«БИТВА ЗА АТЛАНТИКУ»1939-1945
Такая уж подводная война — без границ, суровая и жестокая, война втемную, исподтишка, война над пучиной, война коварства и хитрости и в тоже время война высокотехничная, война искусных мореходов.
1
Британский политик, второй виконт Хейлсем, как-то сказал: «В современной истории я усматриваю перст Божий в том, что в кресле премьер-министра в 1940 году оказался именно Черчилль»[816]. Еще одним примером вмешательства Всевышнего во Вторую мировую войну можно считать взлом союзниками кодов немецкой шифровальной машины «Энигма», благодаря чему они получили доступ к секретной информации нацистов (операция «Ультра»). Союзники почти в продолжение всей войны имели возможность следить за коммуникациями ОКВ, ОКХ, вермахта, люфтваффе, кригсмарине, абвера, СС и рейхсбана (ведомства железных дорог), обработав в общей сложности несколько миллионов дешифровок[817]. Криптографы прочитывали любые сведения — от докладов начальника порта в Ольбии на Сардинии до распоряжений Гитлера. Благодаря разведданным «Ультры» Вторая мировая война, как выразился Майкл Говард, «напоминала игру в покер краплеными картами, если даже у противника лучшая комбинация». Исключительную важность «Ультры» американцы отметили шутливым акронимом BBR — Burn Before Reading — «сжечь не читая».
Не менее удивительные истории происходили и в длительном процессе проникновения в секреты «Энигмы». Ее замысел в 1919 году запатентовал голландец Г.А. Кох[818], и к 1929 году она поступила на вооружение германской армии и военно-морского флота, в различных модификациях. Аппарат выглядел как обычная пишущая машинка с тремя, четырьмя или пятью вращающимися дисками с двадцатью шестью зубчиками и электрическими контактами, лампочками и штекерами, как на телефонном коммутаторе. Система шифрования была настолько сложна и запутана, что немцы были уверены в ее абсолютной недоступности. Когда националисты в Испании в 1936 году закупали у немцев десять «Энигм», Антонио Сармьенто, начальник разведки у генерала Франко, в качестве главного аргумента приводил фантастическое число возможных комбинаций — 1 252 962 387 456.[819]
Техническая сторона «Энигмы» невероятно трудна для понимания. С ней связано множество специальных процедур и соответствующих терминов. Вот лишь некоторые из них: «процесс Банбурисмус» (криптоаналитический процесс); рефлектор Цезаря; коды «Долфин» (дельфин), «Порпоз» (морская свинка), «Шарк» (акула), «Тритон»; каталог «Айне» (чаще всего повторяющихся слов); «тип Херивела» (догадки, или коды в кодах); диски «Гамма»; перфокарты и коммутационная панель; «роддинг» («штыкование»); таблицы биграмм; «бомба» (электромеханическое устройство для взлома «Энигмы»); «кросс-раффинг» («перебитки»); «стрейт-крибс» (прямые подстрочники); родственный код Geheimschreiber (тайнописец)[820]. В операции по взлому «Энигмы» и родственных кодов — в том числе японского дипломатического шифра «Перпл» («Пурпур»), его материалы использовались под кодовым названием «Мэджик» — участвовали разведслужбы Польши, Франции, Британии, Австралии и Соединенных Штатов. Она началась 8 ноября 1931 года, когда Ганс Тило Шмидт, работавший в германском шифровальном бюро, предоставил французской разведке «Дезьем бюро» («Второе бюро») для фотографирования инструкции к «Энигме», вынесенные им из сейфа военного министерства. Французы передали информацию британцам, те поделились ею с поляками, но раскрыть коды не удавалось, не имея технического подобия этой машины. В декабре 1932 года польский криптограф Мариан Реевский сконструировал копию такого аппарата, и с этого момента поляки, не поставив в известность французов и британцев, уже могли прочитывать радиограммы вермахта и кригсмарине, хотя в 1937 году немецкие морские шифровальщики изменили установочный ключ, после чего в течение трех лет германский флот «молчал». В декабре 1938 года немецкие криптографы внесли и другие изменения в «Энигму» — добавили два шифровальных диска, доведя их количество до пяти, а в январе 1939 года удвоили и число гнезд на коммутационной панели. Поляки, оказавшиеся в положении глухих, в июле 1939 года сообщили французской и британской разведкам о том, что до конца 1938 года им удавалось перехватывать немецкие шифровки. Конечно, «Ультра» была не единственным источником разведданных для союзников. Полезную информацию давали военнопленные. Простейшие закодированные сообщения прослушивались на передовых линиях, а затем их расшифровывали специалисты британской службы, известной как «Департамент Уай». В Медменхеме на Темзе анализировались данные аэрофоторазведки; поставляли информацию группы Сопротивления в оккупированной Европе; британская разведка собирала сведения из своих источников, хотя многие из них были раскрыты в самом начале войны, когда в ноябре 1939 года лазутчики гестапо выкрали в Венло на голландско-германской границе двух офицеров британской разведки, капитанов Пейна и Беста. Кое-что британцы узнавали от немецких генералов, находившихся у них в заточении, подслушивая их разговоры, например, о ракетостроении. Тем не менее главным поставщиком важнейших и менее подверженных искажению материалов оставалась система «Ультра». Взломщики шифров в Блетчли-Парке были для союзников, по выражению Черчилля, «курами, которые несли золотые яйца» и, самое главное, «никогда не кудахтали». Почти все они были любителями, пришедшими из гражданской жизни, однако отдача от них была намного больше, чем от профессиональных разведчиков[821].
После оккупации Польши в сентябре 1939 года польским криптографам удалось бежать из страны и забрать с собой копию аппарата «Энигма». «Дезьем бюро» разместило их в особняке под Парижем, где они — с помощью британских и французских специалистов — начали заниматься дешифровкой немецких секретных сообщений. Вначале им требовалось на это два месяца, и раскрытые сведения устаревали. Однако 12 февраля 1940 года во время нападения на немецкую подлодку U-33 у западного побережья Шотландии были захвачены два дополнительных диска, использовавшиеся на морском варианте «Энигмы». Через пять недель в Государственной школе кодов и шифров (ГШКШ), располагавшейся в Блетчли-Парке, Букингемшир, в сорока милях к северо-западу от Лондона, появилась «бомба», электромеханическое устройство, способное производить сотни вычислений в минуту. Его создал талантливый математик из Кембриджа, эксцентричный гомосексуалист Алан Тьюринг. Среди других «героев» Блетчли можно назвать и математиков Стюарта Милнера-Барри, Альфреда Дилуина «Дилли» Нокса. Говоря современным компьютерным языком, поляки произвели на свет божий «железо», аппаратные средства, а гении Блетчли — придумали программное обеспечение для операции «Ультра».
В Блетчли находилась не просто школа, а отделение британской разведки, размещавшееся в викторианской усадьбе с великолепным особняком. В 1939 году в нем насчитывалось 150 сотрудников. К 1942 году на территории усадьбы появились домики, и штат вырос до 3500 человек, а в конце войны численность персонала уже составляла 10 000 человек. (Несколько домиков, в том числе и тех, где велись самые важные работы, можно увидеть и сегодня, как и «бомбы», прототипы современного компьютера, и захваченные у немцев «Энигмы».) В домиках 6 и 3 дешифровывались, переводились, аннотировались и передавались по назначению сообщения вермахта и люфтваффе, в домиках 4 и 8 (где всем заправляли Тьюринг, а затем шахматный чемпион Хью Александер) обрабатывалась информация кригсмарине, и доклады отправлялись в отдел военно-морской разведки адмиралтейства. В домике 4, кроме того, анализировались всплески и спады в потоке сигналов, которые также могли указывать на определенные намерения противника. Перехват шифровок германской армии стал возможен уже 4 апреля 1940 года, за пять недель до начала блицкрига Гитлера против Запада. Однако с 1 мая британцы в Блетчли и поляки во Франции в течение трех недель не могли пробить барьер «глухоты», возникший в результате того, что немцы изменили установочную процедуру[822]. В целом же им удавалось расшифровывать депеши вермахта и люфтваффе за три — шесть часов, а во время «Битвы за Атлантику» любые сигналы военно-морского флота становились известны через час после их передачи[823].
