– Как это? – я не понял.
– А вот так. Вчера днем, то есть во второй половине дня, примерно в четыре часа пополудни, то есть в безусловно послеобеденное время, ко мне домой вдруг пришла очаровательная и, представь себе, очень молодая женщина. Девушка, как сейчас принято говорить.
– Ого!
– Просто даже ой-ой-ой! Стройная, высокая, светлоглазая, с короткой стрижкой темно-русых волос, и красивая лицом, что немаловажно. Почти совсем без косметики. Было в ее лице что-то натуральное, свежее, даже я бы сказал, не убоясь лирического пафоса, – что-то истинно задушевное, обаятельное. А как она улыбалась! Боже, как давно я не видел такую улыбку – вроде бы просто вежливую, любезную, но! Но, дорогой мой!
– Но что?
– Но вместе с тем эта улыбка была полна искренней, радостной симпатии! Чудо-девушка, если коротко.
– Ого! – повторил я. – А откуда она вдруг взялась?
– Всего лишь курьер! А скорее всего, даже не курьер. Просто ее кто-то попросил приехать. Может быть, она младший научный или, скорее всего, аспирантка. Первый раз ее увидел. Мне иногда приносят бумаги на подпись, но не из моего института, а из другого места, где у меня четверть ставки, но зато я числюсь членом ученого совета и диссовета. Отзывы на авторефераты, заключения, заявки на гранты, отчеты по грантам, экспертизы…
– Ну и?
– Вот она пришла, в прихожей отдала мне бумаги, я их подписываю на высоком комоде, отодвинув в сторону перчатки, берет и кашне. Спрашиваю, как на улице погода. Говорит, что холодно. Даже плечами так мило передернула – брр, дескать, ветер. Отдаю ей бумаги, смотрю на нее. Несколько капель дождя на плечах ее плаща. Красивые руки застегивают портфель. И смотрит на меня вот так чуточку исподлобья. И улыбается своей чудесной улыбкой. Ну тут я…
Но тут он замолчал.
– Ты просто мастер саспенса! – я засмеялся.
– Погоди. Но в этом ее взгляде не было никакой даже тени заигрывания, ничего похожего! И вот тут я, еще раз поглядев на нее и улыбнувшись ей в ответ, решил предложить ей выпить кофе…
Он снова замолчал.
– Естественная мысль! – сказал я.
– Естественное желание! – поправил он.
– Допустим, так.
– Вот именно. Но буквально за полсекунды до того, как сказать: «позволю себе предложить вам чашечку кофе» – я еще раз поглядел на нее, и… Ты ни за что не догадаешься.
– И гадать не стану!
– Не злись, – сказал он и вздохнул. – Я взглянул на эту чудо-девушку, на это воплощение свежести и обаяния, и вдруг вспомнил прежних курьеров. Особенно ту пожилую женщину, которая приходила чаще всех. Кстати, она тоже была не курьером, а библиотекарем, кажется. Ее тоже просто просили подвезти бумаги. Я вспомнил ее грузную фигуру, ее полные, отекшие ноги – особенно это было видно летом, когда она приходила в каких-то уродских босоножках, и поношенные черные ремешки врезались в ее пухлые, как будто из бледного теста, лодыжки… Она присаживалась на табурет, покуда я подписывал бумаги. Тяжелые морщинистые руки, ногти без лака. Видно было, как она стара, нездорова, устала… Хотя, скорее всего, она была ненамного меня старше. А может быть, и вообще моложе на пару лет, страшное дело! – он махнул рукой. – Но я ни разу не предложил ей кофе или чаю. Мне это даже в голову не приходило! Ни разу! Ты понимаешь?
– Понимаю. Чего тут не понимать. Ну и?..
– Ну и я вдруг понял, что предлагать этой молодой красивой девушке кофе, слегка даже уговаривать, потому что она непременно начнет отказываться… Потом провожать в комнату, ставить на стол чашечки, доставать конфеты, расспрашивать о делах – это будет просто подло!
– Вот так?
– Да. Именно так.
– Позволь, но подлость – она же всегда по отношению к кому-то. Предательство, бегство, обман, клевета. А здесь? Какой, так сказать, адрес?
– А здесь, – сказал Николай Сергеевич, – получалась подлость без адреса. То есть чистейшая, абсолютная подлость. И поэтому я сказал ей: «Спасибо! Всего вам доброго!» И всё. Поступок? Нет, ты скажи!
– Поступок, поступок! – сказал я.
Несколько раз я читал этот рассказ вслух. Конечно, большинство слушателей поняли этот рассказ в общем и целом правильно. Но некоторые вопросы меня удивили. «Неужели он думал, что она ему отдастся?» «Наверное, он просто забоялся, что не сможет?» «Потом он сильно сокрушался, что вот-де, старость пришла?»
Нет, друзья. Это рассказ не о том, как пожилой мужчина по какой-то причине отказался от секса (точнее сказать, от попытки секса, а еще точнее – от легчайшего флирта) с молодой красивой женщиной.
Рассказ о том, как человек заглянул в себя. И изумился: он, такой умный, такой старый, такой образованный и гуманный – на самом деле примитивный козел. Что главным мотивом симпатий для него остается не человечность, не мудрость, не сочувствие – а молодость и свежесть. И ему стало стыдно.
Кстати говоря, этот рассказ можно было бы написать вроде бы совсем про другое, но про то же самое.
