Когда Маша перевела мне его вопрос, я засмеялся.
– Ярон, вместо прямого ответа я расскажу тебе одну историю. Когда-то у нас во дворе росли шампиньоны, сын срезал их, приносил домой, и моя жена их жарила. Потом ретивый управдом заасфальтировал двор, и шампиньоны исчезли. Спустя полгода, я улетел в командировку за границу. Вернувшись, застал на кухне сына, который мыл шампиньоны, и жену, которая их жарила на сковородке. Сын объяснил, что эти грибы проросли сквозь асфальт. «Они такие твёрдые», – пожаловалась жена, – «их тяжело разрезать». Я сказал сыну, указывая на шампиньоны: «Видишь, Мишка, вот это – мы: половина погибла под асфальтом, но, те, кто пробились – тех уже ничем не проймёшь!..»
Мой интервьюер рассмеялся:
– Прекрасная история!.. Я назову мою статью – «Шампиньон из-под асфальта»!
Через неделю вышло его интервью с моей фотографией, и рядом был опубликован один из моих рассказов. Поскольку «Эдиот Ахранот» самая популярная газета в Израиле, эта публикация не прошла незамеченной: все наши соседи-израильтяне при встрече жали мне руку, поздравляли, хвалили рассказ и приговаривали: «Как молодой Кишон!». Речь шла об Эфраиме Кишоне, известнейшем израильском писателе, авторе многочисленных юмористических рассказов и пьес, живом классике, произведения которого были переведены почти на все языки. Кроме русского – поэтому я о нём даже не слышал. Потом был опубликован второй мой рассказ, за ним третий. После каждой публикации ко мне бросались и коренные израильтяне, и ватики (репатрианты, давно живущие в стране) с поздравлениями и с теми же возгласами: «Как молодой Кишон!». Поэтому, после выхода третьего рассказа, когда начинались поздравления, я сразу предупреждал: «Скажешь про Кишона – убью!».
Сейчас я понимаю, что надо было продолжать публиковаться в этой газете, сотрудничество с ней дало бы мне и подскок популярности среди израильтян, и ощутимую тогда материальную поддержку: за первый рассказ мне заплатили четыреста шекелей – в четыре раза больше того, что платили «русские» газеты, а гонорары за второй и третий рассказы были удвоены и утроены. Но, получив предложение от русскоязычной газеты «Пятница» открыть на её страницах отдел юмора, я прервал свои контакты с редакцией «Эдиот Ахранот» и больше их так и не возобновил.
Однажды мне позвонил главный режиссёр драматической редакции израильского радио Эфраим Стэн, выходец из Польши, прекрасно говорящий по-русски.
– Саша, я выписываю «Шпильки» (Варшавский юмористический журнал), читал ваши рассказы, опубликованные там – давайте встретимся.
Когда я пришёл к нему в редакцию, он предложил мне написать пьесу для радио.
– Я спешу с этим заказом, пока вы ещё можете согласиться – через полгода-год в ответ на это предложение вы меня далеко пошлёте.
– Почему? – удивился я.
– Потому что у нас за пьесу и за табуретку платят одинаково. – Он повернулся к своему заместителю, который присутствовал при разговоре. – Назови сумму, которую мы можем уплатить.
– Почему ты хочешь, чтобы он меня послал? – возмутился тот.
Гонорар, и в правду, был смехотворным, но я согласился: мне хотелось ещё раз «опробовать себя» на израильтянах. Пьеса была написана и поставлена. Радиослушатели приняли её хорошо, пришло много откликов и её ещё несколько раз повторяли в эфире. Потом на радио было два получасовых интервью со мной, где израильские актёры читали мои рассказы, переведенные на иврит…
В эти же дни состоялся съезд федерации писателей Израиля, на котором было запланировано выступление какого-нибудь «свеженького» писателя из СССР. Пригласили меня. Моё выступление переводил председатель Объединения русскоязычных писателей Эфраим Баух, с которым мы впоследствии подружились и о котором я ещё расскажу попозже.
Понимая, что, как и на любом творческом вечере, аудиторию надо сразу удивить и заинтересовать, я начал так:
– В одном лесу Лев собрал на поляне всех зверей и скомандовал: «Умные – налево, красивые – направо!». Все разбежались, осталась только обезьяна. «А ты чего?» – удивился Лев. Обезьяна ответила: «А что мне разорваться?»… – Переждав смех, который последовал за этим анекдотом, я продолжил. – Сейчас я, как та обезьяна, и умный и красивый, буду рассказывать и о своих собственных проблемах и о проблемах всех русскоязычных писателей…
Я говорил о тяжёлом положении моих коллег, о смехотворных гонорарах, которые удаётся рассмотреть только под микроскопом, о невозможности издаваться и быть переведенными на иврит, о нашей глобальной невостребованности… Конечно, я подготовился к этому выступлению, поэтому, хотя и говорил о горьких вещах, в зале всё время вспыхивал смех. А в завершение, я сказал «Если мы не нужны государству Израиль как писатели, мы готовы пойти работать дворниками, но, увы, там все места уже заняты безработными врачами!»