Взлом немецких кодов оказался возможным не в последнюю очередь благодаря ошибкам, промахам и несовершенству системы шифрования. Некий немецкий радист, например, каждое утро передавал одну и ту же короткую фразу: «Verlauf ruhig» («Все спокойно»), — что дало кембриджскому математику Гордону Уэлчману, работавшему в домике 6 и усовершенствовавшему в 1940 году «бомбу» Тьюринга, ключ к идентификации нескольких букв[824]. Разрастание люфтваффе накануне войны привело к тому, что в радиосвязь попало немало неподготовленных, недисциплинированных и просто нерадивых людей. Поскольку алфавит состоит только из двадцати шести букв, они не могли обозначаться как таковые при кодировании, а цифры приходилось заменять на буквенные эквиваленты. В результате возникали многочисленные повторы, значительно упрощавшие труд дешифровщиков, и «бомбы» Тьюринга и Уэлчмана смогли существенно сократить огромное количество перестановок — около 1253 триллионов, — использовавшихся в «Энигме».
Коды военно-морского варианта «Энигмы» были окончательно взломаны в начале апреля 1941 года, хотя на короткое время удалось проникнуть в них в апреле 1940 года. Существовало множество планов захвата немецких кодовых книг, включая дерзкую идею разведчика и будущего автора романов о Джеймсе Бонде Яна Флеминга устроить в Ла-Манше аварийную посадку захваченного вражеского самолета и напасть на спасательное судно[825]. Тем не менее самые важные настройки были получены при захвате у берегов Норвегии немецкого траулера «Кребс»: они и были использованы в Блетчли Тьюрингом в криптоаналитическом процессе «Банбурисмус». Все немецкие капитаны обязывались уничтожать или выбрасывать за борт кодовые книги. 9 мая 1941 года британские эсминцы «Бульдог» и «Бродвей» атаковали немецкую подлодку U-110 Юлиуса Лемпа, и младший лейтенант Дэвид Бам смог завладеть намокшими кодовыми книгами — их потом просушил лейтенант военно-морской разведки Аллон Бэкон, а в Блетчли раскрыли процедуру установки будущих настроек — «Offizier» («Офицер»). К осени 1941 года благодаря материалам «Ультры» заметно уменьшилось количество потопляемых торговых судов. Как отметил один историк, «в Блетчли-Парке напряжение борьбы с криптоаналитическими препятствиями наконец сменилось радостным ощущением собственных успехов»[826]. Но это продолжалось недолго.
Абвер постоянно следил за безопасностью «Энигмы», как и командующий подводным флотом Карл Дёниц. Однако немцы занимались лишь совершенствованием существующих настроек шифровщика, не придавая значения внедрению новой коммуникационной системы. К примеру, у них имелась аппаратура «Гехаймшрайбер», работавшая не на азбуке Морзе, а на основе телетайпных импульсов, и имевшая не пять, а десять шифровальных дисков. Эту систему в Блетчли окрестили кодовым именем «Фиш», поскольку она трудно поддавалась взлому. Тем не менее немцы ее широко не применяли. Если бы рейх взял на вооружение «Гехаймшрайбер», а не полагался только лишь на «Энигму», то история Второй мировой войны могла бы быть совершенно иной. По мнению историка британской разведки сэра Гарри Хинсли, «не будь «Ультры», высадка в Нормандии могла произойти не раньше 1946 года»[827].
Со стороны могло показаться, будто союзники мало пользовались «Ультрой»: они предпринимали все меры предосторожности для того, чтобы немцы не догадались о том, что их шифровки читаются. Тем не менее информация «Ультры» сыграла важную роль во многих решающих моментах войны — например, в битве у мыса Матапан, в потоплении «Бисмарка» и «Шарнхорста». Благодаря «Ультре» союзники узнали слабые стороны Роммеля перед сражением при Эль-Аламейне, она облегчила продвижение Монтгомери в Тунис в марте 1943 года и планирование вторжений на Сицилию и в Южную Францию, помогла установить расположение германских дивизий перед днем «Д» и заблаговременно узнать о контратаке немцев при Фалезе в августе 1944 года. (Накануне сражения у мыса Матапан в Средиземном море адмирал Каннингем сошел на берег в Александрии с клюшками для игры в гольф, зная, что об этом сразу же будет известно японскому генеральному консулу. На следующий день, 28 марта 1941 года, он потопил три итальянских эскадренных миноносца и два крейсера — об их местоположении и маршрутах движения он знал из дешифровок «Ультры».)[828]. Однако самую большую пользу материалы «Ультры» принесли во время «Битвы за Атлантику». За годы Второй мировой войны в домике 8 Блетчли-Парка было расшифровано один миллион сто двадцать тысяч сигналов кригсмарине из общего количества один миллион пятьсот пятьдесят тысяч.
2
Считается, что в «Битве за Атлантику» судьба Британии решалась так же, как «если бы танковые дивизии немцев вели бои в домашних графствах»[829].[830] В мемуарах Черчилль писал: «Во время войны по-настоящему меня пугала угроза немецких подводных лодок… Это сражение меня тревожило даже больше, чем славная битва, называющаяся «Битвой за Британию»»[831]. Британцы импортировали две трети продовольствия, 30 процентов железной руды, 80 процентов мягкой древесины и шерсти, 90 процентов меди и бокситов, 95 процентов нефтепродуктов и 100 процентов каучука и хрома[832]. Остановилось бы военное производство в Британии и начался бы массовый голод в индустриальных районах в случае полной блокады импорта подводными лодками — вопрос спорный. Скорее всего этого не случилось бы, поскольку Гитлер не понимал реального значения подводной войны, хотя в 1917 году она чуть не поставила Британию на колени. Если бы нацисты в сентябре 1939 года начали войну с тем же количеством подлодок, которое они имели в марте 1945 года — то есть 463, а не 43, — то Германия могла бы ее выиграть. Они за всю войну никогда не были способны на то, чтобы задушить британский импорт, а после вторжения в Россию вместо Среднего Востока и объявления войны Соединенным Штатам Британия могла чувствовать себя в безопасности и со стороны моря, и в смысле обеспечения импортными ресурсами. «Решающую роль в войне с Англией играет нападение на ее торговые суда в Атлантике», — считал Дёниц, для чего ему нужно было иметь триста подводных лодок, а у него в наличии в 1939 году была лишь шестая часть этого количества[833]. Когда Гитлер наконец осознал их потенциал и их производство резко возросло, то было уже поздно выигрывать «Битву за Атлантику». Если учесть, что в действии обычно находится треть подводного флота, а остальные лодки заняты на учениях или переоснащаются, то ему следовало начать массовую сборку подлодок по крайней мере в 1937 году, но он упустил эту возможность.
Черчилль не стал бы спорить с Дёницем относительно значения подводных лодок. Он писал уже после войны: «Худшим для нас были атаки немецких подлодок. Немцам надо было делать ставку именно на них»[834]. Но в начале войны Дёниц не занимал столь высокого положения, какого удостоился позднее (адмирал заканчивал войну фюрером Германии). Хотя его и называли Führerder Unterseeboote («фюрер подводных лодок»), он был втом же звании, что и командир крейсера[835]. Дёниц родился в сентябре 1891 года в Грюнау под Берлином, служил первым вахтенным офицером под началом аса-подводника Вальтера Форстмана в Первой мировой войне, затем сам командовал лодкой в Средиземном море и попал в плен, когда его субмарина, атаковавшая британский конвой, всплыла на поверхность, потеряв управление. Находясь на борту британского крейсера в Гибралтаре в качестве военнопленного, он наблюдал в ноябре 1918 года за празднованием подписания перемирия. Показав рукой на флаги союзных государств, развевавшиеся на кораблях, Дёниц спросил капитана: «Что за удовольствие от победы, достигнутой всем миром?» «Да, это очень необычно», — ответил британец с пафосом, упустив, правда, возможность объяснить пленнику, что может случиться со страной, объявляющей войну всему мировому сообществу[836].
Карл Дёниц стал поборником подводной войны задолго до того, как рейх сбросил с себя условия Версальского договора, не позволявшие иметь даже одну субмарину. По Лондонскому договору 1935 года страны, подписавшие его, включая Германию, обязались ограничить размеры подводных флотов общим водоизмещением 52 700 тонн, при этом водоизмещение одной субмарины не должно было превышать две тысячи тонн. Германия обходила эти ограничения, используя испанские и финские верфи. И все же рейх нуждался в еще большем тоннаже для подрыва британской морской торговли. Но если бы даже Дёниц имел очень серьезные рычаги влияния в военно-морском министерстве, он вряд ли преуспел бы, поскольку это не получалось и у адмирала Эриха Редера, аргументы которого в пользу субмарин не встречали поддержки фюрера. «На суше я герой, — говорил Гитлер. — В море я трус»[837].