Как? Вот как. Излагаю вкратце.
У Николая Сергеевича был старый университетский приятель. Если сам Николай Сергеевич стал профессором, завотделом в НИИ, автором монографий, и так далее и тому подобное, то приятель его – с которым они очень дружили, пели под гитару у костра, ездили автостопом по стране, и всё такое прочее – в итоге ничего не добился, был рядовым инженером, и жил нищим пенсионером на дальней окраине. Он время от времени звонил Николаю Сергеевичу, справлялся о его жизни, рассказывал о своей, и мечтал встретиться – то звал к себе, то напрашивался в гости, то предлагал погулять в парке. Но Николай Сергеевич всё время был то занят, то в командировке, то слегка прихворнул, то надо срочно вычитать верстку – в общем, уже лет двадцать отказывался встретиться, потому что ему на самом деле не хотелось. Просто с души воротило общаться со старым неудачником. Он и на его звонки-то отвечал через три раза на четвертый.
У них было в группе много ребят, а среди них один, который очень высоко взлетел. Банкир. Акционер всяких нефтегазов. Честно говоря, Николай Сергеевич с ним особо не дружил и в студенчестве, а уж потом и подавно.
Но вдруг – звонок с незнакомого номера.
– Николай Сергеевич?
– Да, слушаю вас.
– Колька? Ты? Не узнаешь? Ну, очнись! Это же я, Славка Томин! Сколько лет, сколько зим! Считай, почти полвека не виделись, страшное дело… Слушай. Я вчера прилетел из Швейцарии, буквально на три дня… Надо посидеть, поболтать, взойти по вискарику… Чего тянуть? Да прямо сегодня! В семь тридцать. Записывай. Барвиха-пятнадцать, это на десятом километре Рублёвки налево указатель… Да что я, в самом деле! Давай адрес, я пришлю машину.
Николай Сергеевич с готовностью продиктовал адрес и стал думать, что надеть покрасивее…
И вдруг его точно ледяными помоями облило: какое же он говно. Со старым другом встретиться не хочет, брезгует – тот беден, болен, неудачлив, живет в Сукино-Выкино… А вот этот полуолигарх первый раз в жизни позвонил. Видать, ему что-то нужно от Николая Сергеевича – наверное, по части диссертации для племянницы – эх, знаем мы этих племянниц! – и он, Николай Сергеевич, тут же готов мчаться к нему на Рублёвку, и уже решил срезать бирку с модного английского пуловера, который купил внуку в подарок…
Нет.
– Прости, Славик! – сказал Николай Сергеевич. – У меня сегодня в шесть защита моего аспиранта. И завтра. И послезавтра тоже. Спасибо, что звонишь, не забываешь!
Нажал отбой.
Вот такой поступок.
Потому что «чистая безадресная подлость» – это жить вот так, обожая богатство и власть, облизываясь на разного рода лакомства и забывая ради этого о своем, извините, «образе и подобии».
И еще о «бескорыстной чистой подлости»:
«Миллионщик имеет ту выгоду, что может видеть подлость совершенно бескорыстную, чистую подлость, не основанную ни на каких расчетах: многие очень хорошо знают, что ничего не получат от него и не имеют никакого права получить, но непременно хоть забегут ему вперед, хоть засмеются, хоть снимут шляпу, хоть напросятся насильно на тот обед, куда узнают, что приглашен миллионщик» (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Гл. VIII).
Вдруг показалось, что примерно ту же выгоду, что и миллионщик, имеет молодая, красивая, модно и дорого одетая женщина: она может видеть любовные устремления совершенно бескорыстные, не основанные ни на каких расчетах. Многие – да почти все! – очень хорошо понимают, что никогда не получат ее благосклонности, да и не имеют никакого права, никакой надежды получить, – но непременно хоть забегут вперед распахнуть двери, хоть заулыбаются, хоть раскланяются, хоть постараются попасться на глаза или хотя бы оказаться рядом с высоким столиком на фуршете, где стоит молодая, красивая, да еще вдобавок модно и дорого одетая женщина.
Примерно раз в три месяцапродолжение темы
Мой приятель рассказал грустную историю.
Был у него одноклассник. Просто обыватель, человек безвкусный, малообразованный, скучный беспредельно – и не очень умный. Бывают такие бестолковые друзья детства. Они в школе вовсе не дружили, но потом, уже в сорокалетнем возрасте, случайно встретились на улице. Обменялись телефонами. И вот этот человек звонил моему другу примерно раз в три месяца и долго расспрашивал о жизни, о делах, как жена, как здоровье, как работа… Каждый разговор по часу. Надоедал ему страшно. Но вдруг перестал звонить. Мой приятель прямо выдохнул. Но потом, через год, сам ему позвонил, узнал, что тот умер, – и погрузился в печаль. Сказал мне: «Умер единственный человек, который двадцать лет подряд искренне и бескорыстно интересовался мною во всех подробностях моей жизни, а теперь всё, нет у меня такого человека».
Почти такую же историю рассказал мне лет сорок назад один весьма известный советский книжный художник.
– Я сделал иллюстрации к «Анне Карениной». Вышла книга, и вдруг я получаю письмо, из Ленинграда. Пишет какой-то пенсионер. Вот, дескать, на такой-то странице лампа, лампы такого фасона появились только в девяностых годах XIX века, а роман-то про семидесятые. Анахронизм! Я его в ответном письме поблагодарил, написал, что при пер