А теперь расскажу об Илье Рахлине, создателе Ленинградского Мюзик-холла. Мы познакомились, когда он ещё работал в Москве директором и художественным руководителем созданного им Театра Массовых Представлений. Меня тогда сразу поразила его неуёмная, заразительная, ядерная энергия – когда он входил, в комнате сразу становилось жарче и всем присутствующим хотелось немедленно куда-то бежать и что-то делать. Этот человек не знал, что значит усталость: с утра проводил четырёхчасовую репетицию, потом ездил по высоким кабинетам и что-то добывал для театра, затем работал с художником, с композитором, принимал посетителей, требовал, ругался, подписывал… После чего сразу приезжал на стадион, проверял, командовал, расставлял колонны солдат, показывал, откуда должны выезжать грузовики, джипы, конница… Завершив тяжелейшее трёхчасовое представление, ехал к любовнице и проводил с ней ночь. А утром – всё повторялось сначала.
Создавать массовые зрелища – это особый талант, в первую очередь, организаторский: участвуют сотни исполнителей, танцевальные и вокальные ансамбли, солдаты, спортсмены, дети… Если нужно, то и тракторы, и танки. А чтобы привлечь людей на стадион, нужны «звёзды»: популярные певцы и киноартисты – все лауреаты, все народные, все требовательные, капризные, не подчиняющиеся дисциплине… Но Илья умел с ними ладить, находить общий язык и выбираться из любых труднейших ситуаций. Вспоминаю одну смешную историю:
Был такой певец, Тито Ромалио, иностранец, работающий в СССР. Илья пригласил его участвовать в праздничном представлении, посвящённом Октябрьской революции. Туда же был приглашён один из лучших исполнителей роли Ленина, народный артист, известнейший, прославленный и очень большой поклонник Бахуса (Он уже ушёл из жизни, поэтому я не стану называть его фамилию). Это происходило в каком-то областном центре, все актёры жили в одной гостинице, мест не хватало, поэтому Тито Ромалио и этот Народный артист оказались в одном номере. Как-то Ромалио подошёл к Рахлину и взмолился:
– Илья Яковлевич, перьеведите меня в дрюгую комняту: я не могу жить в своём номьере – там храпит пьяный Ленин!
В день представления Ленин опять упился в усмерть и не мог стоять на ногах. А по сценарию, он должен был выехать на броневике под знаменем революции и выкрикивать свои лозунги. Надо было выходить из положения: Илья записал все лозунги на магнитофон, Ленина привязали к знамени, оставив одну руку свободной. Когда он выехал на стадион, зазвучали лозунги, а сам Ильич, притороченный к древку, болтался из стороны в сторону, свободная рука вскидывалась вверх – это делало его выступление особенно темпераментным и зрители восторженно приветствовали вождя.
Но не всегда подобное заканчивалось благополучно. Однажды, самая, самая суперзвезда, то ли Зыкина, то ли Пугачёва, не приехала. А зрителей, в основном, привлекла только она. Стадион был полон, назревал большой скандал. Тогда Илья велел срочно отыскать артистку, похожую на неприехавшую звезду, загримировал её и выпустил на стадион под фонограмму. Зрители аплодировали, песня звучала, артистка шевелила губами в ритме музыки, но вдруг магнитофон отказал, песня оборвалась на полуслове. Псевдозвезда продолжала открывать рот и даже жестикулировать, но… Обман был очевиден, начался свист, вой, рёв… Завершилась эта мистификация разгромной статьёй в центральной газете, Рахлина уволили и он уехал в Ленинград, где очень скоро создал Ленинградский мюзик-холл, который существует по сей день под руководством его сына, тоже режиссёра Льва Рахлина.
За несколько лет до этого скандала, Илья предложил мне написать сценарий эстрадного представления, посвящённого олимпиаде. Заказ я выполнил, назвал сценарий «Билет на Олимп» и сдал его в назначенный срок. До открытия олимпиады оставалось несколько месяцев, но Рахлин не спешил над ним работать – он ездил по разным республикам и ставил там праздники на стадионах. При его энергии и работоспособности у него каждый день был праздник. В ответ на мои призывы, успокаивал: «Успеем!». К работе над моим сценарием приступил недели за три до объявленной премьеры. В представлении участвовало много артистов и среди них такие известные как Лев Миров и Владимир Новицкий, Зоя Фёдорова, Сергей Филиппов, Михаил Гаркави… Времени, конечно, было в обрез. Рахлин вызвал меня в Москву за два дня до премьеры. Просмотрев прогон, я, расстроенный и возмущённый, ворвался за кулисы:
– Илья, где две самые лучшие сцены, которые так нравились тебе?!
– Они очень сложные – у меня не хватило времени на их постановку.
– Ты специально тянул с началом репетиций, чтобы был повод не работать!
Потом я побежал к Мирову:
– Лев Борисович, я так старался, когда писал для вас, переделывал, придумывал!.. На худсовете вы хвалили, восторгались… Почему же вы до сих пор не знаете текста!? Послезавтра премьера, а вы ещё не выучили ни одной репризы!.. Это неуважение ко мне, к себе, к зрителям… Я вас так любил!.. А теперь я вас просто ненавижу!..
Миров растерялся, наверное, с ним так говорили впервые. Но он не обиделся, он видел, что я искренне расстроен и, конечно, не мог не признать справедливость моих упрёков.