Гитлера восхищали крупные надводные корабли: линкоры «Бисмарк» и «Тирпиц», карманные линкоры «Дойчланд», «Адмирал граф Шпее», «Адмирал Шеер», линейные крейсеры «Шарнхорст» и «Гнейзенау», тяжелый крейсер «Принц Ойген». Но он плохо владел военно-морской стратегией, не понимая роли превосходства в море. Фюрер не мог оценить потенциала ускоренного и массированного строительства подводного флота, игнорируя запросы адмиралов и предпочитая направлять ресурсы в вермахт и люфтваффе. Это был один из его самых серьезных просчетов.
Религиозный привлекательный доктор Эрих Редер родился в Гамбурге в семье преподавателя иностранных языков, служил штурманом наличной яхте кайзера «Гогенцоллерн», а потом в штабе адмирала фон Хиппера, командовавшего крейсерским флотом в Первой мировой войне. Получил докторскую степень в Кильском университете, защитив диссертацию о крейсерских силах в войне, и позднее опубликовал книгу на эту тему. В 1928 году его назначили начальником штаба военно-морских сил, а в 1935 году — главнокомандующим кригсмарине. Его программа военно-морского строительства — план Z— исходила из того, что война должна начаться в 1944 году, и это не способствовало взаимопониманию с Гитлером. Война разразилась на пять лет раньше, когда германский флот еще не достиг уровня — особенно в области авианосцев и подводных лодок, — необходимого для достижения победы над Королевским флотом. В начале войны Германия имела только два современных линейных крейсера — «Шарнхорст» и «Гнейзенау», три карманных линкора, три тяжелых крейсера, шесть легких крейсеров, двадцать два эскадренных миноносца и только сорок три субмарины, и 24 сентября 1939 года Редер несколько часов потратил на то, чтобы убедить Гитлера в необходимости скорейшего наращивания подводного флота[838]. Фюрер не возражал, но так и не выделил кригсмарине необходимых средств.
К концу 1940 года после серии стычек с Королевским флотом у Германии осталось только двадцать две субмарины, а в период между началом войны и летом 1940 года немцы построили лишь двадцать новых подлодок. Тем не менее двадцать пять немецких субмарин, действовавших в Атлантике, к тому времени потопили судов общим водоизмещением 680 000 тонн[839]. 17 октября 1940 года группа из семи подлодок в районе скалы Рокалл напала на конвой SC-7, состоявший из тридцати четырех «купцов» и четырех эскортов. Немцы потопили семнадцать судов, не потеряв ни одной субмарины. Командир немецкой лодки Отто Кречмер оценил успех в четверть миллиона тонн. Гитлер наконец признал губительный потенциал подводного флота и 6 февраля 1941 года подписал директиву № 23: «Широкое применение субмарин… способно вызвать полный крах сопротивления англичан в ближайшем будущем… Поэтому целью наших дальнейших операций должна быть концентрация всех военно-воздушных и военно-морских сил на подавлении импорта противника… Потопление торговых судов важнее нападений на вражеские военные корабли»[840]. Но фюрер тогда уже был поглощен планированием операции «Барбаросса», и интенсификация подводной войны не состоялась. Если бы Гитлер вначале сосредоточился на том, чтобы вывести из войны Британию, то мог бы затем все силы рейха бросить на восток, не отвлекаясь на Африку и Средиземноморье и не беспокоясь о британской помощи России.
Морскому бомбардировщику-разведчику «кондор» («Фок-ке-Вульф-200») недоставало бронирования, но он имел дальность полета 2200 миль и мог нести бомбовый груз весом 4626 фунтов со скоростью 152 мили в час. Самолет был бы бесценным помощником подлодок в обнаружении конвоев. Когда же Дёниц попросил Геринга дать ему побольше «кондоров», то получил отказ, несмотря на директиву № 23, и ему пришлось обходиться двенадцатью «разведчиками» эскадрильи KG40. «Кондоров» явно не хватало, и, как позже отметил Дёниц, «это крайне негативно отразилось на ходе войны»[841]. Еще одним ударом для Редера и Дёница стал призыв на Восточный фронт двадцати пяти тысяч квалифицированных рабочих судоверфей. Через два года Гитлер аннулировал программу строительства крупнотоннажных кораблей, и Редер подал в отставку, уступив место Дёницу.
3
«Битва за Атлантику» — это не только взрывы торпед, бомб и снарядов, но и грозный нрав морской стихии. «Море со всех сторон то вздымалось головокружительными вершинами, то низвергалось пропастями, — вспоминал один ветеран конвоев, — не давая нам покоя ни на минуту. На вахте или не на вахте, все тело, ноги и колени были в постоянном напряжении, как у лыжника на крутых склонах»[842]. Матрос Эдвард Батлер, служивший на корабле охранения, хорошо запомнил, какой неприветливой может быть Северная Атлантика зимой, когда «на верхней палубе все покрывается льдом, и капитан приказывает скалывать его, иначе судно может перевернуться»: «Мы работали всю ночь, в кромешной темноте, сбивая ледяной панцирь»[843]. Самое впечатляющее описание превратностей службы в конвоях оставил Николас Монсаррат в автобиографической повести «Жестокое море», опубликованной в 1951 году; впоследствии на ее основе был снят блестящий фильм с участием Джека Хокинса и Денхолма Эллиотта. Это замечательная книга о конвойных буднях моряков тысячетонного корвета «Компас роуз» (восемьдесят восемь человек), спущенного на воду в 1940 году и торпедированного в 1942-м, и фрегата «Салташ», включая войну со стаями подводных лодок, мурманские конвои и день «Д». Монсаррат особенно восхищается командами танкеров: «Они жили в течение трех-четырех недель как на пороховой бочке. Они везли нефть — эту кровь войны, — ценнейший, но самый опасный груз. Торпеда, бомба или шальной пулеметный выстрел могли в одно мгновение превратить судно в пылающий факел»[844]. Монсаррат описывает и организацию конвоев. В море одновременно могли находиться пятьсот и более британских транспортов и дюжина кораблей охранения:
«Каждое судно должно быть в определенное время укомплектовано командами и загружено, невзирая на трудности железных дорог и причалов. Капитаны должны прийти на совещание и получить последние указания. Их корабли должны встретиться в определенном месте и в определенное время. Для их сопровождения необходимо выделить самолеты, и они должны быть готовы в одно время с группами охранения, что тоже требует тщательной организации и отработки маршрутов. Должны быть освобождены причалы и выделены люди для погрузки и разгрузки. Сотни заводов должны обеспечить отправку своей продукции в указанные сроки. Все может испортить какой-нибудь стрелочник, заснувший в Бирмингеме или в Клапеме. Третий помощник капитана, напившийся во вторник, а не в понедельник, может нарушить десятки тщательно составленных графиков. Лишь один воздушный налет из сотен ударов, низвергавшихся на британские порты, может ополовинить конвой, и не будет никакого смысла в том, чтобы отправлять его в Атлантику».
Британцы допустили серьезную ошибку, уделяя больше внимания борьбе с подводными лодками, а не защите конвоев, хотя весь опыт Первой мировой войны доказал, что охрана транспортов — наилучший способ обеспечить относительную безопасность морских путей. «Вместо того чтобы направить максимум кораблей для сопровождения транспортов, — сокрушался вице-адмирал сэр Питер Греттон, — Королевский флот тратил очень много сил на охоту за субмаринами в океане»[846]. В ноябре 1940 года Эдвард Фогарти Фиджен, капитан пассажирского лайнера, переоборудованного в крейсер, «Джервис-Бей», предпринял отважную, но самоубийственную атаку на карманный линкор «Адмирал Шеер». Необычайная дерзость моряков лайнера позволила конвою НХ-84, состоявшему из тридцати семи торговых судов, рассеяться в сумерках и дымовой завесе, но они были единственные, кто сопровождал конвой. («Адмирал Шеер» тем не менее потопил пять кораблей; Фиджен был посмертно награжден крестом Виктории.)
