Потому что Остап Бендер станет журналистом и писателем. Напишет повесть о строительстве железной дороги. Его заметят, обласкают. Он будет писать статьи и фельетоны в «Известиях» – ну прямо как Ильф и Петров. За роман «Рассветные зарницы» получит Сталинскую премию 3-й степени.
Вот примерно так.
Итак:
Станционный поселок Раздельная, семьдесят верст до Одессы. Бендер шел по тающему весеннему снегу, грязному от паровозного дыма. Мельчайшие кусочки прогоревшего угля висели в воздухе, залетали в глаза, садились на губы и скрипели на зубах.
Было холодно и хотелось есть. Но улицы были пусты: ни лавки, ни конторы.
Вдруг он увидел вывеску – «Красный путеец». Стрелка указывала в глубину двора. Едва пробравшись через кучи мусора, Бендер взошел на крыльцо и толкнул дверь.
Перед ним была обширная комната. У дальней стены возились с кассами два наборщика, худые мужики с серыми лицами, оба в круглых железных очках, с руками, серебристо-черными от типографского свинца.
Посреди, за большим столом, сидел усатый человек в красноармейской шинели со споротыми петлицами.
– Здравия желаю! – сказал Бендер.
– И вам того же, – ответил тот. – Надо-то чего? Кто таков?
– Управдом в отставке! – Бендер даже каблуками прищелкнул. – Мусор у тебя тут, старик! Во двор зайти страшно. Давай мне своих ребят, я тебе живо порядок налажу, опыт имеется.
– Я тебе не старик! Я, глядишь, моложе тебя буду, – засмеялся щербатым ртом. – Война меня потерла-потрепала. А сейчас вон, газетой третий день руководю. Прежнее руководство разоблачили. Может, уже тю-тю. Может, нет пока. В общем, временно исполняю обязанности. Управдом мне не нужон. Репортер мне нужон. Ты грамотный? Звать тебя как? Документ имеется?
– Читать-писать умею. Бендер, Остап Сулейманович.
– Турка, что ли? – засмеялся.
– Вроде того. По папаше. Справку показать?
– Не надо. Держи! – врио главреда протянул Остапу бумагу. – Иди в отдел ЧК. Ну то есть в ГПУ. Урицкого, пять. Там румынских бандитов задержали. Из райкома звонили, велели осветить в местной совпечати. Принеси полнейший и верный отчет.
– Сделаем! Только, товарищ редактор, авансик бы…
– Мы авансов не плотим! – нахмурился врио главреда. Взглянул на Остапа и добавил: – Но для тебя делаю личное исключение…
Отомкнул сейф. Достал бумажный червонец.
– Распишись в ведомости!
Остап поставил росчерк и радостно пошел, почти побежал, к двери.
– Пиши разборчиво! – вслед сказал наборщик. – Я уж все глаза высмотрел, на ваших цидульках.
– Вот, товарищ журналист, любуйтесь! – сказал чекист. – Говорят, пограничники. А по мне, так бандиты. Или хуже того, диверсанты. На нашей территории задержаны, отразите в репортаже. Если ты пограничник, зачем за чужую границу заходишь, а? «Ромыния марэ», мать твою! – заорал он на трех перепуганных румын, один из которых был в золотых петлицах; видать, офицер.
– Переводчик нужен! – сказал Остап.
Он сразу узнал этих – которые его ограбили позавчера. Но не боялся, что они вдруг узнают его: тогда была черная мартовская ночь.
– Переводчика я уже услал на другое взятие.
– Много их у вас?
– Кого? – спросил чекист.
– Взятий, – объяснил Остап.
– Так. Средне. В Одессе больше. Чуть что – «ну ворбеск руса». А придет переводчик: «ну инцелег ромына»! Гады. Вот, товарищ репортер, что при них нашли.
Он поднял с пола огромный узел, сделанный из драгоценной чернобуро-соболиной шубы, взгромоздил его на стол, развязал рукава, раскинул полы.
Остап увидел кучу золотых вещей – начиная от блюда и архиерейского креста и кончая медалями, портсигарами и часами.
– Ишь! – сказал он, взяв карманные часы, взвесил их на ладони, открыл крышечку, прочел гравировку и брезгливо бросил обратно.
– Вещи – наши. В смысле – дореволюционные буржуйские богатства, – сказал чекист. – На некоторых предметах подарочные надписи. Мы уже вызвали сотрудника Госбанка, для оприходования ценностей. А нам осталось понять, что это всё значит.
– Контрабанда, скорее всего, – пожал плечами Остап. – Нельзя исключить, что на нашей стороне у них есть агент. Контрагент, точнее сказать. То есть партнер, напарник. Который им всё это передает. И который, как я понял, сумел смыться!
– Возможно. Но про это в газете не надо, – сказал чекист. – Чтоб не спугнуть.
– Понял. Найдете?
– Найдем, товарищ репортер!
– А теперь по-честному, – прошептал Остап. – Они в самом деле к нам зашли, или…
– Или что?
– Или… – Остап сделал паузу.
– Плавни камышовые, такое дело! – негромко засмеялся чекист и даже рукой показал. – Плавают, понимаешь, туда-сюда. Колыхаются, как черт знает что! Но протокол оформили как надо.
– В таком случае посылаем ноту румынскому правительству! – бодро сказал Остап, достал блокнот и карандаш. – Уверен, что Наркоминдел позаботится. Переводчиков ждать не будем. Я по их рожам всё вижу, всё про них понимаю и всё напишу! – и он погрозил румынам кулаком.
