райкомом и исполкомом, снова и пьесу, и интермедии – отдавать в «Главлит» для визирования.
И плюс – парад непрофессионализма, который стал особенно виден, когда предприятия стали выходить на самоокупаемость и возникала острая потребность в инициативных и профессиональных работниках.
Второе – это разгул общества «Память». Нет, меня не пугали антисемиты, я привык с ними сражаться и на государственном уровне, и в быту: вечерами, возвращаясь из гаража, как я уже писал, носил с собой монтировку, завёрнутую в газету, и даже однажды использовал её для самозащиты. Меня угнетало другое: никто из правительства ни разу официально не осудил это, не выступил с призывом к своим гражданам: «Ребята, не уезжайте, вы нужны стране – не обращайте внимания на хулиганов!» Наоборот: молчание отцов Государства было явным поощрением и деятельности общества «Память» и эмиграции евреев из СССР.
– Ты – гордый и самолюбивый человек, – говорила мне Майя, – не войдёшь в дом, если не уверен, что тебя там любят и ждут. А живёшь в стране, которая тебя ни в грош не ставит, и вынужден всю жизнь доказывать, что ты ей нужен. Тебя это не унижает?
И вдруг я остро осознал, как она права! В памяти выплыли слова моего приятеля, всемирно известного учёного, сказанные им перед отъездом в Америку: «Надоело всю жизнь доказывать свою первосортность!». Уезжали большие учёные, известные писатели, опытные инженеры – талант и интеллект покидали страну, и она их даже не пыталась удержать.
И тогда я решил: едем!
Я ещё не знал куда – я уезжал отсюда.
ВПЕРЁД, К МЁРТВОМУ МОРЮ!
Через неделю после публикации «Тэзы с нашего двора» мне позвонили из израильского консульства (тогда ещё не было посольства):
– Мы не знали, что в России есть писатель, который пишет о еврейских проблемах на таком хорошем уровне.
– Я и сам не знал, – ответил я. – Это моя первая книжка на эту тему.
– Мы бы хотели с вами встретиться. Приходите.
– К вам километровые очереди.
– Мы вас встретим.
Назавтра наше свидание состоялось. Мы сидели в уютном кабинете, на журнальном столике стоял коньяк, фрукты, чашечки с кофе. Принимали меня генеральный консул Арье Левин и его сотрудники Петя и Рита Тарло, с которыми я уже был до этого знаком. Разговор шёл о моей повести:
– Вы не собираетесь писать продолжение?
– Буду. У меня уже есть три главы о том, как мои герои живут в Нью-Йорке.
– Почему в Америке, а не в Израиле?
– Потому что в Америке я был и что-то видел, а Израиля не знаю.
– А вы бы хотели его повидать?
– Конечно!
Через три дня я получил по почте официальное приглашение в Иерусалим на Международный Конгресс журналистов. До вылета оставалась неделя, я поднапрягся, успел оформить все документы и в составе делегации отправился в Израиль.
Делегация была небольшая, кроме меня, ещё шесть человек – журналисты еврейских газет из Москвы, Прибалтики и Биробиджана. Они бывали уже на многих международных конгрессах и совещаниях, знали по именам всех тамошних сотрудников Сохнута и Джойнта, обсуждали, кто лучше принимает, где больше шансов получить финансовые вливания в свои газеты, что выгоднее покупать в той или иной стране. Это были официальные советские евреи, которые так и работали: евреями. Как выяснилось, это были очень выгодные должности, на которые не всех брали.
Первое впечатление от встречи с Израилем было очень грустным. Второе тоже. Тихий и почти безлюдный аэропорт Бен-Гурион (тогда в Израиль летало очень немного самолётов), красноватая глина придорожных полей, усатые арабы в куфийях и накидках, ортодоксальные евреи в чёрных шляпах и с такими же чёрными пейсами, как будто пришитыми к этим шляпам… Местные русскоязычные газеты привели меня в ужас: они напоминали издания времён НЭПа, только были ещё более примитивны. По единственному каналу Государственного телевидения я посмотрел несколько фильмов, которые, сохраняя здоровье, лучше было бы не смотреть… Правда, жили мы в шикарной пятизвёздочной гостинице «Хайят» на краю Иерусалима, в ней были отличные номера, нас прекрасно принимали, развлекали, закармливали, но… за окнами этого европейского отеля был, хоть и ближний, но Восток. «Это не моё, не моё!» – плескалось у меня в голове. И тут из Натании примчались Юра и Галя Кармели.
– Кончай конгрессменить! Едем к нам – тебя ждут сорок одесситов за накрытым столом.
Они повезли меня через вечерний Тель-Авив. Центральные улицы и набережная были заполнены гуляющими, за столиками многочисленных кафе сидели шумные компании – город был пропитан весельем.
– Что сегодня за праздник? – спросил я.
– Никакого праздника – у нас всегда так, – ответила Галя.
– Ты не права, – вмешался Юра, – конечно, сегодня особый день: Израиль празднует приезд Саши Каневского!
В Натании, на веранде уютного особняка, действительно, нас ждал накрытый стол и, уже подогретая спиртным, горланящая компания одесситов. Началось знакомое мне весёлое застолье, с остроумными тостами, с переодеванием, с эксцентрическими танцами, с рискованными частушками…
Когда все разошлись, я сказал Гале и Юре:
– Вот на что я обопрусь, когда приеду: на образ жизни. А дальше поглядим.
