На базарных лавках, на столбах и даже на дверях шуцманшафта кто-то расклеил советские листовки. Под самым носом у полицейских! Ну и забегали же они! Миллер выскочил и набросился на часового: «Куда смотрел, разиня!» На базаре многие успели прочитать листовки прежде, чем их обнаружили гитлеровцы. На листовках детской рукой были нарисованы трупы фашистов и кружащие над ними черные вороны. Рядом стояла приписка: «Не верьте немцам!»
Анна Никитична не стала спрашивать сыновей, кто это сделал.
Однажды утром, когда Коля Трухан еще спал, к нему пришел Степа Кищук. Встретив на крыльце Колину мать — Анну Павловну, Степа хвастливо показал пачку немецких денег.
— Где взял? — строго спросила Анна Павловна.
— А разве Коля вам ничего не говорил?
— Добалуетесь вы! — недовольно сказала Анна Павловна я быстро пошла в дом.
Коля выбежал на крыльцо. Он слышал только обрывок разговора, но сразу сообразил, в чем дело.
— Пристрелить тебя мало! — набросился Коля на своего дружка. — Боевое задание, а ты болтаешь кому попало!..
— Так я ж только мамке твоей сказал! — оправдывался растерянный Степа.
— Мамке! Никому нельзя говорить, ясно?
Расстроенная Анна Павловна принялась за уборку.
Ей помогала дочь, шустрая, проворная Зина. Заметив, что мать растерянно стоит возле Колиной кровати, девочка подошла ближе: на белой простыне темнел новенький немецкий пистолет… Притворившись, будто ничего не видела, Зина продолжала подметать, украдкой наблюдая за матерью. Анна Павловна молча завернула пистолет в тряпку и вышла из комнаты. Зина незаметно прошмыгнула за ней. Мать направилась к сараю. Выбрав удобный момент, Зина взобралась на чердак. Отсюда хорошо было видно все, что происходит в сарае: Анна Павловна закопала пистолет в землю, а над тайником поставила пустую бочку. Как только мать ушла на работу, Зина, захлебываясь, рассказала обо всем брату, и они вдвоем откопали пистолет.
Не успели ребята привести все в порядок, как перед ними неожиданно появился Валя Котик.
— Ты чего, Валька? — растерянно спросил Коля, незаметно опуская пистолет в широкий карман штанов.
— Просто зашел. Может, вы что знаете…
Наступило неловкое молчание. Валя почувствовал, что его приход оказался некстати, и не знал, как уйти.
В комнату Котиков повадился ходить немецкий солдат. Невысокий, полный, со светлыми волосами, он беззвучно смеялся, открывая желтые крупные зубы. Звали его Людвиг, но сам он ласкательно величал себя Людди.
— Людди? — издевался Валя, — Какие вы люди? Вы хуже собак.
— Я, я, — смеялся Людвиг, радуясь, что смог объясниться. — Сапак, хав-хав! Хундерфюрер!
— Вот я и говорю: собака ты! — смело говорил Валя, пользуясь тем, что немец его не понимает.
А Витя, довольный, посмеивался.
Людвиг стал носить Анне Никитичне для стирки грязное белье. По утрам бросал ей свои сапоги, облепленные грязью, и грубо приказывал:
— Путцен!
Анна Никитична исполняла все безропотно. Валя и Витя возмущались:
— Мама, почему вы его слушаетесь?
— Сыночки! Зачем собаку злить. Ну его! — отвечала Анна Никитична.
Валя не мог понять такой покорности матери, он не догадывался, что она боялась только одного: навлечь на семью подозрения.
…Иногда мальчики гурьбой ходили на озера удить рыбу.
С приходом немцев, когда стало туго с едой, рыбалка из забавы превратилась в промысел.
Однажды холодным осенним днем за ребятами на рыбалку увязался и Людвиг.
— И чего пристал, собака? — хмуро обронил Валя.
— Пусть идет, нам-то что! — отозвался Витя.
Солдат, видно, был заядлым рыболовом. Внимательно рассмотрев удилища, он хотел взять Витино. Но Витя уперся: «Не дам!» Тогда Людвиг выхватил удилище из рук Вали, засмеялся, присел на корточки у самой воды и закинул леску. Он пристально следил за поплавком, лишь изредка оборачиваясь в сторону ребят и довольно хихикая.
Валя стоял сбоку, на старой рессоре, смотрел на гитлеровца и словно не замечал его. Перед мальчиком бессвязно мелькали события последних недель. Вот пронеслись по небу самолеты с черными крестами. Проплыл на носилках старый железнодорожник… Клубы дыма заволокли небо, а сквозь дым проступило заплаканное лицо матери. Потом появилась перед глазами пыльная дорога с беженцами. А вот отец, помахав рукой, вскочил на подножку вагона… И снова дым… Горят дома на разграбленных улицах… Языки пламени пожирают книги Островского, ослепительно сверкают перед глазами… «И все это сделал ты, образина!» — со злостью подумал Валя, всматриваясь в Людвига. В лице солдата было что-то хищное, звериное. Мальчик вздрогнул, покачнулся, взгляд его упал на рессору. И вдруг… словно волна беспамятства захлестнула его. Валя больше не сознавал, что делает. С трудом поднял он тяжелую рессору… И тут гитлеровец оглянулся. От испуга он широко раскрыл глаза. Поднялась для защиты рука, но… поздно!.. Тяжело крякнув, солдат медленно повалился на бок.
Витя ошеломленно смотрел на брата: бледный как мел, он в немом оцепенении застыл над убитым.
