Старейшина Йонг Мин сидел, как обычно, на своём кривом табурете, наполовину в тени, наполовину в свете. Он наблюдал, как Андрей в очередной раз выводил духовное пламя – тонкую прозрачную искру, которая колыхалась в воздухе, напоминая дыхание живого существа. Пламя входило в котёл – мягко, без всполохов. Мастерство парня росло. Но старик не смотрел на технику – он смотрел на то, что за ней.
Андрей в этот момент плавил пыльцу фиолетового цикория – требовалось точно улавливать момент, когда она теряет горечь, но не распадается. Работал сосредоточенно, по всем правилам, и в его движениях чувствовалась внутренняя тишина.
– Хорошо держишь пламя. – Пробормотал старик, не отрывая взгляда от процесса. – Гладко. Мягко. Не ярко. Как вода, которая уже кипит, но ещё не показывает пузырей.
Андрей чуть наклонил голову в знак благодарности, не отрываясь от работы.
– …Но вот с остальным у тебя, как я погляжу, всё по-прежнему глухо. – Добавил старик, почесав щеку. – Ты ведь не думаешь, что так и будешь варить пилюли всю жизнь в одиночку?
Андрей не ответил. Он замер на секунду, добавляя следующий компонент – измельчённую сердцевину корня чёрного аспарагуса – и лишь потом продолжил варить, стараясь не отреагировать слишком явно.
– Да-да, я знаю. – Продолжал говорить Йонг Мин с ворчливой интонацией. – “немой”, “скромный”, “всему научусь”, “не хочу вмешиваться”, и всё в этом духе. Но алхимия, мальчик, это не только варево и дым. Это структура. Это иерархия. Это связи. Даже пламя – и то откликается не на силу, а на намерение и принадлежность. Он шумно отхлебнул остывший чай из маленькой фарфоровой чашки, затем уставился на ученика пристальнее. Ты же не дурак. Уже, думаю, понял, что в Обители Семи Врат или в Секте Пяти Пиков Бессмертных не живут только за счёт умений. Живут за счёт взаимных обязательств.
Андрей продолжал работать – но его духовное пламя чуть дрогнуло. Едва-едва. Но старик это сразу же заметил.
– Видишь? Даже твоё духовное пламя знает, когда я попадаю в точку. – Пробормотал он довольным тоном. – Ты же не навсегда хочешь быть “учеником старейшины Йонг Мина”? Тот, кто варит пилюли молча, может быть полезен, да. Но тот, кто женат на правильной девушке… – он прищурился, – …тот получает заказы от старших школ и доступ к хранилищам, куда тебя, такого как есть, не пустят. Никогда.
Андрей медленно опустил руки, закончив плавку. Над котлом – ровная сфера сгущённой эссенции. Он сделал печать “сжатия” – и пламя погасло, оставив тонкий след в воздухе. Старик не умолкал:
– Слышал, что тебя уже заметили. Не притворяйся. Девчонки суетятся. Одна – с третьего павильона, с родословной через Лунную долину. Вторая – внучка того самого старейшины Цуй, который раньше только насмехался. Ха! Да он теперь, небось, по ночам список приданого пишет!
Он затих на мгновение, но не отступил. Его голос стал ниже, грубее, почти сухим.
– Сила – это хорошо. Но без связей она превращается в опасность. А опасности в этой секте либо приглушают, либо приручают, либо устраняют. Выбирай, как тебе удобнее.
Он выждал, давая словам провиснуть в воздухе, словно развешивая их на крючки у сознания ученика. Затем добавил уже почти устало:
– Хочешь остаться – выбирай себе достойную. Не красивую, не кроткую, не ту, что бегает за тобой с печеными сладостями. А ту, чьи корни уходят в древние стены, чьи дяди сидят в Совете, и чьи тётушки устраивают встречи между старейшинами. Ты же умный. Ты ведь не хочешь, чтобы кто-то однажды спросил: “А кто он, вообще, этот Андрей?” – и не получил в ответ ни одного нужного имени.
Андрей стоял у своего котла, руки сжаты за спиной. Он не отвечал. Но его глаза были направлены не в котёл и не на старика. Он смотрел в окно – на расплавленное золото закатного солнца, на парк, на тонкие дорожки, где иногда проходили ученики.
И он знал, что старик в чём-то был прав. Но знал парень и другое. Его сердце – уже не часть этих интриг. Оно было слишком обожжено, слишком молчаливо, слишком чутко к лицемерию. И если он выберет – то выберет не ради выгоды. А потому он поклонился медленно, как положено, а потом снова зажёг духовное пламя. Тонкое, тихое, но подчинённое только его воле. И лишь оно знало, что он сейчас думает.
За окном алхимической лаборатории закат окончательно перешёл в вечер. Свет вытек из горизонта, как растопленный янтарь из разбитой чаши, и теперь небо наливалось тёмным чернильным синим. В саду затрещали первые сверчки, и в стекле отразилось мутное свечение бумажных фонарей, которые развесили ученики младших классов.
Андрей сидел на циновке, напротив потухшего котла. Его духовное пламя давно угасло, но его взгляд всё ещё был обращён в глубину сосуда – будто он всё ещё что-то там варил. Что-то, что не имело формы, запаха или веса. Только суть. Мысль.