Юра сел рядом и заговорил с непривычной для него серьёзностью:
– В самом фантастическом сне мне не могло бы присниться, что ты и Лёня приедете сюда. Но я не имею права не предупредить: вам здесь делать нечего. Ты видел здешние русские газеты, журналы? Они влачат жалкое существование, нет хороших журналистов, мало читателей, молодёжь уходит в иврит…
– А я издам такой журнал, который будут читать и старики, и молодые! – нахально заявил я.
– Были попытки создать русский театр, – продолжал Юра, – но все они бесславно провалились…
– А Лёня приедет с таким театром, в который будут стоять очереди за билетами!
Юра грустно смотрел на меня: он понял, что перед ним безнадёжный оптимист и неисправимый авантюрист, которого не переубедить. Поэтому молча наполнил две рюмки, одну протянул мне и произнёс:
– За вашу удачу! Но помни: я тебя предупредил.
Вернувшись в Москву, я собрал Машу, Мишу, Пашу и Иру, поведал им свои впечатления и подытожил:
– Тяжелее всех будет мне с моей профессией. Но если ехать, то не откладывая – время работает против меня.
На семейном совете было принято единогласное решение: ехать!
И мы стали готовиться в дорогу.
Конечно, мне решиться было нелегко: именно в это время в издательстве «Искусство» вышел сборник моих рассказов «Алло, я вас вижу», в «Библиотечке «Крокодила» – сборник рассказов и фельетонов «Давайте краснеть!», издательство «Мысль» подписало со мной договор на издание сборника моих путевых очерков «Города и люди», в Словакии, в переводе Мирона Сысака, была выпущена прекрасно оформленная Миланом Стано книжка «Эй, я тут!», не говоря уже о победном шествии повести «Тэза с нашего двора», которую студия имени Горького предложила мне экранизовать. Моя пьеса «Лёка любит Люку» уже была поставлена в четырёх городах Союза и шли переговоры о её постановке в Москве.
На студии «Союзмультфильм» запустили в производство мой сценарий «Про Ивана Кузмича», в театре «Гротеск» я собирался ставить ещё одну свою пьесу. Регулярные публикации в центральных газетах и выступления по радио и телевидению принесли мне ту популярность, которая позволяла собирать полные залы на творческих вечерах…
Всю жизнь я строил здание своего успеха, и теперь покидал его, обрекая на разрушение…
СБОРЫ
Оформить документы удалось довольно быстро. Наступило время, когда покидающих страну уже не клеймили позором и не бичевали на собраниях: перестройка и гласность на многое открыли глаза, возникло понимание, сочувствие и даже зависть, мол, вам есть куда ехать, а нам что делать?.. Наша паспортистка, расставаясь, всплакнула, а потом добавила: «Если там будет плохо, возвращайтесь, я вам помогу быстро прописаться». А начальник военкомата, хмурый подполковник, принимая мой военный билет, вдруг произнёс:
– Обидно!.. – помолчал и повторил. – Обидно, что такие люди покидают страну. – Потом встал, протянул ладонь, пожал мою руку. – Удачи!
Но это было отношение нормальных людей, а Государство по-прежнему вело себя дебильно: например, за каждый паспорт, который у нас отбирали, мы должны были платить по шестьсот рублей (в то время довольно приличная сумма). Почему? Можно понять, когда платят за получение гражданства, но платить за избавление от него?! А всевозможные препоны и ограничения, сквозь которые приходилось проходить!.. Например, нельзя было вывозить фамильные серебряные ложки и вилки, старую мебель, медные тазики, хрустальные вазы, ювелирные украшения… Два раза в неделю работала специальная комиссия, определяющая ценность картин. Большинство из них определяли как «государственное достояние» и, конечно, не пропускали. За остальные приходилось платить ту сумму, которую назначала комиссия, и только тогда владельцы получали право на вывоз (то есть, человек сам у себя покупал картину!). Даже художникам, чтобы вывезти собственные произведения, приходилось платить. Это если им везло, если их работы не нравились комиссии и не были признаны достоянием государства – в противном случае вывоз был запрещён. Без прохождения через эту же комиссию нельзя было брать с собой ни энциклопедию, ни энциклопедические словари, ни, даже, всевозможные справочники и «Руководства». Один мой приятель, чтобы провезти «Руководство по переплётному делу» (суперсекретный документ!), вырвал все страницы, обложку выбросил, а страницы растыкал по чемоданам.
Я даже не имел права вывезти собственные рукописи, поэтому собрал самые необходимые в четыре папки, которые мне потом привезли израильские дипломаты. А остальной архив оставил на хранение друзьям в Москве.
Для того, чтобы отправить багаж, надо было дать взятку в пять тысяч рублей, точнее, за то, чтобы стать в реальную очередь на отправку. Потом несколько месяцев ждать, отмечаться, добывать какие-то специальные ящики, договариваться с грузчиками, весовщиками, работниками товарной станции и бесконечно кому-то за что-то платить, платить и платить. Мы решили избавить себя от этих кругов ада и ехать без багажа.