Что-то надо было делать. Нита подключила НМ к своей работе: следить за камерами видеонаблюдения, выгружать, сохранять и потом стирать файлы. Куча свободного времени у нее появилась, даже непонятно, куда его девать. Разве что с ПП ходить на пруд ловить рыбу. Потом НМ эту рыбу жарил. Семейное счастье. Нита даже перестала злиться на психотерапевтку.
Но фигушки.
Однажды вечером позвонил куратор и спросил, какого хера она передала полиции все файлы с камер нумер такой-то и такой-то. Уважаемый человек врезался в тачку какого-то лоха, а записи, блин, целы! Теперь у уважаемого человека будут неприятности. А надо было как всегда! «Извините, по техническим причинам не сохранилось!» Что с тобой, Ниточка?
Конечно, всё это натворил НМ.
– Нельзя стирать записи ранее, чем через год, – объяснил он Ните. – Таковы правила. Да и здравый смысл тоже, кстати.
– Без тебя знаю. Но…
– Что «но»? – НМ всё сразу понял. – Ты хочешь, чтоб я нарушал правила?
– Это не я хочу, – объяснила Нита. – Это жизнь диктует.
– Как? Что диктует? Кому? – удивился НМ.
Нита полчаса пыталась объяснить ему, как всё на свете устроено. В данном конкретном случае, да и вообще.
НМ ничего не понял.
– Нельзя нарушать правила, – отвечал он. – Тем более если от этого страдают невинные люди. А виновные уходят от ответственности.
– Мне сказали, что ты Настоящий Мужчина, – горько усмехнулась Нита.
– Правильно! – НМ даже со стула привстал. – Что такое Настоящий Мужчина? Это прежде всего честность, благородство, справедливость и дисциплина.
– Ты настоящий мудак, – вздохнула Нита. – Но получается всё равно НМ. Может, ты скажешь куратору, что я тебя посадила вместо себя работать? Сдашь меня? А?
– Я пока не знаю.
– Чего ты не знаешь, мудила?!
– Я пока не знаю, как решать коллизию любви и долга. Я люблю тебя, и ты это знаешь. Но честь и правду я люблю не меньше. Собственно говоря, конфликт между долгом и влечением – а в частном случае между честью и любовью, – это ключевая проблема европейской культуры четырех последних столетий. Например, трагедия Пьера Корнеля «Сид». А также Жана Расина «Федра».
– Сдаст, сука! – закричал ПП.
Он выскочил из-за двери и с размаху воткнул в спину НМ огромный кухонный нож.
– Сдаст, сука… – повторил он. – Ниточка, ты бы с ним погибла.
Кончик ножа вылез из груди НМ.
Брызнула кровь, яркого зеленого цвета.
НМ поник головой, но продолжал сидеть на стуле.
– Надо застирать? – спросила Нита.
– Пустое, – просипел НМ. – Она практически не смывается, это раз. У нее индивидуальный химический состав, это два. То есть это моя кровь и ничья больше. Так что не надо меня топить в пруду или закапывать в парке. Не поможет, не скроешь. Сейчас приедет полиция, вызов идет автоматом. Нита! Нита! Я тебя любил. Безмолвно, безнадежно. Но, наверное, не так, как тебе надо было. Прости.
Он свесил голову еще ниже.
– Это я тебя любил, Ниточка! – закричал ПП. – И люблю всё равно!
НМ починили, апдейтили, и он стал поэтом. Вошел в шорт-лист премии политической лирики «Золотой Алкей». Он простил ПП и просил суд о снисхождении и милосердии к нему.
Поэтому ПП посадили всего на четыре года.
Нита Невоструева носит ему передачи. Она немного набрала возраста и веса и стала 32–173–65, характер как был 27-го типа, так и остался, зато эмпатия повысилась до 15,1, при норме от 14,0 до 15,8 – прекрасный, прекрасный результат!
Китайский интернатбез пощады
В дверь позвонили, потом постучали. Сергей Васильевич спросил:
– Кто там?
– Вера.
– Вера?
– Соседка, сверху, из двадцать второй.
Он открыл.
Да, конечно, он ее помнил. Девочка лет двенадцати.
– Да, Верочка, добрый вечер. Тезя! К нам гости-соседи!
Гортензия Марковна, жена Николая Сергеевича, показалась в конце коридора. Помахала рукой:
– Здравствуй, Верочка! Я сейчас! – и скрылась в туалете.
– Сергей Васильевич, одолжите пистолет! – сказала Вера.
– Пистолет? – взмахнул руками Сергей Васильевич. – Бог мой, какой еще пистолет, ты что?
– Я видела с балкона. У нас окна под углом! – она показала ладонями. – Я видела, как вы за столом сидите и его разбираете. Потом прячете, вот!
– Это наградной пистолет моего отца – сказал Сергей Васильевич. – Генерал-майора, Героя Советского Союза, Василия Филипповича Матвеева. У меня, разумеется, есть разрешение. А подглядывать нехорошо, Верочка.
– Я не подглядывала. Вы прямо напоказ сидели у открытого окна. Одолжите, пожалуйста!
– Зачем?
– У нас в школе будет спектакль про войну. А вообще – чтоб застрелиться.
– Застрелиться? А может с балкона прыг? – Сергей Васильевич решил обратить дело в шутку.
Щелкнул шпингалет, Гортензия Марковна вышла из туалета.
– Тезя! – позвал Сергей Васильевич. – Тут разговор.
– Сейчас! – Гортензия Марковна погасила свет в туалете, надавила на соседний выключатель и пошла в ванную, мыть руки.
– С балкона прыг большой риск, – сказала Вера. – Ноги переломаешь, и всё. Тогда вообще будет непонятно, что делать. А я им надоела и мешаю. Они хотят меня отдать.