– Саша, не сердитесь, я, действительно, виноват, но я не испорчу ваши сцены, поверьте… Зрители будут довольны и вы меня опять полюбите.
Я редко встречал артиста такого многоцветного обаяния, каким обладал Лев Борисович Миров, зрители обожали его и верили каждому его слову.
Конечно, свою роль к премьере он полностью так и не выучил, но он точно знал, где должна быть шутка и, не помня «подводки», выходил на неё кругами, как самолёт на бомбометание. Но, отдаю ему должное, всегда попадал в цель, вызывая хохот и аплодисменты.
После спектакля я зашёл к нему и снова признался в любви. Но Рахлину не простил и, когда он меня вызывал на поклон, на сцену не вышел.
У меня было много премьер, и в театрах, и на эстраде, но я не всегда поднимался на сцену. Даже если был явный успех, но мне что-то не нравилось, мне казалось, что зрители тоже видят это, и было стыдно выходить на поклон.
Поэтому, когда Илья с возгласом «А вот он, наш драматург!» спустился к первому ряду, где я сидел, я тихо предупредил:
– Уйди! А то буду ругаться матом!
Рахлин понял, что это серьёзно, вернулся на сцену и, с лучезарной улыбкой сообщил зрителям:
– Он плохо себя чувствует, у него температура. Но мы всё равно поаплодируем ему!
Свой конфликт мы завершили ночью.
Был июль, Москву заполнили командированные и туристы, гостиницы были переполнены – Илья с трудом добыл один номер на нас двоих в гостинице Советской армии, правда, номер генеральский, с тяжёлой добротной мебелью и двумя дубовыми кроватями, предназначенными для супружеской четы, поэтому придвинутыми одна к другой.
Я пришёл около часа, крепко выпив с друзьями, принял душ, разделся догола (в номере было очень душно) и лёг, накрывшись простынёй. Следом явился Илья, тоже после возлияния, проделал те же процедуры и тоже лёг под простыню. Мы лежали рядом, на сдвинутых семейных кроватях, и нещадно ругались, два голых и пьяных дурака!
– Саша, мы ещё не раз с тобой поработаем вместе, – Илья, который был старше и мудрее, попытался пойти на примирение. Но я не мог остановиться:
– Только после того, как я выпью тонну молока за вредность!
Нашу перебранку прервал телефонный звонок – это был Женя Терентьев, только он мог звонить в два часа ночи.
– Нахал! – заорал он в трубку. – Ты не мог предупредить, где ты остановился?! Я приехал утром, узнал, что ты здесь – полдня звоню по всем гостиницам, разыскиваю!..Я и не предполагал, что ты в этой казарме!.. Ладно, потом довозмущаюсь, а сейчас выходи – тебя ждут.
– Женя, уже начало третьего! – простонал я.
– Сам виноват – я тебя с восьми вечера разыскиваю. Выходи, через пять минут я внизу – едем в одну потрясающую компанию!
Если мой приезд в Москву совпадал с пребыванием там Жени Терентьева, все мои дела летели в тартарары – начиналась беспробудная гульба. Женя опоздал родиться гусаром, но обожал гусарские загулы, всегда был в окружении безотказных женщин и безразмерных собутыльников.
Я знал, что сопротивляться бесполезно, поэтому откинул простыню и начал вяло одеваться. Илья молча наблюдал за мной.
– А ты чего лежишь? – бросил я ему. – Вставай!
– Зачем?
– Надо же нам, наконец, вместе отметить премьеру!
– Надеюсь, мы будем отмечать её не молоком?
Мы оба рассмеялись. Он вскочил и тоже стал одеваться.
Шли годы, мы встречались и в Питере, и в Москве, и в Израиле. Его мюзик-холл успешно гастролировал по России и разным странам.
В январе 2003-го года я приехал в Санкт-Питербург и позвонил ему. Трубку снял сын Лёва:
– Папа в больнице. До восьмидесяти лет держал дело в своих руках, и вдруг сломался.
– Я хочу навестить его.
– Не надо, Саша, он вас не узнает.
Я понимал, что он говорит правду, но я не мог и не хотел в это верить! Илья Рахлин, постоянно действующий атомный реактор, его жизненной силы и энергии должно было хватить на бессмертие, и вдруг – маразм… Невольно вспомнились последние слова папы: «Господи, во что превращается человек!»
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГЛАВЫ О ТЕАТРЕ «ГРОТЕСК»
Театр продолжал укореняться и приобретать всё больше и больше зрителей. Молва шла и потому, что мы напридумывали там много весёлого и озорного. Например, вместо звонков были смехи: первый смех, второй смех и третий хохот. В туалетах висели объявления: «Пожалуйста, не бросайте окурки в наши писсуары – мы же не писаем в ваши пепельницы» или: «Месье, не льстите себе – подойдите ближе!»… На стенах фойе были развешены смешные транспаранты и карикатуры. В антрактах по-прежнему разыгрывались забавные лотереи и аукционы… После ночей Смеха, мы ставили только театрализованные вечера юмора, в которых участвовали самые популярные мастера этого жанра. Когда наше материальное положение улучшилось, я решил выпустить первый спектакль, поставить своих многострадальных «Семь робинзонов».