– Там действительно подземный илистый поток, вот заключение геологов, – пожал плечами инспектор. – И я бы на вашем месте не слишком педалировал отсутствие трупа, не сомневался бы в смерти наследницы. Если речь пойдет не о смерти, а о безвестном отсутствии наследницы – получится, что вы поторопились с авторскими правами.
Он замолчал.
Замолчал и издатель.
– У вас есть что-нибудь еще сообщить следствию? – спросил наконец инспектор.
– У меня остался один вопрос.
– Слушаю вас.
– Вопрос такой, дорогой инспектор, – мрачно сказал издатель. – Почему вы меня не спросили, кто эта женщина, с которой автор «Мемуариста» изменял своей жене? Что в этой измене было такого ужасного? Оскорбительного для законной жены? Может быть, там была вторая семья? Может быть, у этой женщины родился ребенок? И – кто этот ребенок? Почему вы о самом главном не спросили?
– Потому что вы сами всё сказали, – вздохнул инспектор.
Они опять замолчали, но тут в кабинет без стука вошла пожилая дама с узкой фигурой, короткой стрижкой и длинным носом, в зимнем пальто и сапогах, к которым примерзли комья снега и льда.
– Братец! – она потрепала издателя по голове, по его густой шевелюре. – Что же ты молчал? Мы бы с тобой обо всем договорились…
Улыбнулась и тут же исчезла.
Это было так быстро, что инспектору и издателю показалось, что им всё это показалось. Хотя издатель очень долго чувствовал на своей макушке ледяное прикосновение. Постепенно он стал лысеть, а через пять лет голова его стала как бильярдный шар.
Но это, наверное, всего лишь совпадение.
Как, впрочем, почти всё на этом свете.
Имя-фамилиятолько ты!
– Ты мне тогда правду сказала? Или… – Борис Петрович хотел сказать «соврала», но из последних сил вымолвил: – Или неправду?
Антонина Михайловна не сразу поняла, о чем он спрашивает.
– Тогда? Это когда? – растерялась она.
– Тогда, тогда, тогда! – он сморщился; у него дрожал подбородок; казалось, он сейчас заплачет.
– Ах, тогда… – догадалась она. – Ах, да…
– Что «да»? Отвечай!
Она присела на край кровати и сказала:
– Да. Тогда я тебе сказала неправду. Соврала.
А как всё чудесно начиналось! Цветы у подъезда, как в кино или дамском романе о внезапном принце на белом коне.
Нет, правда – цветы у подъезда. Конечно, не на ступеньках. А как же? А вот как: она выходила из дверей, был сухой и яркий апрель, и вдруг откуда-то сбоку к ней подлетел юноша в униформе дорогого курьера – синий костюм с галунами и шевронами, фуражка с кокардой, лаковые туфли – и протянул упакованный в цветную фестончатую бумагу красиво составленный букет.
– Прошу!
Она растерянно взяла букет, хотела спросить, что это всё значит, но курьер убежал. Она сделала несколько шагов, свернула за угол и увидела, как он прыгает в маленькую синюю машину.
Что делать с цветами – не тащить же их к себе в институт! Выбрасывать тоже жалко. Она вернулась в квартиру.
Муж, слава богу, уже ушел.
Вдруг она поймала себя на этой фразе, которую произнесла в уме – да, да, не подумала как-то образно, а именно что в уме произнесла словами. «Слава богу». Значит, она не хотела, чтоб муж знал. Хотя всё это могла быть какая-то чушь, ошибка, путаница. Или презент от позавчерашнего магистранта, которому она – после долгих уговоров и хныканий – так и быть, написала положительный отзыв. Или премия за лояльность от магазина садового инвентаря – она там часто покупала разные штучки для дачи. Но, получается, она уже заранее мечтала о какой-то любовной тайне. И второе – она назвала мужа «муж», а не «Сережа», не по имени… Значит… Что значит? А то и значит. Мы все читали разную психологию. Ей показалось – или это она потом подумала, что ей уже тогда показалось? – что ее отношения с мужем вдруг, в одно мгновение разладились. Хрустнули и рассыпались мелкими крошками, как пересохшее берлинское печенье.
Букет, однако, надо было поставить в вазу. Из него выпал конвертик. В конвертике – бумажный прямоугольник. «Тоня, это ты». Без вопросительного знака.
Да, она была Тоня. Имя довольно редкое в наше время, но так уж вышло. Антонина, к тому же Антонова, что дополнительно смешно: папа у нее был веселый человек, любил такие штучки.
Бумажку эту она выбросила, а насчет букета муж вечером спросил, откуда такая красота, и она ему что-то наврала про того магистранта. Сказала, что с работы принесла. Сказала так легко и просто, что муж не усомнился. Она удивилась, как ловко, оказывается, у нее получается врать. Честное слово, до этого дня она – при малейшей необходимости сказать неправду или хотя бы увильнуть от ответа – тут же краснела, начинала мекать-бекать, отводить глаза – всегда смущалась и не могла соврать, будь это еще в родительском доме, в школе, в институте, где она сначала училась, а потом стала преподавать, ну и конечно, в собственной семье. Поэтому она никогда не врала. По крайней мере, ей так казалось.