Старейшина Йонг Мин глубокомысленно молчал. Он сидел неподалёку, перебирая старые рецепты, размятые временем свитки, где чернила уже расползлись в разводы. Он не смотрел на ученика. Но вдруг, будто откашлявшись не горлом, а мыслью, сказал сухо, без украшений:
– Долго ты так не протянешь. Не в смысле сил – ты крепкий, тут не поспоришь. Но с этими… – он махнул рукой в воздух. – С этими улыбками… С этими приглашениями… С подношениями, от которых нельзя отказаться… Они ведь тоже не шутят, мальчик.
Андрей не шевельнулся. Но плечи чуть напряжённо приподнялись. Он слушал. С каждым словом – всё внимательнее. А старик продолжал:
– Ты ведь понимаешь, да? Это всё – этапы. Сначала – “давайте узнаем друг друга ближе”. Потом – “не хочешь ли немного прогуляться?”. А дальше – “наша семья была бы польщена” и всё в этом духе. Ты думаешь, что они просто так улыбаются, эти внучки старейшин? Они никогда не улыбаются “просто так”. Каждая их улыбка расписана на годы вперёд. И ты, одним только своим появлением, сломал им всю систему. Поэтому сейчас они будут торопиться.
Он встал, подошёл к окошку и приподнял бамбуковую ставню. Снаружи, в отдалении, сквозь листву сада, был виден стройный силуэт. Девушка в тёмно-бордовом ханбоке, со свечой в руках, что-то тихо говорила своей служанке. Андрей узнал её. Ещё одна из тех, что “случайно оказалась рядом” в последние дни.
– У них… – Сказал Хо Ён тихо. – Всё заранее спланировано. И, скорее всего, ты уже в их откорректированном списке. Возможно – не первый. Но уже точно не последний.
Потом старик медленно вернулся к своему табурету и снова опустился на него с характерным треском дерева.
– А главное, – добавил он, понизив голос, – у тебя теперь связь с семьёй Хваджон. Неважно, официальная она или нет. Все думают, что ты – человек их дома. Они это видят. И хотят это использовать. А значит…
Он посмотрел на Андрея с долгой, почти болезненной серьёзностью:
– Решать будем не ты и не я. А глава семьи… Той самой семьи Хваджон…
Андрей медленно обернулся. Не резко – как человек, который понял, что услышал то, что уже знал, но пытался не принимать. Да, он чувствовал это. Каждой тренировкой. Каждым настойчивым взглядом. Каждым “случайным” визитом. Эти разговоры не останутся вежливыми. Вскоре их начнут сопровождать печати, приглашения, приказы. А потом – свиток. Официальный. С сургучной печатью, с гербом рода, где будет сказано, что брак одобрен и назначен.
И если он, по недомыслию или упрямству, посмеет отказать… Он нарушит честь. И не только свою. Но и честь того, кто дал ему защиту. Глава семьи Хваджон никогда не простит такого проступка. Тогда Андрей станет не просто странным учеником с не совсем ясным прошлым. Он станет проблемой, пятном, которое нужно удалить.
– Они не попросят твоего согласия. – Хрипло продолжил старый алхимик. – Тебе его просто покажут, как уже подписанный документ. Как “великое доверие, оказанное столь многообещающему юноше”. А если рот не откроешь – и не откажешь прямо… Они посчитают, что ты согласен. Понимаешь?
Андрей медленно закрыл глаза. Всего лишь на миг. Он слышал это. Он видел это. Он чувствовал это. Все эти “вежливые” улыбки были не жестами внимания – они были приманкой. Тестом. Подобием ласковой сети, которая оборачивается не заботой, а – порабощением через долг, уважение и страх потерять крышу над головой. Он медленно открыл глаза и посмотрел на старика. Тот вдруг смягчился. Его голос стал почти отеческим:
– Мальчик. Я тебе не враг. Я тебе говорю не потому, что хочу испугать. А потому, что сам когда-то прошёл через всё это. Всё начинается с вежливых поклонов, а заканчивается тем, что ты просыпаешься в доме, где каждый твой шаг решаешь не ты. А кто-то это делает за тебя. – Старик замолчал, глядя на него внимательно, а потом кивнул. – Ещё есть немного времени. Используй его с умом. Пока ты молчишь – они не знают, что ты чувствуешь. А значит, не могут до конца тебя просчитать. Но и ты не вечен в этом молчании. Придётся либо вырваться, либо… – он сделал паузу и только тихо добавил, – …либо надеть чужую маску и носить её всю жизнь.
После такого прямого намёка в лаборатории воцарилась тишина. Только снаружи, в темнеющем саду, затрещал сверчок громче прежнего. И где-то вдалеке – прошелестел шёлковый подол по гравию. Андрей сидел неподвижно. Внутри него воцарилась не боль, не страх, а медленно просыпающаяся решимость. Если его поставят перед фактом – он найдёт, как ответить. Но пока… Пока он молчал. И копил своё внутреннее пламя.
Запах вечерней лаборатории был плотным, как туман. Пыль высушенных корней, пар от охлаждённого котла, чуть металлический аромат старых пестиков и ступок. Фонари снаружи начали тускло мерцать, отбрасывая на стены бледные пятна, словно внутри всё ещё варилась неведомая эссенция. Листья у окна покачивались под тёплым ветром – но внутри было ощущение настоящей неподвижности, как в камере, где застыли не только люди, но и само время.
Андрей всё также сидел на своём месте, прислонившись плечом к стене. В его мыслях всё ещё гудел разговор, произнесённый стариком. Свадьба как свершившийся факт. Письмо без подписи, которое всё равно становится судьбой.