ВВЕРХ ПО «ИТАЛЬЯНСКОМУ САПОГУ»июль 1943 — май 1945
Эта прекрасная страна испытывает сейчас все ужасы войны. Ее большую часть все еще терзают беспощадные и мстительные лапы нацистов, и не исключено, что кровавый фронт боев раскаленной кочергой пройдет от моря до моря по всему полуострову.
1
Решение о вторжении на Сицилию (операция «Хаски»), а не на Сардинию и Корсику, было принято в Касабланке в январе 1943 года и затем подтверждено в мае на конференции «Трайдент» в Вашингтоне. Американцы не соглашались предпринимать высадку на материковую Италию вплоть до конференции «Квадрант», состоявшейся в Квебеке в августе 1943 года, когда на острове уже шли бои. Сицилийская кампания все равно переросла в итальянскую, но промедление имело свои последствия: с острова успел эвакуироваться значительный контингент немецких войск. Более ранняя высадка на носке «итальянского сапога», в Реджо, могла это предотвратить.
Союзники планировали захватить Неаполь и аэродромы в районе Фоджи, полагая таким образом помочь русским на Восточном фронте, хотя генерал Маршалл опасался, что высадка в континентальной Италии задержит вторжение на северо-западе Франции: в этом для него по-прежнему заключалась главная стратегия борьбы с рейхом. Генерал Фридолин фон Зенгер унд Эттерлин, получивший образование в Оксфорде, со своей стороны, предполагал, что союзники высадятся на Сардинии и Корсике и обойдут Италию, но в таком случае они не смогли бы сковать как можно больше немецких сил на Апеннинском полуострове. На немецком военном кладбище под Кассино покоится прах 20 057 солдат и офицеров, захороненных по шесть в одной могиле. Это всего лишь пять процентов всех потерь, понесенных немцами в Италии.
Вторжение на южное побережье Сицилии началось на рассвете в субботу, 10 июля 1943 года, в шторм, но с использованием фактора внезапности и при мощной огневой поддержке корабельных орудий. В нем участвовал и три тысячи десантных судов, доставивших войска численностью 160 000 человек — 15-ю армейскую группу генерала Александера, в которую входили американская 7-я армия Паттона и 8-я армия Британского Содружества генерала Монтгомери. Страны Оси имели на острове войска численностью 350 000 человек, но на две трети они состояли из итальянцев. За тридцать восемь дней кампании союзники в общей сложности высадили на остров 450 000 человек. Итальянская 6-я армия сражалась в целом неплохо, а немецким дивизиям даже удалось нанести контрудар и выйти почти к берегу в районе Джелы и Ликаты, однако к 22 июля союзники овладели западной частью острова.
Поскольку немцы неделю сдерживали 8-ю армию у Катании, первой прорвалась в Мессину 17 августа американская 3-я дивизия. К этому времени с острова уже успешно были переправлены на материк немецкий контингент войск (53 545 человек), пятьдесят танков, 9185 автомобилей и 11855 тонн складского военного имущества. Позже Эйзенхауэр расценил это как серьезный стратегический промах союзников[896]. В Сицилии американцы потеряли 7319, а британцы 9353 человека, тогда как было убито, ранено и взято в плен (в основном) 132 000 итальянцев и 32 000 немцев[897]. Открылись для судоходства и Средиземное море, и Суэцкий канал — союзникам теперь не было нужды пользоваться кружным дальним путем и огибать мыс Доброй Надежды. По оценке генерала Брука, высвободилось около миллиона тоннажа судов для применения на других направлениях[898].
Высадка союзных войск в Сицилии привела и к устранению Муссолини. Большой фашистский совет выразил ему недоверие большинством голосов — девятнадцать против семи. (За недоверие дуче голосовал и его зять, министр иностранных дел граф Чиано, позднее ему и еще четырем деятелям пришлось поплатиться за это жизнью.) Казалось бы, вовсе не в духе фашизма проводить демократическое голосование, а Муссолини — принимать во внимание его результаты. Тем не менее, когда дуче поставил в известность короля о решении совета, его незамедлительно арестовали. Место Муссолини занял маршал Пьетро Бадольо, публично обещавший продолжать войну против интервентов, чтобы успокоить Гитлера, и тайно вступивший в переговоры о мире с Эйзенхауэром. Еще до завершения сицилийской кампании Гитлер послал Роммеля, командующего новой группой армий «Б», бороться за полуостров, дав ему восемь с половиной дивизий. (Когда Роммель 6 ноября отбыл во Францию, его группу армий превратили в 14-ю армию.)
В ходе сицилийской кампании двум в равной мере самовлюбленным генералам-соперникам Паттону и Монтгомери пришлось сражаться бок о бок. Когда к этим эгоцентрикам присоединились тоже далеко не простые характеры генералов Марка Кларка и Омара Брэдли, получилась взрывоопасная смесь гордынь, не сулившая союзникам ничего хорошего. Всем известно о любви к славе Паттона и Монтгомери, меньше — о том, что эта страсть была присуща и Кларку, который, по словам одного историка, был просто одержим желанием находиться в центре общественного интереса и содержал штат из пятидесяти человек, занимавшихся только пропагандой деяний как его собственных, так и его армии:
«Он ввел неукоснительное правило «три к одному»: в каждом пресс-релизе его имя должно было три раза упоминаться на первой странице и не менее одного раза — на всех остальных. Генерал также требовал, чтобы его фотографировали только с левой стороны. Его команда по связям с общественностью даже сочинила гимн 5-й армии: «Стой горой за генерала Кларка! Пой хвалу генералу Кларку!» Ему очень нравилась эта песня».
Амбициозные устремления Паттона потерпели фиаско, когда он ударил в госпитале двух солдат с диагнозом «невроз военного времени». В одном случае генерал обвинил рядового Чарлза Кула в «трусости», а в другом — обозвал рядового Пола Беннетта «желтым мерзавцем». А потом Паттон еще сказал: «Я не хочу, чтобы такие трусливые подонки околачивались в наших госпиталях. Нам, наверное, придется их пристреливать, иначе мы расплодим придурков»[900]. Паттон по настоянию Эйзенхауэра принес рядовым личные извинения — кстати, многие солдаты были с ним солидарны, — но не испытывал никаких сожалений за исключением того, что инцидент подпортил карьеру. (Следует отметить, что и в немецкой, и в русской армии таких рядовых просто-напросто расстреляли бы.) Из-за этого же инцидента Эйзенхауэру впоследствии при подготовке к вторжению во Францию пришлось назначить командующим 1-й армией не своего друга Паттона, а Омара Брэдли. Когда Брэдли пришел попрощаться к Паттону 7 сентября 1943 года в его дворец в Палермо, он нашел генерала «на грани самоубийства»: «Этот великий, гордый воин, мой бывший босс, выглядел потерянным и униженным».