Лишь после мая 1941 года конвои эскортировались через всю Атлантику, но и тогда их защита была не всегда надежной. Британские бомбардировщики «либерейтор» имели дальность полета, достаточную для того, чтобы выискивать вражеские подлодки в Восточной Атлантике и нападать на них, пока они на поверхности. Однако бомбардировочное командование предоставило командованию береговой авиации только шесть эскадрилий, которые не могли изменить ситуацию. Воздушное прикрытие оставалось слабым, и его вовсе не было посередине Атлантики — в так называемом «океанской окне», в районе шириной несколько сот миль, — куда не могли добраться самолеты из Британии, Исландии и Канады. («Окно» закрыли в 1943 году, когда появились «либерейторы» дальнего действия.) Береговая авиация британских ВВС вступила в войну недоукомплектованная, плохо обученная и оснащенная в расчете на то, что ее главная задача будет состоять в том, чтобы следить за надводными кораблями, а не за субмаринами. Мешало делу и ненужное соперничество между адмиралтейством и авиационным министерством. Американцам потребовалось даже больше времени для того, чтобы организовать надлежащую систему конвоев. Из-за того, что американцы не гасили огни в портах Восточного побережья и после Пёрл-Харбора перевели значительную часть флота на Тихий океан, к августу 1942 года было потоплено по меньшей мере 485 судов общим водоизмещением 2,5 миллиона тонн[847].
Британцы немало понервничали за время «Битвы за Атлантику». Только в марте 1941 года немецкие субмарины потопили сорок одно судно. Правда, надо отметить, что в том же месяце удалось нейтрализовать трех лучших подводников Дёница. Британцы захватили аса Отто Кречмера, чья субмарина U-99 потопила сорок шесть судов общим водоизмещением 273 000 тонн: ее забросали глубинными бомбами, и она всплыла на поверхность. Погиб Понтер Прин, торпедировавший в Скапа-Флоу в октябре 1939 года британский линкор «Ройял оук»: его лодку U-47 потопил эскадренный миноносец «Вулверин». Погиб и Иоахим Шепке, когда его субмарину протаранил эсминец из группы охранения капитана Дональда Макинтайра. Еще больше потерь немцы понесли, когда «нейтральные» Соединенные Штаты объявили, что их флот будет защищать водное пространство между Канадой и Исландией: это дало возможность британцам усилить охрану конвоев. В сентябре 1941 года Рузвельт разрешил американским кораблям открывать огонь по немецким субмаринам, где бы они ни находились. «Что касается Атлантики, — отмечал в частном порядке начальник штаба флота адмирал Гарольд Старк, — то мы там уже фактически действуем».
После того как в мае 1941 года были взломаны коды «Энигмы», в период между июлем и декабрем 1941 года союзники столь искусно меняли маршруты, что немцы не смогли перехватить в Северной Атлантике ни один конвой[848]. Хотя за это время общие потери судов тоже были значительные — более 720 000 тонн, — эксперты подсчитали, что удалось спасти по меньшей мере 1,6 миллиона тонн. Конечно, если бы немцы начали войну с достаточным количеством субмарин, то не помогли бы никакие ухищрения со сменой маршрутов. В мае 1941 года Черчилль предупредил Рузвельта: если в следующем году будет потеряно судов водоизмещением 4,5 миллиона тонн, в то время как в США строится 3,5 миллиона тонн, а в Британии — один миллион тонн, то мы уподобимся пловцу, «плывущему против течения и не сдвигающемуся ни на йоту по отношению к берегу»[849]. И все-таки в этом же месяце с запада на восток пошли первые конвои, пересекшие всю Атлантику в сопровождении эскортов. Однако к сентябрю 1941 года в Германии начала давать плоды программа развития подводного флота, и Дёниц уже имел в строю сто пятьдесят субмарин, которые должны были обеспечить ему победу в «Битве за Атлантику».
4
Когда война начиналась, адмиралтейства и Британии, и Германии исходили из того, что решающую роль будут играть немецкие крупные военные надводные корабли. В Лондоне и Берлине считали так: если эти гигантские корабли завладеют «океанским окном», то Новый Свет не сможет, как говорил Черчилль, «спасти и освободить Старый Свет». Если же Королевский флот, канадские, а затем и американские моряки смогут потопить эти корабли, то опасность будет неизмеримо меньше. В начале войны «Граф Шпее» и «Дойчланд» уже были готовы к нападению на торговые пути, «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вышли в море в ноябре 1939 года.
Как уже говорилось в первой главе, вынужденное потопление карманного линкора «Адмирал граф Шпее» на рейде Монтевидео 17 декабря 1939 года, ставшего жертвой смелой морской операции в битве у Ла-Платы и блестящего обманного трюка британцев, развеяло миф о непобедимости мощных рейдерских кораблей Германии. Аналогичным образом дорого обошлось немцам вторжение в Норвегию в апреле 1940 года, хотя в целом и успешное: они потеряли почти половину эскадренных миноносцев. Однако после падения Франции в июне кригсмарине захватили все Атлантическое побережье страны с главными базами в Лорьяне, Бресте, Ла-Рошеле и Сен-Назере. В октябре 1940 года на просторы Атлантического океана вышел «Адмирал Шеер», а за ним спустя два месяца и тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер». Британское адмиралтейство оказалось неспособным преградить прохождение немецких рейдеров через Датский пролив между Исландией и Гренландией. «Впервые в нашей истории, — говорил вице-адмирал Понтер Лютьенс в январе 1941 года морякам «Шарнхорста» и «Гнейзенау», когда они шли между Исландией и Фарерскими островами, — линейные корабли Германии успешно прорвали британскую блокаду. Перед нами открываются новые горизонты»[850]. И он был прав: за два месяца два корабля потопили союзных судов общим водоизмещением 116 000 тонн.
И все же оба адмиралтейства ошибались, считая решающим фактором крупные линейные корабли. Очень скоро стало ясно, что наибольшую угрозу представляют подводные лодки, особенно, по выражению их командиров, в «счастливые времена» 1939—1941 годов. Субмарины шли быстрее своих жертв, развивая по ночам на поверхности скорость 17 узлов (под водой они двигались со скоростью три узла). После войны Дёниц так суммировал достоинства подлодок, помимо их более высокой маневренности, чем в годы Первой мировой войны:
«Благодаря крошечному силуэту рубки атакующую субмарину практически невозможно заметить ночью. Прогресс в коммуникациях означал, что субмарины уже не действовали в одиночку, а могли нападать группами. Это позволило нам выработать тактику «волчьих стаи», ставшую очень эффективной против конвоев».
После апреля 1941 года Дёниц взял на вооружение Rudeltaktik (тактику стада): первая лодка, обнаружившая конвой, «пасла» его, посылая сигналы штабному командованию и другим субмаринам, собирая их в стаю для ночного концентрированного торпедного удара с близкого расстояния. Монсаррат тоже описал в своей повести успешные действия немецких подлодок в 1941 году:
«Они множились и множились. Наконец субмарины начали координировать свои атаки, они охотились стаями, по пять и шесть лодок в группе, они рыскали по всему огромному району прохождения конвоя и собирались в одну стаю, как только вступали в контакт. Они могли пользоваться французскими, норвежскими и балтийскими портами, полностью оснащенными для укрытия и ремонта. Им помогала авиация дальнего действия обнаруживать и намечать цели. Их было много, они были подготовлены, имели лучшие вооружения, их подгонял успех».
В марте 1941 года союзники потеряли в Атлантике 350000 тонн судов, но в следующем месяце еще больше — 700 000 тонн. Если учесть, что в 1939 году весь торговый флот Британии исчислялся 17,5 миллиона тонн, то потеря одного миллиона тонн за два месяца была существенной[853]. Учредив 6 марта 1941 года комитет по «Битве за Атлантику» для координации деятельности соответствующих министерств и служб, Черчилль провозгласил: «Битва за Атлантику» началась… Мы должны нападать на немецкие субмарины и «фокке-вульфы» всегда и везде, где только можем. Надо охотиться за подлодками в морях, надо бомбить лодки на вервях и в доках»[854].
