В течение двух последних недель до вылета, каждый вечер приходили друзья, родственники, соседи, стол был постоянно накрыт, выпивали, прощались, шутили, плакали, говорили тосты, и каждый что-нибудь увозил с собой: люстру, ковёр, посуду, книги, одежду…
Ефим Наумович, Майин отец, возмущённо осуждал наше решение, называя его предательским. А моя великая тёща, когда мы приехали в Киев прощаться, закрылась с Майей в комнате, плакала и просила у неё прощение:
– Ты ведь знаешь, я много работала, никогда не брала отпуск – я хотела, чтобы тебе хорошо жилось в нашей стране… Я так старалась!.. Прости, дочечка, что я не смогла этого сделать и ты должна уехать… Прости!
За сутки до отъезда из нашей квартиры вывезли всю мебель: кто шкафы, кто сервант, кто телевизор. Я просил только оставить один стол, чтобы было, куда ставить выпивку, и одну тахту, чтобы нам с Майей было, где спать в последнюю ночь.
Мы лежали на этой единственной тахте в опустевшей квартире, и я грустно подвёл итоги:
– Смотри: нам за пятьдесят, и мы опять начинаем всё заново: без имущества, без квартиры, денег не накопили, брильянтов не накупили – жизнь с нуля!..
Майя попыталась меня подбодрить:
– Ты же любил покорять новые города – покоришь и новую страну, и у нас опять будет и дом, и деньги. Всё, как предсказывала Ксения.
Я улыбнулся, но всё равно было грустно.
Я тогда ещё не понимал, что главное моё богатство лежит рядом, положив голову мне на плечо. Богатство, которое я не заслужил, не заработал – оно было даровано мне Богом. За что?.. Наверное, авансом, в надежде, что я это пойму и оценю при её жизни, но я этого не сделал, не успел, да и не старался… И только теперь, теперь понимаю, какой же я преступный растратчик!..
В семь утра мы приехали в Шереметьево, вошли в здание аэропорта и увидели Лёню с Аней, Игоря с Линой, Марика, Майю, Толю Дубинского, Зяму, Эмму и ещё много-много наших друзей. Когда мы подходили к ним, Майя придержала меня за руку и тихонько произнесла:
– Вот кого мы накопили!
Последние объятия, напутствия, поцелуи – и мы переступили черту, отделяющую наше прошлое от нашего будущего. Оглянувшись, я увидел повлажневшие глаза моего брата (последний раз я видел такие его глаза на похоронах мамы) и услышал слова Лины, адресованные непонятно кому: «Сволочи! Сволочи! Из-за вас они уезжают!»
Разбирая содержимое наших чемоданов, таможенник увидел четыре рисунка Кити Подольской. (Все наши картины мы раздарили, но Китины работы я не мог оставить – вынул их из рам и уложил на дно чемодана).
– У вас есть разрешение на провоз этих картин? – спросил он.
– Это не картины, это – память, – ответил я.
Таможенник внимательно посмотрел на меня, потом ещё раз на картины, положил их на место и сказал:
– Ладно, запаковывайте. – Потом добавил. – Я вас видел «Вокруг смеха». А вы оттуда сможете выступать в этой передаче?
– Думаю, что сначала мне придётся выступать в передаче «Вокруг плача», – невесело пошутил я.
Прямых рейсов в Израиль не было – мы летели через Будапешт. Объявили посадку.
Три наших семьи: я и Майя, Миша и Ира, Маша и Паша, оставив государству свои московские квартиры (продать тогда было нельзя) и всё сотворенное за годы жизни – свои книги, свои песни, свои мечты – устремились к самолёту, увозя с собой трёх детей и трёх собак.
Маленький Мишка плакал, а собаки вели себя хорошо, даже радовались переезду в Израиль – очевидно, в отличие от нас, они были истинными сионистами.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ НА ПРОЩАНЬЕ
Под крылом самолёта осталось полвека моей жизни. Все мы ощущали тяжёлую усталость от предотъездной суеты, ежедневных волнений, бессмысленной беготни и постоянного стояния в каких-то непонятных очередях для получения непонятных справок. Я не испытывал ни радости освобождения от всего этого, ни обиды за прошлое. Наоборот! Чем дальше мы удалялись, тем яснее мне становилось, как много дала мне эта страна, этот народ, этот язык. За годы жизни вдали от России, во мне сформировалось глубокое чувство благодарности ей за то, что там я обрёл самых близких мне людей и научился, живя в экстремальных условиях, не трусить, не подличать, а драться и побеждать.
Встречаясь в разных странах с эмигрантами из бывшего Советского Союза, я часто слышал их проклятия в адрес стран, которые их вытолкнули. В их словах было много горькой правды, но я невольно сторонился этих людей. Нельзя проклинать своё прошлое, своё детство, юность, молодость. Человек, предающий прошлое, предаст и настоящее, и будущее – я в этом убеждён, хотя, конечно, это убеждение можно и оспаривать.
Спустя много лет после переезда в Израиль, на праздничном приёме в российском посольстве, я прочитал стихотворение, которое сейчас процитирую:
Я люблю тебя, Россия,
Дорогая моя Русь,
Я люблю тебя, Россия,
И немножечко боюсь.