Нестандартное мнение о Джордже Паттоне высказал через много лет после войны в разговоре с офицером Программы устной истории американской армии генерал Джон «Эд» Халл, правая рука Джорджа Маршалла в Пентагоне, хорошо знавший Паттона по совместной работе в планировании трех военных кампаний:
«В Паттоне совмещались две индивидуальности. В душе он был очень мягким, скромным и дружелюбным человеком, совершенно не высокомерным, а добрым и отзывчивым. Но у него было и другое лицо — история знает множество таких генералов и людей такого сорта… лицо грубости и жесткости. Не прочь выругаться, он знал все матерные слова. Но уйдя из части, где кому-то от него очень здорово досталось, мог сесть за стол и написать молитву… В общем, это была незаурядная личность, интересная и симпатичная, если знать этого человека».
Всеми силами стран Оси в Италии командовал фельдмаршал, «улыбчивый Альберт», Кессельринг, по положению стоявший выше Роммеля. На баварца, сначала артиллериста, а потом авиатора, прусские аристократы под его командованием смотрели свысока, но он не обращал на это внимания. Кессельринг просчитал, что союзники предпримут высадку в Салернском заливе, чуть южнее Неаполя: только туда могли добраться самолеты воздушной поддержки из Сицилии. И действительно, в 3.30 утра в четверг, 9 сентября 1943 года, 5-я армия сорокасемилетнего Марка Кларка высадилась в заливе, начав операцию «Аваланч» и окопавшись на четырех узких и не связанных между собой плацдармах. Они сразу же подверглись ожесточенным контрударам немецкой 10-й армии генерала Генриха фон Фитингофа, уже командовавшего танковой дивизией в Польше, танковым корпусом в Югославии и России, 15-й армией во Франции, а теперь сражавшегося с таким же упорством в Италии. «За нами в море вспыхивали взрывы снарядов, озаряя небо, — вспоминал американский журналист Джек Белден. — Над нами свистели пули, они ударялись в борт катера, градом барабанили в аппарель… Катер содрогнулся, аппарель со скрипом опустилась… Я сошел на берег… Вот я и на континенте Европы»[902].
Монтгомери высадился на кончике «итальянского сапога», почти не встретив сопротивления (операция «Бейтаун»). Немцы тем не менее главные усилия сосредоточили у Салер-но, надеясь отбросить 5-ю армию Кларка, в которую входили британский X корпус генерал-майора Ричарда Маккри-ри, располагавшийся севернее реки Селе, и американский VI корпус генерала Эрнеста Доли — южнее, в море. Если бы они преуспели, что им почти удалось 13 сентября, несмотря на ожесточенное противостояние, то это могло пагубно отразиться на планах вторжения в Нормандию. Одновременно с операцией «Аваланч» 1-я воздушно-десантная дивизия 8-й армии высадилась в Таранто. А в Берлине Геббельс читал повесть Ричарда Ллевеллина об Уэльсе «Как зелена была моя долина» издания 1939 года, записав в дневнике 20 сентября: «Очень познавательна в отношении менталитета англичан. Не думаю, что Англии грозит большевизация»[903].
Отправляясь в Салерно, 5-я армия уже знала о том, что Италия заключила перемирие и формально вышла из войны. Однако это, конечно, никак не повлияло на поведение немцев: Кессельринг заявлял, что Бадольо своим решением «развязал нам руки», и он теперь может реквизировать в Италии все, что угодно, не тратя время на утомительные переговоры с итальянцами о всякого рода компенсациях[904]. Он повел себя в Италии как хозяин. В марте 1944 года, после того как итальянские партизаны убили в Риме 32 эсэсовца, в Ардеатинских пещерах на южной окраине города с ведома Кессельринга немцы расстреляли 335 мирных жителей, заводя их в катакомбы группами по пять человек. Он объявил тотальную войну партизанам, разослав 17 июня 1944 года приказ: «Борьбу с партизанами надо вести всеми имеющимися у нас средствами и с максимальной беспощадностью. Я выступлю в защиту тех командиров, чьи действия выйдут за рамки благоразумия в выборе мер… Повсюду, где отмечается значительное скопление партизан, в данном районе следует арестовывать соответствующее число лиц мужского пола и расстреливать их в случае совершения актов насилия»[905]. Черчилль и Александер тем не менее настояли в 1947 году на замене смертной казни тюремным заключением, из которого Кессельринг освободился уже в 1952 году.
Немцы разоружили и интернировали все итальянские войска в пределах досягаемости, но значительная часть итальянского флота смогла уйти из Специи в Мальту. Адмирал сэр Эндрю Каннингем 11 сентября 1943 года сообщал в адмиралтейство: «С удовлетворением информирую ваши светлости о том, что военно-морской флот Италии стоит на якорях под дулами орудий крепости Мальта»[906]. В общей сложности в распоряжение союзников поступило пять линейных кораблей, восемь крейсеров, тридцать три эскадренных миноносца, тридцать четыре субмарины, множество других военных плавучих средств и 101 торговое судно водоизмещением 183 591 тонна. Еще 168 торговых судов были затоплены, чтобы не оказались в руках немцев. Прибыв в Специю, немцы расстреляли всех итальянских капитанов, которых они посчитали виновными в уходе флота. «Вот как поступают с недавними союзниками!» — прокомментировал Каннингем. Итальянские военно-морские силы в дальнейшем были использованы против Германии. Особенно пригодилась подводная Десятая флотилия MAC. «Хладнокровие, отвага и находчивость» ее моряков произвели впечатление и на адмирала Каннингема.