Но немцы перехватили инициативу, отправив в Атлантику линкор «Бисмарк» и тяжелый крейсер «Принц Ойген» в надежде задушить Британию, перерезав ее торговые пути, и заставить ее заключить мир. «Бисмарк» был спущен на воду в Гамбурге 14 февраля 1939 года внучкой «железного канцлера» Доротеей фон Лёвенфельд в присутствии Геринга, Геббельса, Гесса, Риббентропа, Гиммлера, Бормана, Кейтеля и Редера. Гитлер произнес речь. Корабль был длиной в одну шестую мили, как отметил британец Людовик Кеннеди, служивший младшим лейтенантом резерва во время операции по потоплению линкора. Он писал потом в книге «Pursuit» («Преследование»):
«Сто двадцать футов шириной, чтобы можно было разместить восемь 15-дюймовых орудий и шесть самолетов, 13-дюймовая броня на башнях и бортах. Официальное водоизмещение 35 000 тонн, чтобы соответствовать Лондонскому договору, фактически 42 000 тонны, а с полным оснащением — свыше 50 000. Еще не было такого корабля, он символизирует возрождение не только флота, но и всей германской нации… Военные корабли всегда сочетают в себе мощь и грацию. «Бисмарк», массивный и элегантный, с высоким развалом бортов и чудесными линиями корпуса, симметричными башнями, щегольской трубой, легким и плавным скольжением по воде был, безусловно, самым мощным и грациозным из всех известных кораблей и прежде, и в наши дни. Немцы смотрели на него с гордостью, нейтралы и противники восхищались им».
Можно добавить, что на линкоре стояли двенадцать котлов, четыре орудийные башни весили по тысяче тонн каждая — их окрестили Антоном, Бруно, Цезарем и Дорой, — он мог развивать скорость 29 узлов, и его команда насчитывала 2065 человек «Принц Ойген» имел восемь 8-дюймовых орудий, водоизмещение 14 000 тонн и скорость 32 узла.
Эти два корабля вышли из порта Готенхафен (сегодня польский город-порт Гдыня) в 21.30 воскресенья, 18 мая 1941 года, для выполнения операции «Rheinubung» («Рейнские учения») — прорыва в Атлантику. Из-за того, что несколько польских рабочих отравились мазутными испарениями, очищая цистерны, «Бисмарк» отправился в рейд, недополучив двести тонн топлива, о чем его капитану Эрнсту Линдеману потом пришлось сожалеть. «Бисмарк» и «Принц Ойген» старались держаться подальше от британской военно-морской базы в Скапа-Флоу и шли Датским проливом, где их после полудня в пятницу, 23 мая, засекли радары крейсеров «Норфолк» и «Саффолк», а на рассвете следующего дня они попали в поле зрения «Принца Уэльского» и «Худа». «Если и можно говорить о корабле как о воплощении военно-морской мощи Британии и ее империи, — писал Кеннеди, — то таким символом, безусловно, был «здоровяк» «Худ», как его называли и моряки, и простые британцы». Линейный крейсер был построен в 1916 году на верфях Клайдсайда, и он был даже на тридцать восемь футов больше «Бисмарка» (860 футов). Как и на «Бисмарке», на «Худе» в четырех массивных башнях помещалось восемь 15-дюймовых орудий. Он развивал скорость 32 узла, то есть шел быстрее всех кораблей такого класса, потребляя одну тонну топлива на каждые полмили. Крейсер был всем хорош за исключением бронирования верхней палубы. Его построили как раз перед Ютландским морским сражением[856], когда британские линейные крейсеры погибали вследствие того, что снаряды пробивали насквозь их палубы. Несмотря на очевидный изъян, крейсер так и не модернизировали.
«Худ» и «Принц Уэльский» открыли огонь по «Бисмарку» и «Принцу Ойгену» в 6.00 в субботу, 24 мая 1941 года, с дистанции тринадцать миль; «Норфолк» и «Саффолк» находились слишком далеко, чтобы их поддержать. Кеннеди в своих мемуарах «Pursuit: The Sinking of the Bismarck» («Преследование: потопление «Бисмарка»») так описал первые залпы: «Мертвая тишина вдруг взорвалась диким ревом, оглушительным и сбивающим с ног. Пламя и дым ослепляли, горький пороховой запах сдавливал горло. Четыре огромных снаряда весом в тонну вырвались из жерл, как ракеты, со скоростью 1600 миль»[857].
Поскольку «Норфолка» и «Саффолка» не было поблизости, весь огонь «Бисмарка» пришелся в основном на «Худ», по которому также бил из своих орудий «Принц Ойген». Два немецких корабля поменялись местами со времени последнего визуального контакта, и «Худ» по ошибке стрелял по «Принцу Ойгену», а не по «Бисмарку»: на расстоянии они выглядели одинаково, хотя и имели различное водоизмещение[858]. Не повезло с погодой: дальномеры на носовых башнях покрылись водяной пылью, и приходилось пользоваться менее точными приборами. Мало того, вести огонь могли только четыре носовые башни, поскольку британские корабли держали курс прямо на немцев, в то время как их противник использовал все тяжелые орудия.
Однако того, что случилось потом, можно было избежать независимо от дальномеров, местонахождения «Норфолка» и «Саффолка» и числа действующих орудий. Только новое бронирование верхней палубы «Худа» могло спасти этот великолепный корабль. Кеннеди рассказывал:
«Снаряд «Бисмарка» как ракета врезался в старый корабль между центром и кормой, рассек сталь и дерево, пробил палубу, которую давно следовало бы усилить, проник в чрево судна ниже ватерлинии и взорвался, детонировав погреб четырехдюймовых, а затем и погреб пятнадцатидюймовых снарядов. На виду перепуганных британцев и изумленных немцев из середины корабля взметнулся гигантский столб пламени».
Вряд ли кто из очевидцев мог забыть этот огненный фонтан. «Худ», развалившись надвое, затонул, оставив в живых только трех из 1400 человек. Капитан Джон Лич, командир «Принца Уэльского», продолжал обстреливать «Бисмарк», поразив его дважды, но после седьмого залпа, приняв несколько немецких пяти- и восьмидюймовых снарядов, был вынужден ретироваться под прикрытием дымовой завесы. Бой длился всего двадцать минут, но за это время немцы успели потопить гордость Британской империи. Однако судьба отвернулась и от Г. Лютьенса, адмирала, командующего германским флотом, вышедшего в море на «Бисмарке». Один из двух 14-дюймовых снарядов «Принца Уэльского», угодивших в «Бисмарк», пробил его топливные цистерны, и за ним потянулся заметный нефтяной след. Линкор вышел в рейс, не имея на борту полный запас топлива, и не дозаправился в пути, хотя и мог бы, и капитану надо было думать о том, как найти суда снабжения и заодно привести противника к «волчьим стаям»[860]. Тем временем «Принц Ойген» взял курс на запад, пользуясь прикрытием «Бисмарка», нападавшего на «Норфолк» и «Саффолк».
На закате 24 мая девять торпедоносцев «суордфиш» с авианосца «Викториес», пренебрегая огнем шестидесяти восьми зениток «Бисмарка», атаковали его 18-дюймовыми торпедами, попав в него лишь один раз. Линкор по-прежнему терял мазут, и Лютьенс принял решение идти в Брест. И здесь помогла «Энигма». Один офицер люфтваффе, чей сын служил на «Бисмарке», отправил из Афин запрос, пользуясь авиационным кодом, который уже был расшифрован в Блетчли, на предмет того, куда держит курс линкор, и получил ответ: «Брест». Сохранял бы «Бисмарк» радиомолчание, кто знает, возможно, он и добрался бы до порта. Линкор уже почти замел свои следы, однако в 10.30 утра 26 мая его обнаружил пилот американской морской авиации Леонард Смит с летающей лодки «Каталина», относившейся к британской береговой авиации (за семь месяцев до того, как Америка вступила в войну)[861].
К району охоты на «Бисмарк» подоспели линейный крейсер «Ринаун» и авианосец «Арк ройял» из соединения «Н», базировавшегося в Гибралтаре. Две контактные торпеды, выпущенные самолетами, поднявшимися с авианосца, попали в линкор, и одна из них взорвалась в рулевом отсеке, заклинив и правый руль, и средний винт. «Бисмарк» потерял управление и лишился возможности дойти до Бреста. И все же немецкие самолеты и субмарины, действовавшие из французских атлантических портов, все еще могли спасти линкор, если бы во вторник, 27 мая не подошли линейные корабли «Кинг Георг V» и «Родни», открывшие в 8.47 огонь с дистанции 16 000 ярдов. Добивал «Бисмарк» торпедами крейсер «Дорсетшир». В 10.36 линкор затонул, спаслись только сто десять человек[862]. Похоже, что его затопили сами моряки, открыв кингстоны. Свидетельства этого получены, когда остатки корабля были обнаружены в 1989 году на морском дне в трестах милях к юго-западу от Ирландии.