– Ничего не понимаю, – сказал Сергей Васильевич. – Отдать?
Вера вдруг горько и громко заплакала:
– Отдать в китайский интернат номер два. Есть такой. Чтоб я там жила всё время. Китайский язык полезный для будущей работы. Потому что я им надоела, я им жизнь испортила, они сами так говорят.
Гортензия Марковна тем временем вышла из ванной и подошла поближе.
– Они – это кто? – спросила она.
– Тетя Тамара и дядя Дима.
Вера всё объяснила. Ее родители погибли в самолете, когда ей было пять. Ее взяла мамина дальняя родственница с мужем. Оформили опеку. Всё было хорошо, а вот теперь вдруг всё стало плохо. И ее хотят отдать. В китайский интернат. Потом сама спасибо скажет.
Вера была в свои двенадцать лет длинненькая и изящная. «Угловатый подросток» – это совсем не про нее. По всему видно, умная. Хорошее нежное лицо. Большие добрые глаза, серо-зеленого цвета. Русые волосы. Тонкие, почти незаметные брови.
Гортензия Марковна и Сергей Васильевич поговорили с ее опекунами. Гортензия Марковна была из старой и ветвистой адвокатской семьи. Всё получилось, хотя не очень легко.
– Вы теперь будете мои мама с папой? – спросила Вера.
– Все-таки нет, – сказал Сергей Васильевич. – Твои мама и папа погибли, ты должна их помнить. А нам ты – да, нам ты как дочь. Тем более что у нас никого больше нет. Не переживай. А с тетей Тамарой и дядей Димой вежливо здоровайся, если вдруг встретишь в лифте.
– Спасибо! – сказала Вера и поцеловала их обоих, каждого по два раза, в обе щеки.
Правда, в лифте она с бывшими опекунами скоро перестала встречаться: Сергей Васильевич с женой продали свою квартиру, добавили денег и купили новую, трехкомнатную – чтобы у Веры было свое, как нынче принято говорить, личное пространство.
Вообще же Вера была идеальной… то ли дочерью, то ли подопечным лицом, но какая разница? Главное – отношение.
С отношением было всё на пять с плюсом.
Веру записывали в спортивные секции, брали ей репетиторов. Водили в театры и на концерты. Вместе с ней ходили на кладбище, на могилу ее родителей. Гуляли по улицам, Сергей Васильевич объяснял про архитектуру, про старые и новые названия улиц. Покупали книги, приучали к хорошей литературе. Ну и, конечно, чтоб одета была не хуже ровесников. А иногда даже чуточку лучше.
Когда Вере исполнилось шестнадцать, то Сергей Васильевич и Гортензия Марковна подумали, что хватит этой возни с именами-отчествами. Очень уж они трудные для быстрого выговаривания. Сргвсилич и Гртзмрковна, кошмар. Наверное, поэтому Вера чаще всего обращалась к ним без имен: «а вот скажите», «а можно спросить», «простите», «видите ли» и всё такое прочее. Надо как-то по-другому. Но как? «Мама-папа» нельзя, они сами не разрешили. «Тетя и дядя»? Тем более глупо и даже, наверное, травматично, будет напоминать о прежних дяде Диме и тете Тамаре, которые чуть было не сдали ее в интернат, пускай даже китайский… «Сергей, вы»? Допустим. Но если бы Гортензию Марковну звали более привычным именем. Мария, Ирина, Наталья, да кто хотите! Но «Скажите, Гортензия…» – трудно не рассмеяться.
– И еще один дополнительный момент! – торжественно сказала Гортензия Марковна, когда они втроем сидели за праздничным утренним столом: шестнадцатилетие Веры пришлось на воскресенье. – Теперь ты, если, конечно, захочешь, будешь нас называть на ты и краткими именами. Сережа и Тезя.
– Ой, самый лучший подарок! – покраснела Вера и чуть не заплакала, вскочила со стула и стала их целовать.
– Тем более что мы не такие уж старые! – улыбнулся Сергей Васильевич, взяв Веру ладонями за щеки, глядя в ее прекрасные серо-зеленые глаза и целуя ее носик.
Жить стало еще легче и прекраснее.
Один, правда, был случай: ночью – ну, не совсем ночью, а часов в одиннадцать – Вера, принимая душ, поскользнулась и упала.
– Сережа! – закричала она. – Сережа, на помощь!
Сергей Васильевич подошел к двери:
– Верочка, что?
– Сережа, я, кажется, ногу подвернула… Не могу встать.
– Тезя! – позвал он жену. – Тезя, скорее!
Потом Гортензия Марковна спросила его: «Зачем меня было вытаскивать из кровати? Сам не мог помочь девочке?» – «Нельзя, чтобы сорокапятилетний мужик заходил в ванную, где мокрая голая девушка шестнадцати лет! – объяснил он. – Это как-то неправильно!»
Гортензия Марковна кивнула.
С тех пор Сергей Васильевич ни разу не оставался с Верой наедине. Ни в квартире, ни в машине, ни даже на кладбище, на могиле ее папы с мамой. Ни тем более, боже упаси, на даче – у них был маленький садовый домик. Когда он случайно возвращался домой раньше Гортензии Марковны, он с порога говорил Вере, что забыл зайти в магазин. Когда Гортензия Марковна вдруг вечером срочно уходила встречаться с коллегами или клиентами по своим адвокатским делам, Сергей Васильевич тут же одевался и убегал с ней вместе, непременно одновременно выходя из квартиры. Убегал то ли на презентацию к приятелю-поэту, то ли просто в темпе пройтись по парку часок-другой, а то голова гудит.