Во время высадки в Салерно Кларк действовал смело и энергично, хотя, по мнению историка сражения при Анцио, в один из моментов «проявил нерешительность, и ему не следовало грузить обратно на суда VI корпус», что сам генерал в своих мемуарах отрицает[907]. Кларку противостояли шесть дивизий, и немцы могли обстреливать десантников с высот, окружавших плацдармы высадки. Удержать их помог сброс почти в прибой трех батальонов американской 82-й воздушно-десантной дивизии, удары по немецким стратегическим позициям бомбардировщиков Северо-Западного африканского воздушного соединения, огневая поддержка 15-дюймовых корабельных орудий и стойкость 5-й армии на береговых плацдармах. «Если бы немцы прорвались к морю, — с присущей ему безмятежностью говорил Александер, — то их появление доставило бы нам некоторые излишние хлопоты»[908]. Союзникам удалось закрепиться только к 16 сентября. Через четыре дня, когда немцы отвели свои войска с юга Италии, их атаки ослабли, а спустя еще одиннадцать дней союзные войска вошли в покинутый противником Неаполь. К этому времени 5-я армия высадила на побережье 170 000 человек и 200 танков, а Монтгомери уже подходил с юга. В сражении за Салерно союзники потеряли 15 000 человек, немцы — 8000, и трудно возражать историку, отметившему «выдающуюся дальновидность, мастерство, инициативность Кессельринга и эффективную боеспособность его войск»[909]. Эти качества немцы будут демонстрировать постоянно в продолжение всей кампании по мере ее перемещения все дальше на север.
Тем временем на другой стороне Италии 1-я канадская дивизия 8-й армии 27 сентября овладела аэродромами у Фоджи и 3 октября подошла к Адриатическому морю. Отсюда, с этих равнин, генерал Аира К. Икер, командующий Средиземноморскими объединенными воздушными силами, мог взять под контроль всю Южную Европу. Уже через три недели американская 15-я воздушная армия охватывала южные районы Германии, Австрии и Балканы и, самое главное, могла бомбить румынские нефтяные промыслы в Плоешти, обеспечивавшие рейх топливом. Самолеты американского 12-го командования воздушной поддержки бомбили немецкие войска в самой Италии, вынуждая их передвигаться в основном ночью. Начиная с весны 1944 года союзники имели в Италии в десять раз больше боевых самолетов, чем люфтваффе, — 4500.[910]
В Неаполе сложилась тяжелейшая обстановка: хлебные бунты, тиф, мафия, нехватка воды, коррумпированные местные власти, проституция (пришлось срочно организовывать специальные военные венерические госпитали), беззаконие, беспорядки и общее падение нравственности. Даже папский легат ездил на машине с крадеными шинами[911]. Серьезную угрозу для дальнейших операций на севере страны создавала немецкая тактика «выжженной земли», разорявшая и без того нищее население. В город нахлынули военные специалисты союзников, полицейские и управленческие эксперты, действовавшие под эгидой Объединенной военной администрации на оккупированных территориях, но потребовался не один месяц на то, чтобы в Неаполе наладить более или менее сносные условия жизни.
Затем союзников ждал Рим: он им был нужен больше по политическим, нежели военным соображениям, все равно будет объявлен обеими сторонами демилитаризованным и открытым городом. Но идти на север надо было по дорогам, фаршированным минами «теллер», железными дисками диаметром в один фут, загруженными двенадцатью фунтами тротила, преодолевая реки с разрушенными мостами и сражаясь за каждые городок и деревню, напичканные минами-ловушками. Отвратительная осенняя погода и Апеннинские горы с пиками высотой до четырех тысяч футов, загромоздившие полуостров на 80 миль в ширину и 840 миль в длину, предоставляли Фитингофу тысячи возможностей для эффективных арьергардных действий и нередко сводили на нет воздушное превосходство союзников. Черчилль как-то сравнил Европейский континент с крокодилом, у которого «мягким подбрюшьем» служит Средиземноморье. Марк Кларк, выступая в телевизионной программе «Мир на войне», сказал по этому поводу: «Как часто мы натыкались на крепкий кулак, хрящи и суставы, а не на мягкий живот, чтобы бы нам ни говорили»[912]. Монтгомери больше пенял на погоду. «Я не думаю, что мы добьемся впечатляющих результатов, — сообщал он Бруку, — пока идут такие дожди. Вокруг нас море грязи, и ничто, имеющее колеса, не рискует съехать с дороги»[913]. Слякоть, дожди со снегом, бураны мучили войска всю зиму 1943/44 года. Свирепствовали многочисленные болезни: пневмония, дизентерия, лихорадка, желтуха, респираторные заболевания, грибковая инфекция, называвшаяся «траншейной стопой» и появлявшаяся в результате того, что солдаты днями не снимали и не просушивали мокрые носки. К концу 1943 года 5-я армия потеряла 40 000 человек в боях. К этому числу надо добавить 50 000 небоевых потерь и, возможно, 20 000 дезертиров[914].
2
Первая встреча «Большой тройки» — Рузвельта, Сталина и Черчилля — проходила в Тегеране (кодовое название «Эврика») с 28 ноября по 1 декабря 1943 года. Рузвельт лелеял иллюзорную надежду на то, что личные контакты помогут умиротворить Сталина, и намеренно пытался очаровать русского диктатора, даже принося в жертву Черчилля в качестве объекта для насмешек. Сталин настоял на том, чтобы инвалид Рузвельт прилетел на встречу с другого конца света в столицу Ирана и разместился в русской миссии на правах гостя, с тем чтобы изолировать его от Черчилля. И по настоянию Сталина же от участия в конференции был отстранен Чан Кайши: советский лидер не хотел досаждать японцам, с которыми СССР заключил пакт о ненападении. На первой же сессии Тегеранской конференции Сталин заявил о готовности объявить Японии войну после капитуляции Германии, чем, естественно, порадовал своих западных союзников.
Меньше восторга вызвало стратегическое предложение Черчилля использовать Италию как плацдарм для наступления на Германию из юго-восточной Франции и на Австрию и Венгрию через Югославию. Против плана выступил Сталин, не желавший иметь на юго-востоке Европы мощный военный контингент западных союзников, его поддержал Рузвельт, и идея Черчилля не получила одобрения, к его великому разочарованию. Сталин стремился к тому, чтобы союзники пораньше начали вторжение в Европу через Ла-Манш, и согласился на предложенную дату — 1 мая 1944 года. (Позже срок был передвинут на шесть недель из-за недостатка десантных судов после итальянской кампании.)
Обсуждение восточных границ Польши — возмещение потери земель, отошедших к СССР, за счет немецких территорий — явно противоречило положениям Атлантической хартии, осуждавшим «территориальные изменения без свободного волеизъявления народов, которых они касаются». По крайней мере, Сталин согласился с предначертаниями Организации Объединенных Наций, в том числе с предоставлением права вето Великобритании, России, Соединенным Штатам и Китаю. Союзники достигли согласия и в отношении Югославии — поддержать коммунистических партизан маршала Тито, а не монархически настроенных четников: из дешифровок «Ультры» стало ясно, что четники в одной лодке с итальянцами, а немцы боятся партизан больше, чем четников. В Тегеране, также по настоянию Сталина, было решено не разделять Германию на пять автономных стран, как того хотели Рузвельт и Черчилль. На Тегеранской конференции военное сотрудничество союзников достигло своего апогея, оно было непростым, но отличалось добрым отношением друг к другу. Несмотря на неприкрытое стремление Рузвельта обаять Сталина, Маршаллу удалось обратить его внимание на глубокую пропасть между двумя демократиями, что он с успехом использовал в будущем. Ничто не ускользало от его глаз. Каждый участник конференции «Большой тройки» уезжал из Тегерана не с пустыми руками. Каждому пришлось в чем-то и уступить. Однако, похоже, уступать был вынужден больше всех Черчилль.