Гитлер получил наглядный урок в отношении уязвимости больших надводных рейдеров перед воздушными ударами. 19 июня 1943 года он поделился своими сомнениями по поводу первоначальных планов построить самые мощные в мире линейные корабли, которые фюрер собирался назвать именами великих поэтов-рыцарей XVI века Ульриха фон Гуттена и Гёца фон Берлихингена. «Теперь я рад тому, что выбросил эту идею из головы, — признался Гитлер. — Теперь главную роль играет «пехота моря», субмарины, корветы и эсминцы, суда такого класса». Для убедительности он привел пример Японии, располагавшей крупнейшими в мире линейными кораблями: «Очень трудно применить их в сражении. Они всегда подвержены угрозе с воздуха. Нельзя забывать «Бисмарк»!»[863].
Потопление «Бисмарка» — хотя и ценой потери «Худа» — означало поворот в «Битве за Атлантику». Началась охота за судами снабжения «Бисмарка» и «Принца Ойгена» с помощью расшифровок кода «Дельфин» морской «Энигмы»: вряд ли хотя бы одному из них удалось вернуться в порт[864]. Немцы должны были полагаться больше на подводные танкеры и другие подводные средства снабжения с гораздо меньшими скоростями и грузоподъемностью[865]. Конечно, борьба с крупными надводными кораблями продолжалась. Линейный крейсер «Шарнхорст» был потоплен 26 декабря 1943 года у норвежского Нордкапа; «Тирпиц» затонул 12 ноября 1944 года под сверхтяжелыми бомбами «Толлбой» весом 12 000 фунтов каждая, сброшенными «Ланкастерами»; «Гнейзанау» затопили сами немцы в Готенхафене (Гдыне) 28 марта 1945 года[866]; «Принц Ойген» закончил свое существование в качестве мишени для ядерных испытаний в Тихом океане. Однако ни один из этих «тяжеловесов» не представлял такой угрозы во время «Битвы за Атлантику», какая исходила от «Бисмарка».
5
«Тирпиц», практически не участвовавший в боевых действиях, тем не менее сыграл главную роль в трагедии конвоя PQ-17 в июле 1942 года. Арктические конвои начались вскоре после нападения Гитлера на Россию. 12 августа 1941 года, когда Черчилль и Рузвельт договаривались в заливе Пласеншия в Ньюфаундленде о помощи русским, в Мурманск из Британии отправился «Аргус», имея на борту сорок британских истребителей — две эскадрильи под командованием новозеландца Рамсботтома-Ишервуда. Они благополучно прибыли на советскую военно-морскую базу Полярный под Мурманском, которой предстояло в продолжение четырех лет принимать поставки союзников. Надо сказать, что летом 1941 года британским ВВС самим был необходим каждый самолет и для защиты страны, и для войны в Северной Африке.
Первые регулярные конвои, имевшие кодовые названия PQ и соответствующие номера, шли из Исландии в Мурманск и Архангельск, минуя остров Медвежий. 28 сентября в СССР ушел конвой PQ-1. Усвоенным снаряжением и сырьем, которые особенно были нужны Сталину: каучуком, медью, алюминием. Вскоре Черчилль объявил, что в Россию надо отправить все танки, собранные в сентябре. Танки были крайне необходимы в России, поскольку 2 октября нацисты начали операцию «Тайфун» — наступление на Москву Жуткая зима 1941/42 года, разбившая мечты Гитлера превратить Европейскую часть России в арийскую колонию, отразилась и на арктических конвоях. К нападениям немецких самолетов, подводных лодок и надводных кораблей добавились льды и морозные арктические шторма. Монсаррат писал: «Один матрос снял рукавицы, чтобы открыть кранец первых снарядов[867], и оставил на металле кожу со всей ладони, которая повисла наподобие кровавой перчатки, а он смотрел на нее с удивлением, как на некую вещицу в магазине. Но это еще было ничто по сравнению с тем, что испытывали бедолаги, падавшие за борт»[868]. Они замерзали в течение трех минут. В 1942 году, после трех лет войны, моряки британского флота выработали в себе, должны были выработать, по словам Монсаррата, профессиональную жестокость, бесчувственность как наилучшую гарантию эффективности своего занятия:
«Предаваться размышлениям о мерзостях войны — пустая трата времени. Ненависть или сожаление — только в отношении к делу, которым они занимаются. Равнодушные к боли и разрушениям, они принимают их как само собой разумеющиеся вещи. Они озабочены только тем, как дать отпор врагу и сохранить товарищей, но с одной-единственной целью — чтобы они поскорее вернулись в бой».
Одна из самых серьезных неудач морской войны случилась 4 июля 1942 года, через три дня после того, как конвой PQ-17 обнаружили немецкие субмарины и самолеты. Его трудно было не заметить: тридцать пять транспортов (двадцать два американских, восемь британских, два русских, два панамских, один голландский), шесть эскадренных миноносцев и пятнадцать других военных кораблей охранения. За утро торпедоносцы «хейнкель» потопили четыре торговых судна. Опасаясь подхода четырех крупных немецких кораблей, в том числе «Тирпица», адмирал сэр Дадли Паунд, первый морской лорд, приказал конвою рассеяться, несмотря на указание главнокомандующего флота метрополии адмирала сэра Джона Тови и вопреки оперативной разведке адмиралтейства. Это был смертный приговор.
Немецкие корабли действительно имели приказ перехватить конвой, но Гитлер развернул их обратно, о чем Паунд, конечно, не знал. Раздробленный конвой стал легкой добычей для немецких самолетов и подводных лодок. До Архангельска дошло только тринадцать судов. Из 156 500 тонн груза, принятого на борт в Исландии 27 июня, затонуло 99 300, потеряно 430 танков из 594 и 210 самолетов из 297. К счастью, погибли только 153 моряка. Еще одна трагедия произошла спустя три дня, когда обратный конвой QP-13 нарвался на британские минные заграждения возле Исландии: затонуло пять кораблей. Конвои несли потери и в дальнейшем, в продолжение всей войны. В сентябре 1942 года конвой PQ-18 потерял тринадцать из сорока судов, сумев, правда, нанести существенный урон и немцам: эскорты уничтожили четыре субмарины и сорок один самолет. Военный кабинет временно приостановил отправку конвоев в Россию, что вызвало, как говорил Черчилль 14 сентября, «протесты» у советского посла в Вашингтоне Максима Литвинова и «стенания» у лондонского посла Ивана Майского[870]. Лишь к концу 1943 года союзники начали побеждать в арктических дальних переходах: в ноябре и декабре три конвоя, шедших на восток, и два конвоя, двигавшихся на запад, достигли пунктов назначения без потерь.
Борьбе с подводными лодками способствовали научно-технические достижения и усовершенствования. Британский флот взял на вооружение «Асдик», гидроакустический прибор, выслеживавший субмарины: им были оборудованы сто восемьдесят кораблей. Их было недостаточно, и они не обеспечивали стопроцентную защиту, поэтому капитаны использовали и прежний метод ухода от встреч с подлодками — движение зигзагами. Повышению безопасности конвоев способствовал и многие факторы: значительное увеличение канадских эскортов, базировавшихся в Галифаксе (Новая Шотландия), появление бортовых и кормовых бомбосбрасывателей, высокочастотных радиопеленгаторов «хафф-дафф» и радаров обнаружения надводных кораблей (немцы им зачастую приписывали утечку секретных сведений, которые на самом деле давала «Ультра»). Бомбардировщики дальнего действия засекали подлодки, уничтожая те из них, которые находились в надводном положении, и закрыли «океанское окно». Мощные авиационные прожекторы высвечивали рубки и перископы субмарин. Значительную помощь в войне с подлодками оказали сантиметровые радары воздушного базирования и смена в июне 1943 года кодов британских ВМС, надолго «ослепившая» немецких дешифровщиков (хотя они все еще могли «читать» шифровки торгового флота).
