– Нет! – громко сказала она и рукой махнула. – Это так. Это бабы сказывают!
Непонятно было, правду она сказала или солгала.
– Вот я и пришла в назначенный час. Перед тем в лохани помылась, как Татьяна-старостиха велела. Занавеску белую, с вышивкой, чистую надела. Понёву красную. Платок красный, вот этот как раз. Босиком пришла…
Аксинья незнамо почему скинула лапти, ноги вытянула.
Потянулась за вином. Я ей налил. Она выпила, и дальше говорит:
– Стою посреди старой баньки, жду. Уж долго так. Устала стоять. Села на скамью. Нет никого. Легла на спину. Руку под голову. Задремала. И тут дверь скрып-скрып, и входит, значит, граф Лев Николаевич…»
Ну и так далее.
Жалко, нет такой тетрадки. Так и не услышим мы голос с другой стороны. С той стороны. С крепостной, с крестьянской, с рабской – уж будем прямо говорить.
Иногда думаешь: ну а что бы она рассказала? Что она вообще смогла бы рассказать? «Задрала я понёву, а граф сбросил порты, лег на меня и давай, и давай…» Нет, погодите. Она же любила его. Что же она чувствовала? Что переживала в своем сердце? Радость, счастье, а потом обиду, гнев? Не могу поверить, что для нее это было – как вымыть полы в барском доме. А если в самом деле так – то, слушая ее голос, надо убедиться и доказать, что она – тупое, бесчувственное создание. Точнее, «тупое чувственное» создание, которому недоступны душевные переживания любви. Но не может такого быть! Энгельгардт в своих знаменитых «Письмах из деревни» замечает: «Я думаю, что тот, кто не знает, как может любить деревенская баба, готовая всем жертвовать для любимого человека, тот вообще не знает, как может любить женщина». Притом, пишет он же, среди них есть холодные циничные шлюхи: «Нравы деревенских баб и девок до невероятности просты: деньги, какой-нибудь платок…»
А иногда это сочетается в одной личности.
В общем, очень интересно было бы узнать. Но увы, тетрадки такой нет.
Секреты и советылитературные заметки
Тут все кругом взрослые дяди и тети, и, надеюсь, все понимают, почему писатели так любят заканчивать свои произведения дождем.
«Дождь стучал в окно всю ночь» (Чехов).
«Немного погодя я вышел и спустился по лестнице и пошел к себе в отель под дождем» (Хемингуэй).
«Дождь лил стеной. Две девочки, накрывшись прозрачной клеенкой, бежали по асфальту босиком» (Трифонов).
«Закурив, я вышел из гостиницы под дождь» (Довлатов).
И бесконечное «Пошел (начался) дождь»; «Грянул гром, и с неба полило»; «В окне было видно, как струи дождя буравят лужи (реку, пруд, клумбы, газоны и т. п.)».
Именно в финале, да.
Это неправда, что литературные символы просты.
Они гораздо проще, чем кажется на первый взгляд.
Вот, например, в «Войне и мире»:
«Пахло табаком и мужчинами».
«На крыльце пахло вянущим лесом и собаками».
В «Воскресении»:
«Пахло полынью и по́том».
«Кроме табачного запаха, пахло еще очень сильно какими-то крепкими дурными духами».
В «Отце Сергии»:
«Пахло странно: маслом, по́том и землей».
Описание атмосферы через запах – причем запахов два или более, один обязательно телесный – «мужчинами», «по́том», «собаками».
Гости съезжались на дачу. Никто не знал зачем.
Так и разъехались, не зная.
Кто-то кого-то подвез на машине. Кто-то добрался до города на автобусе. А одна попала под электричку.
Пастернак был убежденный сталинист, майор НКВД – КГБ, и был приставлен к диссиденту Шолохову, чтобы споить его и не дать ему дописать роман «Доктор Живаго», которому на Западе уже заранее была назначена Нобелевская премия. Но Пастернак так увлекся текстом, что приписал роман себе.
Советской власти было недосуг разбираться. Главное – Нобелевка наша. Хрущев уже ехал в Переделкино поздравлять Пастернака с премией и внеочередным званием полковника, но тут ему в машину позвонил Эйзенхауэр и рассказал всю правду. Хрущев поехал назад – это был вошедший в историю советской литературы «разворот у Баковки».
Пастернак за эти дела получил по полной, а Шолохову премию всё равно дали, но уже не за «Живаго», а за старый роман «Тихий Дон».
Правда, «Тихий Дон» – это был развернутый прозаический пересказ неопубликованной юношеской поэмы Пастернака «Донская тишина».
Так что все в итоге при своих.
«История – как книга. Она красива в отрывках, заботливо подобранных критиком-адептом, мудра в отдельных, отточенных до афоризма, удачных фразах. Она интересна в позднейших размышлениях, когда вспоминаешь ее всю, в целом, без подробностей, – точнее говоря, когда в зрелые годы вспоминаешь свое юное впечатление (упаси бог в пятьдесят лет перечитать «Виконта де Бражелона»!). Но, пристально прочитанная страница за страницей, она полна сюжетных провалов, ненужных описаний, банальных умствований, психологических несообразностей в поступках героев, ошибок в местном колорите, и нет сил долистать этот том до конца…»
(Александр Фадеев – Всеволоду Иванову. Март 1956 г.)