3
«Наступление армии по хребту Италии, — писал Джон Харрис в своей повести «Острие меча», — напоминало атаки быка, уставшего, но горевшего желанием драться, пригнувшего голову и нападавшего, бросок за броском. Поле боя почти не менялось. Ровные места были редки и далеки друг от друга, одна река или гора сменялась другой. Они преодолевали сбоями Крети, за Крети появлялась Агри, за Агри — Селе, а после Селе — Вольтурно… Вся страна, каждая река, каждый город, каждый холм доказывали, насколько может быть бесполезной техника, если против нее ополчится сама природа. «О да, — шутили здесь, — хорошо, что немцы ушли. Но они забрали с собой и последний мост»»[915].
Кручи здесь были такие, что на них не рискнул бы взбираться и горный козел[916].
5-я армия преодолела вздувшуюся Вольтурно с разрушенными мостами в середине октября и остановилась на короткий отдых и восстановление сил. Дальше войскам предстояло идти по горным перевалам и тропам, которые могли привести в уныние самого отъявленного храбреца. Немцы, отступая, уничтожали за собой не только мосты, но и коммунальные службы, продовольственные запасы. Политика «выжженной земли» еще более ужесточилась после того, как правительство Бадольо, бежавшее из Рима и укрывшееся в Бари, 13 октября объявило Германии войну.
8-я армия, которой с 1 января 1944 года командовал протеже Монтгомери генерал Оливер Лиз, наступала с восточной стороны Апеннин, а 5-я армия Кларка — с запада, и между ними практически не было взаимодействия. Немцы большие надежды возлагали на оборонительные системы укреплений — «Бернхардт», «Барбара», «Зимнюю линию» и особенно на «линию Густава». Последняя протянулась через всю Италию от залива Гаэта в Тирренском море до Адриатики, заканчиваясь немного южнее Ортоны.
4 октября Гитлер принял решение поддержать намерения Кессельринга вести бои южнее Рима. Узнав об этом из дешифровок «Ультры», Эйзенхауэр и командующий 15-й армейской группой Гарольд Александер разработали план захвата Рима силами 5-й и 8-й армий. 8-я армия овладеет Пескарой и будет прорываться на запад, а 5-я армия будет продвигаться вверх по долине Лири при одновременной высадке десанта в Анцио, который отвлечет резервы с «линии Густава». Александер к декабрю 1943 года располагал в Италии одиннадцатью дивизиями, а Кессельринг имел девять дивизий южнее Рима и восемь резервных дивизий на севере. Армия вермахта в Италии была однородной по национальному составу, на стороне союзников сражались представители шестнадцати национальностей, в том числе поляки, новозеландцы, алжирцы, марокканцы, еврейский контингент, Бразильский экспедиционный корпус. В войсках говорили на разных языках и даже использовали различные виды вооружений и боеприпасов. Мало того, англо-американское соперничество, проявившееся в Сицилии в «гонке» к Мессине и «выигранное» Паттоном, с новой силой возобновилось в борьбе за первенство во взятии Вечного города. Британцы, измотанные боями в Северной Африке и на Сицилии, казались американцам вялыми и слишком осторожными. Американцев же сами британцы считали наивными и «зелеными». Напряженность в отношениях особенно была заметно среди старших офицеров, в меньшей степени — между солдатами. Марк Кларк не скрывал своего стремления первым войти в древний город, и начальник штаба у Александера, генерал-майор Джон Хардинг, впоследствии вспоминал: «Мягко говоря, генерал Кларк был одержим идеей первым оказаться в Риме, куда он пришел бы в любом случае»[917].
Кларк допустил грубейшую ошибку, не атаковав «линию Густава» сразу же после прорыва «Зимней линии» в середине декабря 1943 года. 5-я армия вышла к рекам Сангро, Рапидо, Гарильяно и «линии Густава» лишь в период между 5 и 15 января 1944 года. Немцы получили целый месяц для усиления (уже мощных) оборонительных укреплений «линии Густава» после сдачи гор Камино, Лунго и средневекового города Сан-Пьетро. В этом городе, сохранившемся почти в таком же виде, как в 1944 году, и сегодня можно видеть следы ожесточенных боев за каждый дом 36-й техасской дивизии национальной гвардии с немецкой 15-й танковой гренадерской дивизией. «Название Сан-Пьетро навечно вписано в историю войн», — говорилось в оперативном рапорте 143-го пехотного полка 36-й дивизии, захватившей город 18 декабря 1943 года в ходе третьего штурма.
«Мы с трудом пробирались по склонам, изрытым воронками от взрывов и усеянным неподвижными телами наших даг-бойз (пехотинцев), уже павших в кровавом и жестоком сражении… за этот невзрачный маленький городок, нависший над долиной, протянувшейся к Кассино. Солдаты назвали ее «долиной смерти», так много их здесь погибло… штурмуя вражескую крепость, опоясанную фортификациями, врытыми на склонах долины Лири».
5-я армия, продвигаясь к «линии Густава», никак не могла обойти и проигнорировать немецкий гарнизон в Сан-Пьетро: в городе располагались наблюдательные посты, направлявшие и корректировавшие огонь артиллерии по наступавшим войскам. Им надо было овладеть, так же как Камино, Лунго и великой монастырской горой Монте-Кассино.
Ожесточенные бои, не прекращавшиеся с 6 декабря, когда была покорена Камино, и до взятия 18 декабря Сан-Пьетро, слякоть, дожди с градом, короткие дни поубавили у 8-й армии желание идти на штурм «линии Густава». Кроме того, снегопады и низкая облачность лишали ее надежной воздушной поддержки. Образовавшаяся пауза дала Зенгеру месяц для окапывания, подвоза подкреплений из Рима, перегруппировки и реорганизации позиций. В душе антифашист Зенгер уже руководил отступлением немцев из Сицилии, Сардинии и Корсики и был мастером арьергардных боев. «Зимняя линия» служила лишь аванпостом, сдерживавшим противника перед «линией Густава», за которой еще есть «линия Гитлера».