Валя не мог поверить, что это сделал он. Валя убил человека, пусть даже фашиста, врага, который заслужил смерть, все равно он — убил! При этой мысли мальчика охватил озноб, к горлу подступила тошнота.
Витя понял, что медлить нельзя. Столкнув труп в озеро, он подобрал с земли удочки, схватил за руку растерянного брата и потащил за собой. Ребята бежали, не разбирая дороги, не оглядываясь. У крайних хат Красной улицы Валя остановился.
— Ты чего? — тяжело дыша, спросил Витя.
— Не могу… Тошнит… Отдохнем…
— Мамке ни слова! — строго предупредил Витя.
Валя согласно кивнул.
Вечером, когда Анна Никитична была во дворе, хундерфюреры хватились Людвига. Поднялся шум, захлопали двери, зарычали овчарки. До ребят доносились слова: «капут», «партизанен», «дезертир». Потом все смолкло. Мать вернулась со двора и встревоженно сказала:
— Людвиг пропал!
Мальчики не поднимали глаз.
Витя перешел с лесозавода на железную дорогу рабочим путевой ремонтной бригады. Он часто был в разъездах, отсутствовал по два-три дня, а когда возвращался, то отсыпался или молчал. Валя хорошо знал характер старшего брата: из него слова не выжмешь.
Несколько раз Валя заводил разговор с жильцами, недавно поселившимися у них. Мальчик знал с их слов, что они, летчик Василий Лукашенко и сапер Дмитрии Стратков, попали в плен, сидели в лагере и были освобождены. Валя сам видел у них свидетельства об освобождении, выданное немецкими властями. О том, что жильцы бежали из лагеря, а свидетельства об освобождении раздобыл для них Горбатюк, знала только Анна Никитична.
Лукашенко и Стратков вышли из лагеря изможденными и слабыми. В первое время они ни на минуту не покидали дома и молча сидели на крылечке. К новым жильцам Котиков часто подсаживался Тимоха Радчук, поселившийся недавно по соседству. Тимоха говорил, что тоже пришел из лагеря военнопленных. Он показал Анне Никитичне свидетельство об освобождении, рассказывал Лукашенко и Страткову об издевательствах, которым подвергали его фашисты. Анну Никитичну поразило, что Радчук, в отличие от ее жильцов, выглядел сильным и здоровым. «Наверное, в их лагере лучше жилось», — успокаивала она себя.
Однажды Радчук, Лукашенко и Стратков сидели перед домом и вели разговор.
— Податься бы к нашим или хоть в лес уйти, к партизанам, — начал Тимоха Радчук. — Как вы на это смотрите? А то совестно даже.
— Да, засиделись мы тут. Греемся на солнышке, а люди кровь проливают, — ответил Василий Лукашенко.
Стратков задумчиво ковырял землю веточкой.
— Вот то-то и оно! — подхватил Радчук. — Неужели вы тут до сих пор ни с кем не познакомились?
Радчук, чуть приоткрыв рот, выжидательно уставился на Лукашенко и Страткова. В это время во дворе показался Валя. Он подошел к жильцам и протянул советскую листовку. Трое мужчин удивленно посмотрели на Валю и жадно начали читать. Тимоха часто-часто дышал открытым ртом. Казалось, он задыхается.
— Кто тебе дал ее? — изменившимся голосом спросил Радчук.
— Нашел! — спокойно ответил Валя, складывая листовку.
— Нашел? Хм! Где!
— А на дороге! Иду, вижу бумажка лежит. Я и поднял.
Анна Никитична развешивала во дворе белье немецкого офицера. Услышав, что Тимоха расспрашивает Валю, она насторожилась, быстро подошла, вырвала из рук Вали листовку и разорвала ее в клочья.
— Не смей носить в дом!
— Никитична верно говорит, — одобрительно кивнул Тимоха. — За такие вещи, брат, того… — Он многозначительно провел указательным пальцем по горлу. — Уж я повидал…
На другой день Анну Никитичну вызвали в жандармерию. Как только она вошла в кабинет, жандармский офицер протянул ей листовку.
— Вам знакомо это?
Анна Никитична отрицательно покачала головой.
— О, незнакомо?! Ваш сын приносил другую?
Анна Никитична растерялась: «Боже мой! Донесли!»
— Почему молчите?
— Господин офицер, мой сын нашел листовку случайно. Вы же знаете… Самолеты…
— Да, да! Знаю! — прервал жандарм. — А кто есть ваши жильцы? Лукашенко и… Страткоф?
— Они из пленных… Ваши и освободили…
— Наши не освободили. Они бежали. Да, да, бежали! И вам бы следовало знать об этом! А пока убирайтесь! Если попадете к нам опять, будет плохо!
Анна Никитична, задыхаясь, побежала домой.
Жильцов не было. В комнате после обыска все перевернуто вверх дном. Анна Никитична машинально придвинула к столу валявшуюся у стены табуретку, медленно опустилась на нее и словно застыла. В этот момент дверь приоткрылась и в нее просунулась голова Тимохи Радчука. Мельком оглядев комнату, он с притворным участием произнес:
— Ну и дела! Что это у вас искали, Никитична? И жильцов позабирали…
— Вон отсюда, подлец! — прохрипела Анна Никитична и невольно потянулась за тяжелым чугунным утюгом.
Голова Тимохи мгновенно скрылась за дверью.
Во дворе показался Валя. Он шел как ни в чем не бывало. Увидев его, Анна Никитична в изнеможении прислонилась к стене и тихо заплакала: «Валик, сынок!»