Она жила с генералом
И называлась боевая подруга.
Она жила с живописцем
И называлась источник вдохновенья.
Потом жила с ученым
И называлась ассистентка.
Стала жить с разведчиком
И называлась связная.
Это было опасно, и она стала
Жить с членом ЦК партии
И ее звали товарищ.
Тогда она ушла от них от всех
К поэту
И стала его музой
Но поэт был нищ и пьян.
Она хотела вернуться к генералу
Но у него была новая подруга
Слишком уж боевая.
Она убила подругу. Ее посадили.
А на зоне она стала жить с кумом
И ее все стали звать кумой
Хозяйкой и просто мамой.
Это было счастье.
«Я обожал Прокофьева за безупречную крахмальную белизну его манжет. А когда я увидел Хиндемита в тусклом обвислом пиджаке с катышками, то еще раз убедился, что композитор он скучный – как его пиджак».
(Дмитрий Шостакович – Игорю Курчатову. Июль 1959 г.)
Бывает, переводчики спорят, как правильно перевести какой-то пассаж из великого произведения.
– Перевод Франковского – это бессмыслица.
– Да, но перевод Любимова – просто набор слов!
Но, может быть, там в оригинале бессмыслица, то есть просто набор слов?
Меня часто спрашивают: «Что же это ваши герои такие нерешительные? Почему они не могут напрямую объясниться друг с другом? Рассказали бы, что им надо и чем они недовольны. Обо всем бы договорились, и всё бы у них было хорошо!»
И не только меня спрашивают.
Других писателей, куда более сильных, чем я, – тоже спрашивают:
– Что же Анна не могла спокойно потрахиваться с Вронским, поскольку Каренин просил всего лишь о соблюдении внешних приличий?
– Что же Онегин не сказал Татьяне в ответ на ее письмо: «Давай подождем год или два»?
– Что же Йозеф К. не убежал в Польшу, а оттуда в Америку, а продолжал покорно и тупо ходить на допросы?
Отвечаю: а потому, что это правда.
Потому что люди часто, да, очень часто в неожиданных ситуациях теряются, смущаются, мечутся, действуют нерасчетливо, да просто глупо.
Такова, извините, жизненная, она же психологическая, реальность.
Всем поборникам рациональности, всем, задающим вопросы типа «а что же этот персонаж, совсем дурак (вахлак, хлюпик, трусишка и т. п.)?» – хочу задать встречный вопрос:
– А вы сами всегда действуете четко и разумно? Отвечаете на любые вызовы наилучшим образом? Видите вашего оппонента насквозь и еще три метра в глубину? Умеете просчитать ситуацию на много ходов вперед и предусмотреть все варианты развития событий? Вы хладнокровны и расчетливы, решительны и непреклонны? Если так, то мои искренние поздравления. И позвольте поинтересоваться – а вы, случайно, не премьер-министр тайного мирового правительства? Или хотя бы СЕО какой-нибудь транснациональной корпорации?
Если вы напишете роман и отнесете его в журнал, то его, скорее всего, не напечатают.
Но если вы не отнесете свой роман в журнал – то тогда его уж точно не напечатают.
Ровесникинесколько эпизодов из длинного сценария
Все мы читали роман Ильфа и Петрова «Золотой теленок». Чем дело кончилось в масштабе страны, мы знаем. А давайте подумаем о героях.
Шура Балаганов отсидит как «социально близкий», освободится, станет прорабом на стройке, снова сядет за хищение, но опять как «социально близкий», – и так много раз.
Адама Козлевича арестуют как польского шпиона.
Мужа Зоси Синицкой, Перикла Фемиди, – туда же, как греческого шпиона.
Полыхаева, Серну Михайловну, Берлагу и весь «Геркулес» – шлепнут как вредителей-троцкистов. Стажера Генриха-Марию Заузе – к стенке как немецкого шпиона.
Инженера Птибурдукова – посадят тоже. Не говоря уже о начальнике строительства Восточной магистрали.
Отчаявшийся и одинокий Васисуалий Лоханкин пойдет предлагаться в осведомители НКВД, но по дороге попадет под трамвай. То есть его минует чаша стукача. Его неверная супруга Варвара в старости напишет «Дневник жены русского интеллигента» – книгу издадут в 1960-е и тут же забудут, но потом ее заново откроют в 2020-х, и Лоханкин станет культовой фигурой, героем «молчаливого сопротивления» (придумают и такое).
Повезет двоим:
Александр Иванович Корейко уйдет в Иран через барханы, там поменяет свои деньги-червонцы по курсу десять к одному, но миллиона риалов ему хватит, чтоб устроить небольшую фабричку. Он еще будет консультировать иранских купцов по СССРовским проблемам. Возможно, в 1946 году, когда Сталин планировал создать новую советскую иранско-азербайджанскую республику, – Корейко встретится с Бендером.