Поскольку войска, не подготовленные для боев в горных условиях, не могли действовать на восточной стороне Монте-Каиро высотой 5000 футов с цепью остроконечных вершин в центре полуострова, Кассино предстояло брать с запада и юга. Город подковой опоясывает холм высотой 1700 футов, на вершине которого располагался тогда и располагается сейчас монастырь. Его основал в начале VI века святой Бенедикт, положивший начало и ордену бенедиктинцев. Кассино являлся самым укрепленным звеном в оборонительной «линии Густава», приютившимся под Монте-Каиро. «Во всем ландшафте было что-то дьявольское, пугающее своей необъятностью и мрачностью, низкой тяжелой облачностью и непрестанно моросящим дождем, размывающим очертания склонов долины», — писал Харрис[918]. К тому времени, когда союзники добрались до «линии Густава», на ней уже появились глубокие бетонные бункеры, туннели, минные поля, заграждения из колючей проволоки, противотанковые рвы, скрытие огневые позиции, масса наблюдательных артиллерийских постов и 60 000 солдат. Не случайно историк боевых действий новозеландцев в Италии Н. Филлипс написал довольно язвительно: «Если исходить только лишь из военных соображений, то ни один компетентный генерал не стал бы штурмовать Кассино в марте 1944 года. Он скривился бы от одного предположения о возможности пойти на приступ самой защищенной крепости Европы в разгар зимы силами одного корпуса и без подготовки отвлекающих операций»[919]. Тем не менее так и случилось ввиду отсутствия иных географических альтернатив и неотложной необходимости взять Рим до высадки в Нормандии.
Между Кассино и Тирренским морем протекает несколько рек. Основные из них — Гари, Гарильяно и полностью оправдывающая свое название Рапидо (Быстрая). Они тоже создавали серьезные препятствия для войск союзников. Здесь, начиная с января 1944 года, 5-я армия, проливая кровь, четыре месяца безуспешно пыталась прорвать «линию Густава». Между 17 и 21 января X корпус предпринял форсирование Гарильяно, но его остановили резервы 14-й армии, хотя больше беспокойства Зенгеру доставила 46-я дивизия. Чуть восточнее американская 36-я дивизия была отброшена от реки Рапидо с такими тяжелыми потерями, что в конгрессе потребовали провести расследование. Закончились провалом и попытки британской 46-й и американских 56-й и 36-й дивизий зацепиться на северной стороне этих трех рек. Монте-Кассино вызывает благоговейный трепет и у историков, и у туристов, тем не менее сражения к западу и к югу от этой запомнившейся всем горы были не менее важными и кровопролитными. При форсировании Вольтурно 5-я армия потеряла 26 000 человек. Если бы к медали «Итальянская звезда» («Звезда за Италию») прилагалась пряжка, то на ней скорее надо было бы указать «Гарильяно», а не «Кассино».
Наградой за форсирование рек или взятие Кассино (или за то и другое) была долина Лири, ровный и прямой путь в Рим, по которому могла быстро идти бронетехника союзников. (Когда Кассино все-таки пал 17 мая, 5-я армия через две недели оказалась в Риме.) Возможно, союзники придавали слишком большое значение броне, поскольку их танки уступали немецким машинам, несмотря на численное превосходство. Солдаты Содружества прозвали «шерманы» «ронсонами» из-за того, что они «вспыхивали как зажигалки», а немцы окрестили их «керосинками Томми»: топливный бак мог воспламениться от одного удара 88-мм снаряда в корпус. Почти до конца 1944 года немецкие танки отличались наилучшим сочетанием огневой мощи, мобильности и броневой защиты. Обзор у танков союзников был настолько ограничен, что водитель танка чувствовал себя в положении человека, везущего дом, глядя в щель почтового ящика. Если бы союзники не зациклились на долине Лири, то могли бы прорвать «линию Густава» пораньше где-нибудь в другом месте.
11 декабря 1943 года Кессельринг заверил Ватикан в том, что его войска не оккупируют аббатство Монте-Кассино, но немцы все же вывезли в Рим большинство ценностей, которые можно было передвигать (сегодня они выставлены в музее монастыря). В 9.30 во вторник, 15 февраля 1944 года, по монастырю нанесли удар 239 бомбардировщиков, сбросивших на него 500 тонн бомб, и все аббатство было превращено в руины, включая бесценные фрески. Вандализм союзников больше пригодился Геббельсу в его пропаганде, чем наступавшим войсками: вскоре они обнаружили, что во время бомбежки погибло не так уж много немцев, а развалины могут быть использованы для обороны, так же как и крепостные здания. «Я утверждаю, что бомбардировка монастыря была ошибкой, — написал Марк Кларк в автобиографии «Рассчитанный риск» («Calculated Risk») в 1951 году. — И я утверждаю это, прекрасно зная о той острой дискуссии, которая развернулась вокруг данного эпизода. Это был не только ненужный психологический просчет в сфере пропаганды, но и тактический военный промах первой величины. Он усложнил нашу миссию, сделал ее более дорогостоящей с точки зрения потерь личного состава, техники и времени»[920]. Позже Кларк отрицал свою причастность к бомбежке монастыря, однако факты подтверждают, что он лично одобрил решение Александера и Фрейберга разрушить аббатство[921]. Со своей стороны, Зенгер, отвечавший за оборону Кассино, отмечал: «Бомбардировка имела обратный эффект. Мы теперь могли без стеснения занять аббатство, тем более что руины оборонять легче, чем целые здания… Теперь Германия располагала мощным опорным пунктом на господствующей высоте, что вскоре серьезно повлияло на последующие сражения»[922]. Преимущество руин в оборонительных боях по сравнению с нетронутыми сооружениями уже проявилось в битве за Сталинград, впоследствии оно покажет себя и в Берлине. Тем не менее трудно поверить в то, что немцы стали бы «стесняться», если бы им пришлось отбиваться от атак союзников в монастыре, сражаясь за каждую комнату.