Ты растила, воспитала,
Ты дарила мне друзей,
Но всегда напоминала:
«Ты – не русский, ты – еврей!»
Вечно самоистязая,
У себя на поводу,
Ты стоишь у входа рая,
Но одной ногой в аду.
Презираешь ты опасность,
Прёшь вперёд и наобум…
Нам твою бы бесшабашность,
А тебе – наш горький ум.
Как похожи мы, Россия,
Как похожи, ты и я,
Я с надеждой жду Мессию,
Ты ждёшь доброго царя.
Я люблю тебя, Россия,
Моя радость, моя грусть,
Моя слабость, моя сила,
От тебя не отрекусь.
Я к тебе любовью ранен,
Я в числе твоих друзей,
Я – еврейский россиянин,
Я – российский твой еврей!
Переночевав в Будапеште, мы погрузились в израильский самолёт, где улыбающиеся стюардессы напоили нас соками, накормили обедами, надарили детям конфет и игрушек. Все были напряжены, усталы и измучены, постепенно оттаивали, приходили в себя. Когда казалось, всё самое тяжёлое уже позади, Майе вдруг стало плохо, очень плохо: она побледнела, откинулась на спинку кресла и потеряла сознание. Ей давали что-то нюхать, пытались напоить какими-то лекарствами, обрызгивали водой… Через несколько минут её ресницы дёрнулись и она, не открывая глаз, тихо произнесла:
– Не пугайся: это я умерла для прошлой жизни. Начинаем новую.
ШАЛОМ, НОВАЯ ЖИЗНЬ!
Мы прилетели в три ночи. Воздух был густой, влажный, напоённый морем и пряными запахами фруктов и цветущих деревьев. Нам выдали соответствующие документы, первые деньги и спросили, кого, куда вести на такси. Я позвонил Кармелям, услышал сонный голос Юры «Кто это?» и весело сообщил:
– Вот вы у меня теперь выспитесь!
Уже через час мы позвонили в калитку их дома, обнимались, хлопали друг друга по плечам, выпили чай, и Юра отвёз нас в Цукей-Ям – посёлок вилл на берегу моря, километров в пяти от Нетании, где он снял для нас большую трёхэтажную виллу. Место было сказочное: зелёный двор, огромный холл с колонами, благоустроенная крыша, с которой открывался потрясающий вид на легендарное Средиземное море. Правда, вилла была без мебели, в ней давно никто не жил, кроме огромных южных тараканов.
Когда я увидел первого пробегающего таракана, решил, что это проскакала лошадь.
Назавтра сделали дезинфекцию и тараканам, проклиная нас, пришлось поспешно покинуть насиженное жилище.
Через пару часов после приезда, нам завезли кровати, столы, шкафы, постельное бельё, посуду, скатерти… Привозили разные люди, и знакомые и те, кого мы видели впервые. Вечером пришли три элегантные женщины, из соседних вилл, с огромной плетённой корзиной, наполненной фруктами, пирогами, пирожками, конфетами…
В посёлке жили преуспевающие израильтяне: врачи, адвокаты, владельцы различных фирм. Мы были первыми репатриантами, которые поселились рядом, поэтому они старались активно помогать нам, заваливали подарками, приглашали в гости, возили на машинах в город.
Наша семья вызывала у них особое любопытство и удивление: мы расхаживали в нарядных выходных костюмах и платьях (других у нас не было, мы их не привезли), в гости приходили с букетами цветов и коробками конфет, в город, не дожидаясь автобуса, ездили на такси – это разрушало их представление о бедных репатриантах из Советского Союза.
– Саша, ты должен экономить деньги, ведь ты – оле хадаш (то есть, новый репатриант), – воскликнула одна из наших соседок, когда, приглашённый на ужин, я вручил ей букет роз и шампанское.
– Прежде всего, он – мужчина, который пришёл в гости к женщине, – объяснила ей Майя. – Он так привык.
– Но вы же останетесь без обедов, если будете делать такие подарки и ездить на такси!
– В крайнем случае, мы станем обедать через день, это даже полезно, – успокоил её я.
О нашей новой жизни я писал в цикле статей, как бы адресованных Лёне, я их так и назвал «Письма брату». Их публиковали русскоязычные и газеты на иврите, они звучали по израильскому радио и по радио «Свобода». Однажды позвонил возмущённый Лёня:
– Что за хамство: ты печатаешь свои письма ко мне во всех газетах, а я их получаю от посторонних людей по факсу!
– Подожди, скоро издам их отдельной книжкой, тогда получишь с автографом.
Я процитирую несколько фрагментов из первого письма, и буду цитировать эти письма и дальше, потому что в них сконцентрированы самые первые впечатления, то есть, самые острые и яркие.
ИЗ ПИСЬМА БРАТУ: «ЭЙФОРИЯ»
«Здравствуй, брат! Итак, мы уже здесь. Живём в Нетании, красивом курортном городе, напоминает Сочи, только без очередей. Живём все вместе, в большом доме на берегу Средиземного моря. Напоминает Чёрное, только намного теплей, в нём плавают варёные медузы. Каждый вечер гуляем на вечеринках по случаю нашего приезда. Напоминают московские, только закуска разнообразней.