Давно я не имел такого успеха, как на этом съезде: мне бурно аплодировали, потом, в перерыве, обнимали, вручали визитки, приглашали в гости… Назавтра, во всех газетах пересказывали моё выступление, звонили из разных программ Радио и требовали интервью, пригласили в передачу на Телевидение. Потом какой-то фонд взялся за свой счёт перевести и издать мою повесть «Тэза с нашего двора»… Словом, можно сказать, что мои первые шаги в Израиле были весьма успешны и, если бы я всерьёз занялся изучением иврита, то мог бы довольно быстро войти в израильскую литературу, культуру, журналистику… Но я, в силу своего беспокойного характера, не мог долго сидеть на пособии – хотел сам зарабатывать на жизнь, поэтому выбрал другой путь: бросил ульпан (класс, в котором нас бесплатно обучали ивриту), и «пошёл по рукам»: стал переходить из одной русскоязычной газеты в другую… Сейчас понимаю, что это была моя очередная жизненная ошибка.
ИЗ ПИСЬМА БРАТУ: «ЭЙФОРИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ»
«Здравствуй, Лёня!
Извини, что долго не писал – две недели хожу в ульпан, учу иврит, уже выучил первую фразу: «Ани лё йодеа иврит» (я не знаю иврита). У нас прекрасная учительница по имени Нурит, которая, не произнося ни одного слова по-русски, умудряется объяснять нам основы грамматики и синтаксиса, мимикой, танцами, звукоподражанием. В ней погибла великая трагическая актриса. Трагическая, потому что встреча с нами – трагедия её жизни: тридцать великовозрастных, одуревших от напряжения балбесов и балбесих, за две недели выучившие одну-единственную вышеприведенную фразу… На месте Нурит я бы по очереди передушил всех подряд, а у неё хватает терпения продолжать свой труднейший моноспектакль.
На многих выходцев из Союза шоковое впечатление производят витрины и прилавки магазинов. (Мне рассказали, как одна старушка, стоя у витрины супермаркета, в растерянности спросила у дочери: «Господи! Да когда ж это всё можно выкушать?») Действительно, продуктов много, они разнообразны и вкусны, но мы с тобой это уже повидали, бывая в самых «сытых» странах, таких как Швеция, Финляндия, США. Поэтому я прохожу мимо витрин без охов и стенаний. Меня удивляет другое: бесконечное количество ресторанов, кафе, мелких «забегаловок» и просто лотков с уже готовой едой: жареное мясо, лепёшки, салаты, всевозможная выпечка… Такое впечатление, что страна состоит сплошь из изголодавшихся дистрофиков и их надо немедленно накормить, иначе они умрут, не добежав до дома. Мы с тобой знали, что евреи любят повыступать, поспорить, повозмущаться – здесь это подтвердилось: много митингов и забастовок. Но я ещё ни разу не слышал хотя бы про одну голодовку. Наоборот, у меня сложилось впечатление, что весь Израиль объявил обжираловку. Едят много, вкусно, сочно, шумно, как умеют есть только евреи, с одной бутылкой на десять человек, которую, едва начатую, потом ставят обратно в холодильник. Твоему племяннику Мише трудно найти работу по специальности. Он достиг больших успехов в Союзе, борясь с алкоголизмом, ехал сюда в надежде избавить Израиль от алкашей и вдруг… не от кого избавлять. Теперь вся надежда на наших репатриантов – уверен, не подведут!
Не могу не привести один пример.
В шабат (в субботу) мы с Майей гуляли по бульвару Ротшильд. Навстречу двигался пожилой мужчина, «нашего разлива»: в пиджаке, в галстуке, но в явном подпитии. Он шёл, пошатываясь и приговаривая (я адаптирую его текст, но ты догадаешься): «Ох, ёж твою!.. Ох, ёж твою!»… Увидев нас, заулыбался, поприветствовал: «Шабат, шалом!» и продолжил свой путь, снова приговаривая: «Ох, ёж твою!»…
Это был российский пьянчужка, но уже отредактированный Израилем!..
Недавно мы побывали в одном мошаве. Он расположен на севере страны, в израильской «глубинке»: три часа езды от Тель-Авива, весь в зелени, благоустроен и ухожен. Дома весело раскрашены, дорожки вымыты, на газонах такая стерильная чистота, что там можно делать хирургические операции. Мы оставались ночевать, поэтому часов в одиннадцать вечера пошли бродить по территории.
Хозяева повели нас на ферму, чтобы угостить свежим молоком. Сделать это было несложно: вошли внутрь, открыли кран в рефрижераторе и наполнили два стакана, стоящих здесь же и специально приготовленных для желающих отведать холодного коровьего нектара.
Двери на ферму, как и все остальные двери в этом мошаве, никогда не закрываются. Внутри – техника для дойки, сам рефрижератор с двадцатью пятью тоннами вечернего удоя, мебель, посуда и кошка. Я подумал: если б это было в Союзе, к утру бы на ферме ничего не осталось, кроме кошки, на которую бы и списали всю пропажу… А молоко вкусное, ароматное, пахнет фруктами. И это неудивительно – коров кормят апельсинами, персиками, семечками и даже гречкой. А в Союзе молоко пахло водой, потому что делали его из порошка и воды. И это тоже неудивительно: мы семимильными шагами спешили к коммунизму – наши коровы за нами не поспевали!
Выйдя из фермы, услышали крики, шум, хохот. Навстречу двигалась колона ребятишек-подростков, все в ночных рубашках. Старшие несли на плечах малышей, в чепчиках и пижамах. Оказалось, что сегодня здесь Праздник Ночных рубашек, дети гуляют, сколько хотят, никто из родителей не вмешивается. Они прошли мимо нас весёлым шумным табором, и стало радостно и завидно, очень захотелось к ним присоединиться, но я этого не сделал, наверное, оттого, что у меня не было ночной рубашки.