Все, кто приезжает в полностью восстановленный монастырь, сразу же обращают внимание на его уникальное расположение: он господствует на горе, которая, в свою очередь, доминирует в долине Лири. Это обстоятельство и обрекло гору на то, чтобы стать стержнем оборонительной «линии Густава», и, глядя с верхотуры холма на великолепный горный ландшафт, трудно не согласиться с выбором Кессельринга. Черчилль так и не понял, почему нельзя было обойти Кассино и почему три дивизии «сломали зубы», пытаясь прорвать фронт шириной всего три мили, и это, конечно, невозможно осознать по карте. Тактические трудности, с которыми столкнулись пехотинцы, становятся осязаемыми in situ, когда смотришь на эти переплетения рек и лощин, горные ущелья и вершины, окружающие долину Лири. Что касается монастыря Монте-Кассино, то Хардинг писал: «Разбомбить его было просто необходимо для повышения морального духа и уверенности войск. Все были убеждены в том, что немцы используют его в военных целях… Нельзя посылать войска в бой, не обеспечив их всеми возможными средствами материальной и военной поддержки, дающими им шансы на успех»[923]. Пришлось бы заплатить слишком высокую политическую цену за штурм монастыря без его предварительного сравнивания с землей, особенно в Новой Зеландии, чьи войска шли в первой волне атаки, потому Фрейберг, Кларк и Александер и приняли решение разрушить аббатство. Конечно, печально, что ради защиты цивилизации от варварства нацистов надо было уничтожить древнюю жемчужину этой самой цивилизации, но таковы последствия тотальной войны, развязанной Гитлером, и только он должен нести ответственность за трагедию мировой культуры.
К концу января французскому горному корпусу удалось значительно продвинуться между Монте-Каиро и Монте-Кассино, а американская 34-я пехотная дивизия «Красные буйволы» вышла к высоте 593 за монастырским холмом. Особенно ожесточенные бои, напоминавшие времена Первой мировой войны, развернулись за кряж Змеиная голова, к которому относилась и высота 593. Союзники пытались охватить Кассино с севера, и там погибло солдат не меньше, чем в ходе лобовых атак на монастырский холм.
4
Союзники в битве под Монте-Кассино выдержали четыре кровопролитных сражения, в которых участвовали американцы, британцы, французы, поляки, австралийцы, канадцы, индийцы, непальцы, сикхи, мальтийцы, новозеландцы. Итальянцы в основном оставались в стороне, придерживаясь принципа chesera, sera (что будет, то будет), хотя дальше на севере с немцами отважно воевали партизаны, главным образом коммунисты. «Нам не нужны ни немцы, ни американцы, — гласила одна надпись на стене. — Нам нужен мир»[924]. Сражение за Монте-Кассино часто сравнивают с битвой при Сомме. В первых боях, начавшихся 12 февраля, 5-я армия потеряла 16 000 человек, в основном 34-я дивизия. Во втором сражении, происходившем 15—18 февраля, потери несли новозеландцы, дорого обошлось и третье сражение, 15—23 марта.
Самолеты люфтваффе поднимались в воздух обычно для разведки, и то редко: таково было воздушное превосходство союзников. К концу 1943 года на всю Италию у немцев было 430 самолетов[925].
В Ватикане в это время готовились к появлению союзнических войск. Британский посол при Святом престоле сэр Дарси Осборн докладывал в Форин оффис 26 января 1944 года: «Госсекретарь-кардинал сегодня пригласил меня и сообщил о пожелании папы, чтобы в небольшом союзническом гарнизоне Рима после его оккупации не было цветных солдат. Он поспешил добавить, что Святой престол не проводит цветную грань, но надеется, что просьба по возможности будет удовлетворена»[926]. Роль папы Пия XII во Второй мировой войне до сего времени вызывает споры из-за его решения не осуждать публично преследование нацистами евреев, несмотря на то что он располагал детальной информацией о характере и масштабах гонений (как, впрочем, и в отношении преследования католической церкви в Польше). Эта позиция основывалась на убеждении папы — и примере протестантской церкви в Голландии — в том, что немцы будут жестоко наказывать церковных деятелей, выступающих в защиту евреев, лишая тем самым их возможности помогать им другими, в том числе скрытыми, тайными методами. (Сам папа спас тысячи евреев, пряча их в своих резиденциях в Риме и в Кастель-Гандольфо под Римом.) Хотя это вряд ли бы остановило или ослабило холокост, который в любом случае не поддерживали истинно верующие люди, папа мог бы привлечь внимание всего мира к тому, что творили нацисты. Тем не менее совершенно несправедливо обвинять папу Пия XII в антисемитизме, как это иногда делается, или в каких-то симпатиях к нацистам, или называть его «папой Гитлера»[927].
5
После второй битвы при Кассино в феврале 1944 года командующий обороной генерал Фридолин фон Зенгер унд Эттерлин приехал к Гитлеру в Бергхоф получать дубовые листья к Рыцарскому кресту. Награда, которой уже «удостоились сотни человек», его не радовала. Еще меньше Зенгера обрадовал внешний вид фюрера. Он показался ему «подавленным», и генерал подумал: какое же впечатление Гитлер мог произвести на других военачальников, получавших награды вместе с ним? «На фюрере были надеты желтая военная гимнастерка с белым воротом, желтый галстук и черные брюки, — жуткий наряд!» — отмечал один оксфордский стипендиат Родса:
«Его невзрачная фигура с короткой шеей выглядела еще менее представительной, чем прежде. Вся комплекция казалась обвислой, бесцветной и болезненной. Большие голубые глаза, которыми прежде многие восторгались, стали водянистыми из-за постоянного употребления стимулирующих препаратов. Его рукопожатие было мягким, левая рука безвольно висела сбоку и подрагивала. Но больше всего поражал после ставших известными всему миру истеричных речей и всплесков гнева тихий, пониженный тембр голоса, вызывавший даже сочувствие к этому унылому и слабому человеку».
Дрожание левой руки объяснялось зарождающейся болезнью Паркинсона, которая, как полагали, поразила Гитлера. Даже если принять к сведению антифашистские настроения Зенгера и то, что приведенное выше описание фюрера составлено через много лет после войны, похоже, что Гитлер заболел еще до июньской высадки союзников в Нормандии, до взрыва бомбы 20 июля и до разгрома группы армий «Ц» в России в том же месяце.
15 марта по Кассино нанесли удар пятьсот бомбардировщиков, сбросивших более 1000 тонн бомб. Две трети вылетов совершили американские военно-воздушные силы, на них приходятся и 70 процентов сброшенных бомб, однако воздушное нападение проводилось без должной координации с командующими наземными войсками, и они даже не знали, где и когда начнется и закончится бомбометание. У немцев, укрывавшихся в подземельях монастыря, всегда оставалось время для того, чтобы подготовиться к налетам. «Я облазил все холмы, — вспоминал Зенгер о боях в своем пятидесятимильном секторе у Кассино, — и у меня было полное представление об этой изрезанной ущельями гористой местности. Я мог оценивать ситуацию по изменениям в огне артиллерии и активности в воздухе»[929]. Немцам удалось избежать обхода с флангов в первом сражении у Кассино в январе и отбить высоту 593, но им пришлось уступить гору в последующих сражениях в феврале и марте. Особенно острые схватки происходили между 8-й индийской дивизией и немецкими Falls-chirmjager (парашютистами); рота гуркхов десять дней держалась на голом выступе, известном как холм Hangsman («Холм-вешатель»), прицепившись ящерицами к скале под непрекращающимся огнем артиллерии и снайперов. Посещая эти края, невольно ставишь себя на место бойцов далекого прошлого и поражаешься их невероятному мужеству.