Конечно же, важную и, к сожалению, недооцененную роль в победе над подводными «волчьими стаями» сыграло Содружество. Канадские военно-морские силы за время «Битвы в Атлантике» выросли в пятьдесят раз, и канадское противолодочное эскортное соединение внесло в эту борьбу почти такой же вклад, как британский флот. Канадцы, собственно, обеспечивали безопасность конвоев, шедших из Галифакса, Сиднея и Кейп-Бретона в Британию и обратно.
6
Тяжелые потери на атлантических и арктических маршрутах отчасти объясняются тем, что немецкая разведка взломала британские конвойные коды, о чем стало известно только после войны. Уже в феврале 1942 года Beobachtungdienst (радиоперехват) прослушивал 75 процентов морского шифра № 3, который использовался для управления конвоями с 1941 года[871]. Немцы свободно читали радиограммы британских ВВС, хотя могли оперативно применить лишь их десятую часть из-за того, что требовалось немало времени для их расшифровки[872]. Тем не менее, получая данные о размерах, направлении и времени отбытия конвоев, они могли составить представление обо всей операции. Если бы немцы расшифровывали информацию в реальном масштабе времени, как это дел ал Тьюринг, то получили бы такое же преимущество, какое союзникам давала «Ультра». Вместо того чтобы попытаться выявить причину эффективных действий немецких субмарин по перехвату конвоев, британское адмиралтейство приписало их успехи более совершенным гидрофонам, способным, как считалось, улавливать шум винтов на расстоянии свыше восьмидесяти миль. Британцы верили в неприступность своих военно-морских кодов так же тупо, как и немцы в «Энигму». Только в июне 1943 года морской шифр № 3 был заменен шифром № 5, который немецкая разведка так и не смогла взломать.
Самые трудные времена для союзных конвоев наступили в том же месяце, когда немецкая радиоразведка взломала морской шифр № 3. К тому же 1 февраля 1942 года ОКМ (главное командование немецкого флота) поставило на «Энигмы», обслуживавшие подлодки в Атлантике, четвертый шифровальный диск, неимоверно усложнивший расшифровку текстов. В Блетчли новый код назвали «Шарк» («Акула») и пытались взломать его при помощи четырехроторных «бомб»[873]. Прежде британцам удавалось вычислять западни и уводить конвои от опасных районов. Теперь на десять месяцев — почти на весь 1942 год — Блетчли погрузился в информационный вакуум, и «бомбы» криптоаналитиков выдавали абракадабру. Потери судов существенно возросли.
В 1940 году немецкие субмарины потопили 1345 союзных судов общим водоизмещением 4,6 миллиона тонн, потеряв 24 субмарины. В 1941 году статистика ущерба была несколько выше: 1419 судов, водоизмещением 4,7 миллиона тонн и 35 субмарин. В 1942 году союзники потеряли 1859 судов общим водоизмещением 8,3 миллиона тонн, потопив, правда, восемьдесят шесть немецких подлодок[874]. Только в ноябре 1942 года субмарины уничтожили 860 000 тонн союзных судов[875]. Церковные колокола в это время звонили в честь победы под Эль-Аламейном, но они могли с таким же звоном и бить тревогу по поводу того, что союзники впервые теряли танкеров больше, чем строили.
Однако пришло и чудотворное избавление. В 22.00 в пятницу, 30 октября 1942 года, в Средиземном море всплыла на поверхность субмарина 11-559, получив серьезные повреждения от 288 глубинных бомб четырех британских эсминцев. Капитан приказал команде затопить лодку и покинуть судно. Лейтенант Франсис Фассон, матрос Колин Грейзир и шестнадцатилетний юнга из NAAFJ[876] Томми Браун успели спрыгнуть с «Петарда» и подплыть к субмарине[877]. Они проникли в капитанскую каюту и захватили кодовые книги и другие секретные документы. Браун трижды сплавал к эсминцу, чтобы переправить уникальные материалы, прежде чем субмарина внезапно пошла ко дну, унося с собой Фассона и Грейзира. Отважные действия моряков были достойны креста Виктории, но поскольку они проявили героизм не «в личном противоборстве с врагом», то их посмертно наградили крестами Георгия, а Браун получил медаль Георгия.
Для сотрудников Блетчли наградой стало то, что они 24 ноября уже держали в руках установочные ключи к шифрам, позволившие в воскресенье, 13 декабря, вскрыть шифр «Шарк». Выяснилось, что при кодировании погодных сигналов четвертый диск ставился в нейтральное положение, и для их расшифровки было достаточно прежней трехдисковой «бомбы», а разобраться в остальных знаках уже не составляло большой проблемы[878]. Это был прорыв. «Дёниц еще не знал, — писал историк войны разведок, — но ветер переменился и теперь навсегда»[879]. (Тем временем Томми Брауна уволили из флота на основании того, что он еще не достиг совершеннолетия.)
И в дальнейшем возникали трудности с расшифровыванием кодов, когда немцы вводили те или иные изменения в «Энигму», но они уже не были столь мудреными и длительными, как прежде. Абвер узнал от пойманного агента «Дезьем бюро» о предательстве Ганса Тило Шмидта (в сентябре 1943 года покончил жизнь самоубийством), но и тогда немцы ничего не поняли и не внедрили новую систему связи. Они не поняли и то, что «Шарнхорст» был потоплен 26 декабря 1943 года отчасти благодаря тому, что британцы читали коды кригсмарине. Если бы немецкая разведка узнала о взломе «Энигмы», то это могло вылиться в трагедию для союзников. Однако взлом «Энигмы» оказался самым охраняемым секретом XX века.
7
На конференции в Касабланке в январе 1943 года Черчилль и Рузвельт уделяли ликвидации угрозы субмарин такое же приоритетное внимание, как и вторжению на Сицилию — их следующей стратегической задаче. Немцы теперь выпускали за один месяц семнадцать подлодок, и весной 1943 года Дёниц располагал четырьмястами субмаринами, хотя в действии находилась только треть подводного флота. Их было явно недостаточно, и уже в первые месяцы 1943 года стало ясно, что в «Битве за Атлантику» берут верх союзники. Начали давать плоды научно-технические достижения, новая тактика борьбы с субмаринами — подавление их группами эскортных кораблей, увеличение числа самолетов и кораблей охранения, появление дальних бомбардировщиков, что позволило закрыть «океанское окно», усовершенствование «Ультры». В 1943 году немцы потопили 812 судов общим водоизмещением 3,6 миллиона тонн, потеряв при этом 242 субмарины[880].
Береговая авиация ВВС Британии и эскортные корабли военно-морского флота теперь обеспечивали конвоям эффективную воздушную поддержку, а в апреле «Битва за Атлантику» затронула и базы Дёница в Бискайском заливе. Начиная с 1943 года бискайские порты постоянно подвергались жесточайшим бомбардировкам, невзирая на возможные последствия для гражданского населения. 11 января Черчилль говорил военному кабинету: «Для нас это имеет принципиальное значение… Военно-морской министр знает, что делает… Никто ни сомневается в опасностях войны с субмаринами… Предупредите французов, чтобы уходили. Мы не можем больше рисковать во Франции»[881]. Иден, в свою очередь, заявил: «До настоящего времени наша политика учитывала последствия жертв среди мирного населения для Французской национальной армии. В данном случае нам, возможно, придется поступиться этим правилом. Но надо их предупреждать за три или четыре дня». Начальник штаба ВВС сэр Чарлз Портал не согласился, сказав, что уведомление местного населения подвергнет риску жизни экипажей бомбардировщиков, которые окажутся под огнем зенитной артиллерии, и сведет на нет эффективность воздушных ударов. Черчилль предложил ограничиться «общим предупреждением о необходимости покинуть береговые районы» и заручиться американской поддержкой в этом вопросе. Премьер-министр не удержался оттого, чтобы не съязвить в адрес немецких моряков: «Немцы бегут, лишь завидев наши надводные корабли… такого позора еще не было в истории Германии».
