочь Леночка, черноволосая красотка, как будто выбежавшая из какого-то итальянского фильма, поступила в студию МХАТа, потом Игоря пригласили заведовать хирургическим отделением поликлиники Литфонда союза писателей. А вслед за ним и Лина, которая 25 лет проработала в киевском НИИ гематологии и переливания крови, в Москве устроилась на работу в такой же научно-исследовательский институт.
Они удачно поменяли свою большую киевскую квартиру на почти такую же на Фрунзенской набережной и очень быстро вписались в московскую жизнь. Мы часто встречались, вместе ходили в Дом кино, в Дом писателей или просто вместе ужинали и беседовали в наших кухнях (Любимое развлечение москвичей!). С Линой можно было говорить и спорить о чём угодно, кроме политики: её воспитывали в духе преданности великому Ленину, который жил, жив и предполагал жить вечно. Стоило мне сказать о нём лично или о его деяниях всё то, что я думаю, она просто взрывалась:
– Немедленно прекрати! Как ты можешь!?
Время шло, вокруг уже говорили вслух то, о чём раньше даже боялись подумать, но Лина отказывалась в это верить, она очень медленно прозревала. И только, когда мы улетали в Израиль, перед тем, как уйти за таможенный барьер, я увидел совершенно безумные глаза Лины и услышал её бормотание: «Сволочи! Сволочи!.. Из-за вас они уезжают!.. Сволочи!..». Она повторила это несколько раз, адресуя непонятно кому – но мне было понятно: Лина, наконец, прозрела.
ВЕСЬ МИР – ТЕАТР… ТЕАТР «ГРОТЕСК»
Началась перестройка. Замаячила новая жизнь. Народ, хлебнув свободы, требовал закуску. Почуяв свободу, каждый стал выдавливать из себя раба, поэтому рабов становилось всё больше. И наряду с этим, возникали частные предприятия, кооперативные рестораны, магазины, клиники… Я, конечно, не мог остаться в стороне от этого парада инициатив и решил организовать собственный театр. Лёня, чуть ли не со слезами на глазах, отговаривал меня («Шурик! Ты не представляешь, что тебя ждёт!»), но меня уже нельзя было остановить. Вместе с Эдиком Успенским мы пошли на приём к Юрию Лужкову (он тогда был заместителем мэра) и стали просить помещение для театра. Он указал нам на полку и на подоконник, которые были завалены десятками папок.
– Это всё – новые театры, тоже просят помещение. Я дал Жванецкому. И вам дам. А больше никому!
Агрессивный Эдик не удержался:
– Что за советские дела! Люди рискуют своими деньгами, хотят испытать себя в новом качестве себя – почему бы им не дать такую возможность?
– Не хочу разочарований, – ответил Лужков.
Но нам он, действительно, помог: вывел на исполком Ждановского района, и они предоставили нам шикарный клуб с залом на четыреста мест. И директор у меня появился – Юрий Липец, его рекомендовал Борис Галантер как делового и энергичного администратора. Можно было открывать театр, но денег не было. Тогда я пригласил в наше ещё неухоженное помещение Эдика Успенского, композитора Григория Гладкова, певца Павла Дементьева, писателя Леонида Якубовича и, конечно, брата Лёню, который уже смирился с моей авантюрой – и обратился к ним с прочувственной речью:
– Ребята, вы ещё этого не знаете, но вы все – члены художественного совета нашего театра, театра «Гротеск». Для открытия театра нужны деньги. Денег у нас нет, но есть имена, которые принесут нам деньги: мы сделаем две гастрольных поездки в другие города и половину заработанного отдадим театру. Надеюсь, вы согласны?
В общем, все согласились. Только Эдик предупредил:
– Только две поездки. Две!.. А то тебе понравится, и ты начнёшь гонять нас по городам и весям!..
Я дал торжественную клятву ограничиться двумя гастрольными поездками, и спустя две недели мы выехали в Харьков, а затем в Архангельск. Заработали денег и стали соображать, как открыться, как заявить о себе. Надо было придумать что-то необычное для Москвы – и возникла идея: «Ночь Смеха», с восьми вечера до восьми утра, действие происходит попеременно, то в зале, то в фойе. Как уже рассказывал выше, я обзвонил всех самых известных артистов, писателей, вокалистов, и сказал: «Денег мало, всё, что заработаем, разделим между вами – помогите создать театр!». И что здорово – все откликнулись.
Имея созвездие самых популярных имён, мы сняли ближайший от нас кинотеатр на тысячу сто мест и решили там организовать наше шоу. Вести его я предложил Леониду Якубовичу, которого знал как остроумного и находчивого тамаду. Но он стал отказываться:
– Ты что! Там будут такие зубры!..
– А если мы пригласим и Вадика Жука? С ним вместе – согласен?
– С Вадиком, да!
Вадим Жук, ленинградский театровед, потрясающе остроумный человек, организатор театра пародий «Четвёртая стена», худой, забавный, обаятельный. Они очень дополняли друг друга, он и Якубович, хорошо смотрелись и прекрасно вели свой парный конферанс, импровизируя на ходу. Но это после. А пока надо было зазвать зрителей в новый неизвестный театр. Почти все деньги, которые мы заработали на гастролях, ушли на рекламу. Было несколько вариантов афиш. Первая, анонсная, клеилась к стенду только верхней частью. На ней было написано: «Подними меня». Когда её поднимали, можно было прочитать, когда и где всё произойдёт. Внизу снова надпись: «Опусти меня». У этой афиши всегда стоял народ, её читали, смеялись, поднимали, опускали, пока она не отрывалась…
Но слух уже пошёл. Затем была более подробная афиша под названием «Кто вам приснится», с фамилиями всех участников.
Потом я выступал по радио в передаче «Доброе утро», по телевидению, давал интервью в газетах и журналах. Словом, когда начали продавать билеты, их раскупили за один день, мы даже не успели оставить «заначку» для друзей и приятелей – два дня до премьеры я не подходил к телефону, потому что звонили обиженные и требовали пропуска или билеты.
В день премьеры у входа в кинотеатр собралась такая толпа желающих проникнуть во внутрь, что пришлось вызывать милицию, а опоздавших брата Лёню и редактора «Крокодила» Владимира Пьянова, как я уже рассказал выше, сама милиция протискивала сквозь специально приоткрытое окно туалета, потому что пробиться сквозь толпу было невозможно.
Когда зрители входили, они сразу начинали улыбаться: у входа, на стенде из грубо сбитых досок, были запечатлены названия организаций-спонсоров нашего театра, а у стенда стояли две девушки в восточных костюмах и, истово и самозабвенно, обвеивали их опахалами.