«Боевой дух войск превзошел все мыслимые и немыслимые ожидания, — писал впоследствии Зенгер о 1-й парашютно-стрелковой дивизии, которая заменила 15 марта 90-ю танковую гренадерскую дивизию в боях против новозеландцев в самом городе. — Солдаты выбирались из подвалов и бункеров навстречу врагу и бились насмерть. Нет таких слов, которыми можно было бы описать их отвагу. Мы все были готовы к тому, что солдаты после многочасовых бомбежек и страшных потерь будут физически и морально подавлены. Но этого не случалось». Он объяснял их стойкость специальной подготовкой десантников-парашютистов к боям в сложных условиях изоляции и окружения. Командующему особенно импонировало то, что парашютисты не считали необходимым докладывать о потере небольших территорий, поскольку они были уверены в том, что «вскоре их отобьют»[930]. Зенгер красочно описал свои впечатления о посещении 3-го парашютно-десантного полка и дивизионного штаба генерала Рихарда Гейдриха, командующего 1-м парашютным корпусом. «Оглушительный грохот взрывов, свист осколков, едкие запахи сырой земли, раскаленного металла и горящего пороха» напомнили ему о сражении при Сомме. «Гитлер был прав, когда говорил мне о том, что только наша битва сравнима со сражениями Первой мировой войны», — написал Зенгер. В действительности таких битв было немало во время Второй мировой войны, особенно в России. Но фюрер не был под присягой, когда награждал дубовыми листьями своих доблестных командующих.
Уклон монастырской горы составлял пятьсот ярдов подъема на каждую тысячу ярдов горизонтали — то есть 45 градусов до самого аббатства. И другие места самых ожесточенных боев в городе, где чаще всего происходили рукопашные схватки, звучали по названиям как достопримечательности из путеводителя Баедекера: отель «Континенталь» (где в вестибюле немцы прятали танк), Замковый холм, Ботанический сад, железнодорожная станция. Противники бились в Кассино на такой близкой дистанции, что зачастую их разделяли лишь потолок или стена в одном и том же доме. Как вспоминал один ветеран, артиллеристам, прежде чем ударить по какому-то зданию, надо было вначале отозвать оттуда своих солдат[931].
«При Кассино у союзников ушло целых три месяца на то, чтобы продвинуться на пятнадцать километров», — с гордостью писал Зенгер. В начале 1944 года немцы имели в Италии двадцать три дивизии, пятнадцать из них в составе 10-й армии удерживали «линию Густава» против атак Алек-сандера, располагавшего восемнадцатью дивизиями. Для перелома ситуации союзникам надо было создать плацдарм в тылу немецкой оборонительной линии, проходившей через весь полуостров с востока на запад. В этом и заключался смысл высадки в Анцио (операция «Шингл»), для которой требовался большой флот десантных судов — прежде всего LST (танкодесантных), — из-за чего пришлось на месяц отложить высадку в Нормандии (операция «Оверлорд»).
6
В Анцио и Неттуно, маленьких портовых городах, расположенных на западном побережье Италии в тридцати милях к югу от Рима, высаживался американский VI корпус, которым командовал пятидесятитрехлетний генерал-майор Джон Лукас, почти никогда не вынимавший изо рта трубку из кукурузной кочерыжки. Американцы должны были перерезать коммуникации между Римом и Кассино, создав угрозу с северного фланга немецким позициям под Кассино, и вынудить германскую 10-ю армию ослабить прессинг в западной части «линии Густава» или совсем уйти оттуда. 81-м Оперативным соединением из 374 судов, отправившимся из Неаполя, командовал контр-адмирал Фрэнк Лаури, а британскими кораблями — контр-адмирал Томас Трубридж. Благодаря «Ультре» высадка застигла немцев — их союзники называли «тедами», сокращенно от итальянского наименования Tedeschi — врасплох, многих — в буквальном смысле без штанов. «Когда наш взвод вышел на узкую темную улочку, перед нами замелькала пара белых мясистых ягодиц, улепетывающих от нас в противоположном направлении, — вспоминал потом один американский джи-ай. — Я заорал как можно громче: «Стой!» Человек замер, поднял руки вверх и двинулся к нам… Его тонкие ножки дрожали под нависшим пухлым животом. Так я познакомился с высшей расой»[932].
За два дня высадки, начавшейся в 2.00 субботы, 22 января 1944 года, на берег сошли 50 000 союзнических солдат и 5200 единиц подвижной техники, и войска заняли плацдарм глубиной три мили. Если бы Лукас сразу же пошел дальше и занял Априлию (прозванную «Фактори»), Камполеоне и Цистерну, то смог бы перерезать железную дорогу и шоссе 7, ведущие на юг к «линии Густава». Вместо этого он стал ждать прибытия танков и тяжелой артиллерии, потеряв семьдесят два часа, превратившихся потом в четыре месяца кровопролитных боев. 23 января в этом районе находилось всего несколько тысяч немцев, а к вечеру следующего дня их уже было более 40 000. Явно Лукас не годился на роль командующего важнейшей десантной операцией. Да и сам он признавался в дневнике: «От всей затеи попахивает Галлиполи, и, похоже, тот же любитель сидит на скамейке тренера»[933]. Задуманная Черчиллем как решающий удар, который должен был обеспечить победный исход всей кампании, операция «Шингл» стала затяжной и дорогостоящей трагедией. Немцы вновь показали свою исключительную способность к нанесению контрударов. Кессельринг быстро перебросил войска с «линии Густава», из Франции, Северной Италии и с Балкан, организуя ликвидацию образовавшегося, по выражению Гитлера, «нарыва». «Ультра» заблаговременно информировала Лукаса о предпринимаемых немцами мерах, и он мог бы закрепиться и окопаться на занятом плацдарме, несмотря на огонь с Альбанских холмов и атаки 14-й армии генерала-аристократа Эбергарда Макензена. Хотя надо признать, что окапывание в январе было связано с немалыми трудностями и неприятностями. Рыть глубокие траншеи было просто невозможно из-за высокого уровня фунтовых вод. «Только пророешь узкую щель, — вспоминал ветеран высадки, — как через час она заполняется водой и чернеет от жуков, пытающихся выбраться из нее».