Можно сказать, что первую убедительную победу в «Битве за Атлантику» в мае 1943 года одержал конвой ONS-5 Питера Греттона, который немцы четыре дня пытались уничтожить у южных берегов Исландии в условиях гиблой штормовой погоды. Конвой, состоявший из сорока судов, отправился из Лондондерри 23 апреля. Его сопровождали два эскадренных миноносца, фрегат и четыре корвета, и он шел со скоростью семь узлов, намного медленнее, чем подлодки в надводном положении. 28 апреля конвой выдержал первую атаку немецкой субмарины у берегов Исландии, после чего нападения подлодок не прекращались в продолжение десяти дней — за одну ночь на него было совершено двадцать четыре нападения. Но 6 мая, в 9.15, Дёниц приказал прекратить операцию. Всего в морском разбое участвовали пятьдесят девять субмарин, разбившихся на четыре «волчьи стаи» — «Штар», «Шпехт», «Анзель» и «Дроссель». Немцы потопили тринадцать судов, но и сами потеряли пятнадцать подводных лодок (восемь затонули, а семь получили тяжелые повреждения). «Но конвой сохранился, — вспоминал впоследствии Греттон, — и самое длительное и жестокое сражение эскортов с подлодками закончилось нашей победой»[882]. В комментарии к мемуарам Дёница военно-морской историк капитан Стивен Роскилл написал: «Битва конвоя отмечена только координатами и не получила памятного названия, но она имела такое же решающее значение, как сражения в бухте Киберон и у мыса Абукир (Нильское)»[883]. Лишь в мае 1943 года союзники потопили сорок одну субмарину, то есть тридцать процентов всего подводного флота, действовавшего в море, погубив немало и немецких моряков, в том числе Петера, младшего сына Дёница, служившего на лодке U-954.
24 мая Дёниц был вынужден вывести все субмарины из Северной Атлантики и доложить об этом Гитлеру в Берлин. «Не может быть и речи об ослаблении подводной войны, — заявил ему фюрер 5 июня на совещании в присутствии Кейтеля, Варлимонта и Карла-Йеско фон Путткамера, военно-морского адъютанта. — Атлантика — моя передовая линия обороны на западе. Если мне там придется вести оборонительные бои, то это предпочтительнее, чем обороняться на побережье Европы»[885]. Атлантика уже не была для Германии средством удушения Британии — для Гитлера теперь стало важнее не допустить вторжения где-либо на северо-западе Европы. У Дёница не было сил для того, чтобы исполнить волю фюрера, хотя он этого никогда и нигде не признавал. И 24 июня союзные суда, шедшие со скоростью пятнадцать узлов и выше, впервые за четыре года преодолели Атлантику без сопровождения. В июне же 1943 года тоже впервые в Северной Атлантике не был атакован ни один конвой.
В июне британцы внедрили и новый код для радиосвязи между берегом и морем — новый морской шифр № 5, заменивший прежний шифр, который немцы читали с 1941 года. По иронии судьбы, к тому времени, когда министр вооружений Альберт Шпеер, сменивший Фрица Тодта, погибшего в апреле 1942 года в авиакатастрофе, сократил, используя конвейерную технологию, широко применявшуюся до войны в автомобильной промышленности, время сборки субмарин с сорока двух до шестнадцати недель, не так много осталось мест, где их можно было бы использовать[886]. В сентябре 1943 года в Атлантику вернулись двадцать восемь подлодок, но они смогли за два месяца потопить только девять из 2468 судов. Несмотря на огромное число субмарин — с лета 1943 года и далее их было не менее четырехсот, хотя в действии находилась лишь третья часть, — Германия проиграла «Битву за Атлантику». Если в 1942 году потери судов исчислялись восемью миллионами тонн, то в 1943-м они составили три миллиона тонн[887]. Много, но не смертельно. В августе 1943 года гибло больше субмарин, а не транспортов. «Этому радовались и на берегу, и в море, — вспоминал Монсаррат. — Впервые за всю войну счет был в нашу пользу»[888].
В период между январем и мартом 1944 года немцы потеряли двадцать девять подлодок, потопив лишь три транспорта. Они уже не могли помешать высадке десантов вдень «Д», хотя в начале 1944 года и усовершенствовали «шноркель», воздухозаборную трубу, позволявшую дизелям работать и под водой. Аккумуляторы также могли подзаряжаться без всплытия на поверхность, и субмарины могли идти на глубине со скоростью восемь узлов[889]. И все же в августе 1944 года Дёниц не смог воспрепятствовать снабжению союзных армий на континенте, в том числе из-за того, что он потерял больше половины подлодок, действовавших в Ла-Манше.
В июне 1944 года, как раз перед высадкой в Нормандии, Тьюринг запустил свое величайшее изобретение «Колосс II» — первый в мире компьютер, способный дешифровывать и код «Фиш», и тексты «Энигмы» в реальном масштабе времени и, самое важное, отслеживать всю переписку между ОКВ и главнокомандованием Западного фронта. «К концу войны, — вспоминал Дональд Мики, имевший дело с этой уникальной машиной, — действовало девять «Колоссов» новой разработки, и мы расшифровали немецких документов общим объемом 63 миллиона знаков»[890]. Эксцентричность Тьюринга подтверждалась его привычкой разъезжать на велосипеде в противогазе и привязывать кофейную чашку цепью к батарее отопления. Но одна из сотрудниц Блетчли, сержант Женской вспомогательной службы ВВС Гуэна Уоткинз, объяснила его чудачество таким образом: «Если вашу фарфоровую чашку «позаимствовали», то вам ведь придется тогда пить жуткий кофе из эмалированной кружки. А ездить на работу на велосипеде в противогазе, когда у вас сенная лихорадка, — вовсе не такая уж плохая идея»[891]. Несмотря на эксцентричность, вклад Тьюринга в победу бесценен. И можно только сожалеть о том, что его наградили лишь орденом Британской империи, асам он в 1954 году покончил жизнь самоубийством, съев яблоко с цианидом.
* * *
Русские войска наступали вдоль Балтийского побережья, и немцам пришлось перебазировать свои субмарины в Норвегию. Хотя в марте 1945 года их уже насчитывалось 463, они уже не могли ничего изменить. В общей сложности за годы войны Германия ввела в строй 1162 подлодки, 785 было потоплено, в том числе более пятисот — британскими кораблями и самолетами. Немцы потопили 145 союзных военных кораблей и 2828 союзных и нейтральных торговых судов общим водоизмещением 14 687 231 тонна[892]. За время войны погибло 51 578 британских военных моряков и 30 248 моряков торгового флота, главным образом при нападении немецких субмарин[893]. Команды субмарин проявляли исключительное мужество: потери среди подводников — 75 процентов личного состава — самые высокие в сравнении с другими родами вооруженных сил рейха. Смертность подводников в «железных гробах», как они называли свои лодки, по мере продолжения войны лишь возрастала, что со всем драматизмом показано в немецком фильме «Дас бот». В результате массированных бомбежек судоверфей новейшая субмарина — названная немцами «супероружием» — сошла со стапелей только 3 мая 1945 года, когда Дёниц уже пытался договориться с союзниками о мире.
Конечно, «Битва за Атлантику» могла обернуться для британцев катастрофой, если бы нацисты еще до войны создали мощный подводный флот. Однако Британия вряд ли проиграла бы ее по одной простой причине: вступление в войну Соединенных Штатов означало, что, несмотря на все проблемы с шифрами, американцы могли возместить самые тяжелые потери судов. Достаточно сопоставить данные о потерях и объемы судостроения по годам:
Главными судостроителями были, естественно, американцы: в соотношении примерно пять к одному.
Более того, несмотря на потери, размеры британского торгового флота оставались примерно на одном и том же уровне в продолжение всей войны: 16—20 миллионов тонн. Это достигалось как приобретением и реквизицией судов, так и фрахтованием их у нейтральных стран. Даже в первые годы тяжелых потерь (1939—1941) британский флот фактически вырос на три четверти миллиона тонн. Показательно также процентное соотношение всех грузов, потопленных в том числе субмаринами и поступавших в порты Соединенного Королевства: 1939—1940 годы — 2,0 процента; 1941 год — 3,9 процента; 1942 год — 9,7 процента; 1943 год — 2,7 процента; 1944 год — 0,3 процента; 1945 год — 0,6 процента. Конечно, импорт значительно снизился по сравнению с довоенным уровнем в 91,8 миллиона тон, упав в 1942 году до 24,48 миллиона, но в 1944 году он снова выросло 56,9 миллиона тонн[894]. Вступление в войну Соединенных Штатов означало: какой бы жесткой и тяжелой ни была «Битва за Атлантику», выживание Британии не могло вызывать сомнений, хотя так думали далеко не все по обе стороны океана.