Погасила свет. За окном была уже почти ночь. Она засмеялась еще громче и пошла на кухню. Всё прошло.
Но назавтра, когда она поехала в супермаркет, ее машина вдруг стала терять управление. Она остановилась и вызвала сервисную бригаду. Это оказалась пустяковая поломка в гидроусилителе руля. Давняя поломка – объяснил ей мастер. Но когда она в конце дня забрала машину из мастерской – то у нее через полмили чуть не отвалилось переднее колесо. Оказалось, что механик не довернул какие-то болты. Почему, как? Зачем он снимал колеса? Впрочем, она не разбиралась в этом. Но стало страшно. Конечно, это могло быть случайным совпадением, но…
С этого дня всё началось. Легкое беспокойство перешло в тревогу, осложненную страхом, – вот так, после двадцать шестого визита в полицию, объяснил ей психолог, а психиатр назначил таблетки. То ли она забыла дозировку, то ли врач выписал что-то не то, то ли аптекарь напутал – но однажды она проспала двадцать часов подряд, забыв прикрыть окно, и в комнату проникли лесные кошки из соседнего лесопарка. Она проснулась, перепугалась, кошки убежали, на прощанье разбив несколько дорогих фарфоровых статуэток, – но напрасно она показывала полицейским и психологам три шерстинки, которые дикий кот оставил на ее пледе.
Инспектор из полицейского управления несколько раз подолгу беседовал с ней, пытаясь всё же вызнать, есть ли у нее враги. Она объясняла, что живет одна-одинешенька на белом свете, все люди, которые ее когда-то оскорбляли (то есть ее любовник, ставший отцом ее рано умершей дочери, а также ее отец-писатель) – уже давным-давно на том свете. Что именно случилось у нее с отцом, она так и не рассказала – но подчеркнула, что тут нет ничего криминального, или, не дай бог… – и она сделала многозначительную паузу.
Врачи адресовали ее к полицейским, а полицейские – к врачам. Ее дотоле размеренная жизнь пошла кувырком, с каждым днем становясь всё беспокойнее, всё тревожнее, всё отчаяннее.
Впрочем, всё это очень гадательно и предположительно – никто не знает, что делалось в ее голове, особенно в тот последний зимний день, когда патрульный вертолет парковой службы, низко пролетая над оврагом с запрудой, заметил сломанные доски моста и черную прогалину во льду.
Полицейский инспектор сразу понял, что это была она. На всякий случай он прибыл к ней в дом. Следы вели только наружу. Буквально на коленке он написал ордер на вскрытие двери. Собака-ищейка понюхала ее плащ, тут же взяла след и повела полицию к тому самому мостику.
Вдруг пошел снег – тонкий, мягкий и неожиданно обильный. Проран в ледяной корке запруды стал замерзать и запорашиваться.
Полиция и парковая служба прокляли всё на свете. Чтобы достать тело, нужны были водолазы, водолазам нужны были особые теплые костюмы; непонятно было, как подогнать машину с оборудованием к краю оврага. Пришлось вызывать бульдозер и лесорубов, чтобы срезать не менее десятка старых деревьев, а для этого, в свою очередь, нужно было получить разрешение не только парковой службы, но и министерства природного наследия, поскольку все эти деревья были реликтовыми и состояли под охраной; но расследование загадочной смерти, да еще достойные похороны человека – всё же важнее трехсотлетних дубов, и министр дал согласие. Так что водолазов удалось спустить только на пятые сутки. Но увы! Оказалось, что на глубине всего семи футов начинается уходящий в бездну слой мягкого, но плотного ила, куда, очевидно, и провалилось тело утопленницы-самоубийцы. Когда через два дня туда доставили какой-то очень специальный прибор, то выяснилось, что этот илистый омут якобы – именно якобы – был воистину бездонным, потому что внизу – то есть на дне оврага – была некая промоина, которая соединяла овраг с какой-то подземной рекой, даже с целой системой подземных рек, по которым медленно двигался этот мягкий, но плотный ил. Почему «якобы»? Потому что некоторые тайком шептали, что этот специальный прибор, эхолот или ультравизор, или как там его – обнаружил на дне под завесой ила еще пять мертвых тел, о чем было доложено высшему полицейскому начальству, и получен ответ: все записи и снимки уничтожить и дело закрыть, прикрыв его какой-нибудь убедительной легендой. А что может быть убедительнее геологических загадок, тайных провалов почвы и подземных рек?
По докладу полиции муниципальное управление зарегистрировало смерть указанной дамы, и через недолгое время – уже весной, когда трава пробилась, а дорожки подсохли, – ее имя было, под наблюдением официальных лиц и за счет местного прихода, выбито на могильном камне, четвертым номером, вдобавок к именам ее отца, матери и дочери.
Присутствовавший на церемонии – если только десятиминутное вытюкивание короткого имени на сером камне можно назвать церемонией – инспектор полиции обратил, наконец, внимание на имя-фамилию ее родителя, и, вернувшись в свой офис, открыл компьютер.