– А вы, товарищ Бендер, с вашим материалом пройдите к цензору! – сказала Остапу дама лет пятидесяти, в седых буклях и с пенсне на шнурке, секретарь редакции «Черноморские известия».
Остап, уже приодевшийся, бритый и отглаженный, картинно удивился:
– Разве в Стране Советов есть цензура?
– Я, пардон, по-старому. Конечно, не цензор, а ответственный сотрудник Главлита. По коридору предпоследняя дверь налево.
На двери была табличка:
«Уполномоченный Главлита Воробьянинов И. М.»
Бендер переступил с ноги на ногу, откашлялся, но деваться некуда – вошел.
Воробьянинов поднял на него глаза, пожевал губами.
Бендер инстинктивно прикрыл ладонью шрам на своей шее.
– Извините, – сказал Воробьянинов. – Неловко вышло.
– Пустяки! – ответил Бендер.
– Вообще-то нам лучше бы не встречаться, а встретившись, не узнавать друг друга, – хмыкнул Воробьянинов. – Но уж как стасовалось, так и выпало. Давайте, что у вас там?
Бендер протянул ему три машинописных листочка. Воробьянинов протер очки и стал читать, водя карандашом по строчкам, сверяясь с раскрытыми брошюрами у себя на столе.
– Трудная работа? – поинтересовался Бендер.
– Не труднее, чем в ЗАГСе регистрировать парочки… Так-с. Вот эту фамилию, товарищ Бендер, вычеркиваем. Данный гражданин позавчера вышел из доверия советского народа. Так-с. Здесь вы пишете – «посевная площадь увеличилась на 120 га». Пишем: «значительно увеличилась». На будущее имейте в виду.
– Благодарю, – кивнул Остап. – Никак не ожидал вас увидеть. Честное слово, думал, что вы в Париже.
– А я, честное слово, думал, что вы в колумбарии.
– Обижаете! – усмехнулся Остап. – Отчего ж не на кладбище?
– А кому надо тратить на бесхозный труп целых три аршина дорогой московской земли? Шучу, шучу. Эх, мой друг, где этот Париж…
Воробьянинов коротко рассказал Бендеру, как он нашел последний стул, а стул был пуст, потому что сокровище мадам Петуховой пошло на строительство рабочего клуба.
– Выходит, зря вы меня убивали, Киса?
– Выходит, зря. Но вы сами виноваты, Ося! Зачем было в последний вечер говорить, что дадите мне шесть процентов? Потом – что три процента? Что камердинером наймете за харчи? Издевательство над усталым, издерганным человеком.
– Виноват, – развел руками Бендер.
– Но и я виноват! – вдруг вздохнул Воробьянинов. – Прогулял эти чертовы двести рублей, и мы с вами не смогли купить стулья на аукционе. Но, может быть, и тут в конечном итоге виноваты тоже вы! Зачем было отдавать изголодавшемуся по женской ласке старику, мне то есть, половину добытых нами денег?
– Честность! – сказал Остап.
– Прекрасно. Ну, а вы как?
– Примерно так же. У одного жулика отнял миллион – и глупо его потерял. Давайте без подробностей.
– Жаль. Вы знаете, я чувствую перед вами вину, – он слегка протянул пальцы к шее Остапа. – И я хочу ее загладить. У меня нет миллиона, у меня на сберкнижке триста рублей. Но я вам дам хороший совет. Вы ведь хотите жить богато? – и вдруг заговорил негромко, но певуче, словно бы приглашая Остапа увидеть то, о чем он рассказывает. – Вы хотите иметь большую, удобную, красиво обставленную квартиру? Загородную дачу, машину с шофером, домашнюю прислугу? Обеды в дорогих ресторанах? Знакомства со знаменитостями? Дружбу с влиятельными людьми? Актеры, художники, писатели, академики, иной раз наркомы и командармы, а порой, – Воробьянинов нагнулся к Остапу и прошептал: – а порой даже секретари ЦК партии, чтобы сидели с вами за одним столом?
Остап слушал его как завороженный.
– Театры, опера и балет? Поездки на курорты? Спальные вагоны, каюты-люкс на пароходах? Хорошие костюмы? Сшитые по фигуре из импортного материала в ведомственном ателье? А? Молчите? Молчание – знак согласия. Но для этого не надо искать брильянты в старой мебели. И не надо воровать миллион у другого вора. Мы живем в СССР. В стране социализма, в стране рабочих и крестьян, товарищ Бендер. Это надо иметь в виду и применяться к обстоятельствам. Хотите стать богачом – станьте советским богачом. Богатство в СССР может быть только официальным. Ося, вы талантливый человек. Вы хорошо понимаете людей, красиво говорите, у вас есть чувство юмора. Вы сможете стать писателем. Советский писатель живет богато, а известный, признанный советской властью – очень богато. У таких писателей есть машины, большие квартиры и дачи, шоферы и домработницы, путешествия за казенный счет, пышная светская жизнь, знакомства в высших сферах – и всё это, повторяю, официально! Никто не спросит: «А кто вы такой? А откуда у вас средства?» Наоборот, вас будут только уважать. Заглядывать в глазки.
– Конгениально! – выдохнул Бендер.
– Нет, конечно, – продолжал Воробьянинов, – так живут не одни только писатели. Ученые, например. Крупнейшие физики и физиологи. Или оперные певцы. Но это, мне кажется, не для вас. Вам дорога в писатели.