А сейчас как по писаному: «Да это Кузьмин приволок, магистерская диссертация, я ему позавчера написала приличный отзыв, хотя работа слабенькая, но он так ныл и умолял… А сегодня вот, пожалуйте, цветочки! И ведь не самые дешевые».
– А это не взятка? – спросил Сережа, муж.
– Не-а. Взятка – это когда вперед. И если бы хотя бы духи. Или коньяк для мужа!
– Тогда лучше коньяк.
– Взятка же! – она рассмеялась.
Они поцеловались. Потом обнялись. Она положила подбородок на плечо мужа, прижималась к нему, чувствовала его руки на своей спине и талии, смотрела на букет и думала: «Кто это?»
Ответ она получила довольно скоро.
Второй букет неизвестный поклонник прислал ей на работу. Через неделю. На этот раз одни только розы стояли в пластиковой банке на подоконнике. «Сказали – вам», – объяснила лаборантка. «Кто принес?» – «Я как-то не поняла, мужчина какой-то. Точнее, мальчик».
Господи, а вдруг это на самом деле какой-то благодарный магистрант, вот тот самый Кузьмин, о котором она говорила мужу. Или подлиза-аспирант? Или, еще хуже, влюбленный дурачок-студент? У них на факультете было два таких случая. Тем более что она в свои тридцать восемь – очень красивая. Неужели судьба будет ее так зло дразнить? Ее холодом обдало от одной мысли о такой глупой развязке, и она поняла, что всю жизнь хотела чего-то вот такого, этакого. «Этакого – это какого?» – спросила она сама себя. «Нового. Внезапного. Другого… Ну ладно, посмотрим».
Еще через неделю человек с букетом ждал ее в метро, когда она спускалась на эскалаторе – ехать в институт. Она издалека его заметила и сразу поняла, что это он. «Тоня?» – «А вас как зовут?» – спросила она, не удивившись и тем более не возмутившись. «Боря, – сказал он и простодушно улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. – А давайте сразу на ты?» – «Давайте! То есть давай!» Ей сразу стало легко, просто и как-то славно, приятно.
Он всё рассказал о себе. Сорок пять лет, высшее образование, хорошая работа и зарплата, небольшая трехкомнатная квартира в старом районе, недалеко от метро. Похоронил обоих родителей. Никогда не был женат. «Отчего так?» – сощурилась она. Холостяки – это чуточку подозрительно. «Оттого, что любил тебя», – сказал он без особого выражения, без малейшей аффектации, как написал бы старинный какой-нибудь писатель. «Меня? Почему?» Он, этот самый Боря – кстати, он был миловиден, приятен, хорошо одет, вежлив, с хорошей речью грамотного, много читающего человека, – он рассказал, что увидел ее очень давно, случайно, мельком, уже не помнит, как и где, – но влюбился насмерть. Долго разыскивал, по имени-фамилии и по лицу, а пока искал – делал карьеру, продавал родительское жилье, в несколько приемов добывал себе хорошую квартиру, ремонтировал ее и обставлял… И всё это – для нее. Чтобы в один чудесный день…
Он замолчал.
– Чтоб в один чудесный день что? – спросила она.
Весь этот разговор был в вагоне метро.
– Чтобы сделать тебе предложение. Я люблю тебя. Будь моей женой.
Поезд остановился. Ее остановка. «Осторожно, двери закрываются».
– Я согласна, – сказала она и вышла из вагона.
Сказала, никак не заботясь о том, когда, где и каким образом они встретятся в следующий раз. Она думала о другом: почему она с такой нереальной, с такой фантастической легкостью согласилась.
Шагая от метро до института и там читая лекцию и слушая своих семинаристов, она думала только об этом – и, как ей показалось, что-то поняла. Она мужа любила, он ее тоже – только странный аромат был в их отношениях: он как будто бы – самую чуточку – но как будто бы снисходил до нее. Так было с самого начала. Странное дело! Не то чтоб она была какая-то мурзохвостка, а он – генеральский сынок, нет! Не то чтоб он был москвич с Бульварного кольца, а она – провинциалка. Ничего подобного. Оба москвичи, у обоих нормальные интеллигентные родители. Учились вместе, поженились на пятом курсе, она осталась на кафедре, вот теперь доцент, кандидат наук, а он пошел на фирму к своему другу, не так чтобы топ-менеджер, но денег хватает; и ее зарплата – тоже важный вклад в бюджет семьи.
А он всё равно будто бы делал одолжение – каждым словом, каждым жестом, взглядом, хмыканьем, вроде бы доброй, любящей, но всё равно какой-то покровительственной улыбкой. Дарил себя. Соглашался быть вместе. Но не хотел детей.
Или это ей только показалось?
Наверное, нет.
Наверное, не показалось, потому что муж Сережа столь же нереально быстро согласился ее, если можно так выразиться, отпустить.
Она сказала:
– Помнишь, месяц назад примерно я принесла букет…
– Не помню, прости, – он возился в телефоне.
– Я принесла букет, сказала, что от магистранта.
– А, да, да. Но солгала?
– Откуда ты знаешь? – она чуть не вскрикнула.
– Иначе зачем ты стала бы вспоминать? – пожал он плечами, не поднимая глаз от экрана, тюкая по нему пальцем.
– Прав, – вздохнула она. – Какой ты умный. Да, я тебе соврала. Это был букет от…