Оказалось, что ее отец, скончавшийся чуть менее тридцати лет тому назад, был писателем средней руки. Его книги не издавались уже давно. Последняя вышла как раз незадолго до его смерти, а потом его как будто позабыли. Однако полицейский инспектор обнаружил, что у него есть свой «фэндом» – небольшая, но верная группа поклонников, которые годами обсуждали его книги и сетовали, что такой интересный автор совсем забыт. Один издатель объяснил, в чем тут дело: дочь писателя, единственная наследница авторских прав, была решительно против переизданий. Якобы он уговаривал, обещал приличные роялти, бил на тщеславие, объясняя ей, что память о ее отце-писателе скоро совсем исчезнет, – но это ее не убедило: твердое «нет» было ответом.
Через три месяца полицейского инспектора перевели в другой город, и он забыл об этой истории.
Но вдруг вспомнил, когда еще через год книга этого писателя вдруг появилась в магазинах, а рецензии на нее замелькали в газетах и журналах. Роман назывался «Мемуарист». Сюжет – во всяком случае, в пересказе – был забавный: детектив ловит загадочного серийного убийцу, а помогает ему в этом скромная издательская редакторша, потому что убийцей оказывается писатель, прославившийся своими мемуарными романами.
По понятным причинам рецензенты умалчивали о разгадке.
Инспектор купил книгу и начал читать.
Роман начинался рассказом от первого лица:
«Я увидел ее на похоронах своего хорошего знакомого, или, лучше сказать, своего не слишком близкого, но всё же друга, человека богатого и довольно известного в своих профессиональных кругах – он был преуспевающим архитектором. Похороны были не слишком широкие: в просторном северном приделе собора Святого Лаврентия собрались примерно пятьдесят, самое большее семьдесят мужчин и женщин. Перед началом мессы – когда еще не внесли гроб – все стояли или тихонько прохаживались группами по пять – восемь человек. Но одна женщина была непонятно с кем и этим привлекла мое внимание. Она стояла вблизи то одной, то другой группы людей, с кем-то даже обменивалась кивками, скорбными взглядами и легкими вздохами – но тем яснее было, что она здесь чужая. Тем более что я точно заметил – она ни разу не подошла к вдове, сверкавшей черно-бело-золотой скорбью в стиле Луи XIV, гран-маньер – неожиданно сам для себя подумал я, вспомнив любимую мебель покойного – тот был отчаянный антиквар, – и к его детям не подошла тоже. Я поймал ее взгляд, поклонился и шагнул к ней. Она тут же двинулась мне навстречу, сдержанно кивнула, как и всем остальным. Кивок был формальный, но я почувствовал, что она рада поговорить хоть с кем-нибудь, как бы подтвердив свое право быть здесь – куда она, скорее всего, пришла без приглашения. Хотя войти в храм может всякий, разумеется. Но…
– Добрый день, – сказал я.
– Если сегодня уместны эти слова, – ответила она.
– Верно, пожалуй. А, простите…
– Вы меня не знаете.
– Погодите, – я вгляделся в нее. – Дайте вспомнить.
– А может быть, и знаете. Если вы были близкими друзьями… – тихо кивнула она в сторону гроба, который как раз вкатывали на убранной цветами тележке и устанавливали на постамент. – Настоящая дружба, искреннее доверие, маленькие мужские тайны… Он мог вам обо мне рассказывать.
– Он мне много о чем и много о ком рассказывал, – кивнул я. – О своих тайных любовницах в том числе…
– Сколько их было?
– Какая разница? – сказал я. – Впрочем, пожалуйста. Всего две. Одна умерла уже давно.
– Боже! Что же он вам рассказывал обо мне?
– Но откуда мне знать, что это именно вы? Как вас зовут, кстати?
– Неважно, – и она отошла в сторону».
Вряд ли следует далее цитировать этот роман во всех его старомодных красивостях. Ежели вкратце – после заупокойной мессы, когда гроб повезли на кладбище в сопровождении уже только самых близких родственников, автор – то есть рассказчик – зазвал эту женщину в кафе, и она рассказала ему свою историю.
Она была всего лишь чертежницей из архитектурного бюро, где начальствовал покойный – он соблазнил ее совсем еще девочкой, и до последних дней – то есть уже лет тридцать – время от времени пользовался ее эротическими услугами. Кстати говоря, он не был особо требователен или утончен. Никаких праздников плоти. Всё попросту. По-мещански. Под одеялом. Раз в месяц, иногда чаще, а иногда реже, чуть ли не раз в полгода – он заезжал к ней провести два-три часа. Дарил подарки: кольца, броши, однажды преподнес очень дорогие часы. Шелковые платки без счета. Кстати, оплачивал квартиру. Из-за него она так и не смогла выйти замуж. Уходя, он всегда клал под зеркало в прихожей конверт с деньгами. В первый раз она не хотела брать деньги, отдала обратно. Он настаивал, совал ей в руки – они чуть не подрались. Когда он уже заходил в лифт, она швырнула этот конверт ему вслед. Он выбежал назад, дал ей пощечину и пихнул деньги в карман ее халата. Она разрыдалась и решила, что всё. Что он к ней больше не придет, а если придет – она не откроет дверь. Кстати, тогда он еще не начал оплачивать ее квартиру. Но через две недели он пришел как ни в чем не бывало – и она открыла ему дверь, он поцеловал ее в щечку, они выпили кофе и забрались под одеяло.