По преданию, в Анцио Нерон играл на лире, когда в 64 году нашей эры горел Рим. Главнокомандующий немецких сил «Юг» не был столь беззаботным, когда здесь высаживались союзники. В 4.30 22 января Кессельринг подал условный сигнал «Кейс Ричард», и войска начали быстро прибывать на место. Союзники к 1 февраля немного расширили периметр узкого и уязвимого плацдарма, но дальнейшие их атаки на Камполеоне и Чистерну были немцами отбиты. Вскоре после высадки Черчилль сказал Александеру: «Я рад, что вы стремитесь вперед, а не зарываетесь на плацдарме»[934]. Премьер поторопился. Александер и Кларк появились в Анцио в 9.00 в первый же день, однако не приказали Лукасу взять Камполеоне и Чистерну. (Когда Александер осматривал позиции противотанкового гренадерского гвардейского взвода 5-го батальона, его куртку, отороченную мехом, осыпало комьями земли от взрыва 88-мм снаряда. «Он равнодушно стряхнул их, как капли дождя, — вспоминал гвардеец, — и продолжал разговаривать с адъютантом, бледным как полотно»[935].)
«Папа» Лукас, которого солдаты называли еще «дедом-лисом», разместил штаб VI корпуса в подземелье на виа Романа в Неттуно рядом с тем местом, где сходил на берег. Он и оставался там вдали от британского сектора и даже провел учебную эвакуацию. «Медлительный и в движениях, и в манере говорить, — писал о нем историк боев при Анцио, — командующий операцией «Шингл» совершенно не обладал качествами динамичного и харизматичного лидера»[936]. По описанию британского военного корреспондента Уинфорда Вон-Томаса, Лукас с «круглым лицом и седыми усами» был скорее похож на сельского адвоката, а не на генерала. Лукаса в конце концов 23 февраля заменили порывистым и энергичным генерал-майором Лусьяном Траскоттом, постоянно носившим на шее шелковый платок из летного аварийного комплекта. И Александер и Кларк, некритично соглашавшиеся с решениями Лукаса, были подвержены, выражаясь современным языком, «старому мышлению». Они, собственно, в Анцио продублировали высадку в Салерно без учета кардинальных различий в характере двух операций, прежде всего преимуществ внезапности нападения. Александеру приходилось быть не только командующим, но и дипломатом, руководя столь многонациональным контингентом войск, но, вероятно, ему следовало бы ставить перед Кларком и Лукасом более конкретные цели и задачи, ограничивая свободу действий. Так или иначе, они поступили правильно, не предприняв сразу же после высадки атаку на Альбанские холмы, находящиеся юго-восточнее Рима, в чем их иногда обвиняют. Немцы без труда контратаками отрезали бы Лукаса, и холмы превратились бы в самый большой в Италии «лагерь для военнопленных». Полным провалом закончилась бы и его попытка прорваться на север к Риму. Лукас и сам это понимал. «Я провел бы одну ночь в Риме, а потом восемнадцать месяцев мотался по лагерям», — говорил он, нисколько не преувеличивая реальное положение дел. Дик Эванс, адъютант 1-го батальона Королевского Шропширского полка легкой пехоты придерживался такого же мнения: «Мы могли бы дойти до Рима за два дня. Потом нас бы всех перебили».
Гавани Анцио и Неттуно и армада десантных судов, занятых подвозом подкреплений и материальных средств, подверглись нещадной бомбежке, как только Кессельринг задействовал авиацию. За десять дней после высадки союзников он сумел пригнать около двухсот дальних бомбардировщиков, в том числе шестьдесят — с баз в Южной Франции. Союзным морякам пришлось иметь дело и с бомбами, и с торпедными катерами, и с новым чудовищным изобретением — радиоуправляемыми реактивными планирующими бомбами, хотя, надо сказать, торпеды, управляемые человеком, оказались совершенно неэффективными. Затонули крейсер «Спартан», эскадренные миноносцы «Янус», «Джервис», «Планкетт», минный тральщик «Привейл», военный транспорт и госпитальный корабль. Тем не менее за первую неделю на берег были доставлены 68 000 человек, 237 танков и 508 орудий — немалое достижение во взаимодействии многих союзнических служб. За это время было выгружено полмиллиона тонн различных средств материально-технического обеспечения, и Анцио стал в эти дни четвертым самым крупным портом в мире. Но за эту неделю немцы собрали внушительную силу — 71 500 человек, в том числе отборные части численностью семь тысяч человек из состава 26-й танковой дивизии, оборонявшей Цистерну.
Атака британцев на железнодорожную станцию в Кампо-леоне захлебнулась. 1 -я пехотная дивизия генерал-майора У.Р. Пенни начала ее 28 января, промедлив и потеряв драгоценное время из-за того, что попали в засаду несколько основных офицеров гренадерского гвардейского полка. Прорваться к железнодорожному полотну смог только один солдат из 2-го батальона Шервудского полка. И он, и еще двести сорок четыре солдата и офицера из его полка погибли за какие-то десять минут. Камполеоне немцы удерживали три месяца. В общей сложности с берега Анцио за время операции было вывезено 23 860 раненых американцев и 9203 британца, в боях погибло 7000 человек. Средняя продолжительность жизни офицера на передовом наблюдательном посту составляла всего шесть недель[937]. Тем, кто сражался под Анцио, пришлось столкнуться лицом к лицу со всеми ужасами Второй мировой войны. Армейский хирург Джеймс А. Росс, впоследствии ставший ректором Королевского колледжа хирургии в Эдинбурге, так описывал эвакуационную станцию в Анцио:
«Раненые лежали в два ряда, в основном британцы, но были и американцы, в намокшем, грязном обмундировании… пропитанном водой и кровью, мертвенно-бледные, дрожащие от ночных февральских холодов и стонущие от ран… Некоторые (много, слишком много) уже умирали. У них были раздроблены конечности и виднелись кишки и мозги, вываливавшиеся из огромных дыр, вырванных в их несчастных телах взрывами 88-мм снарядов, осколочных авиационных бомб и противопехотных мин».
К 7 февраля 1944 года в британском военном кабинете возникли серьезные опасения по поводу развития итальянской кампании, особенно в районе Анцио. «В битве за Италию наступает кульминация», — докладывал Черчилль. Стенографические записи секретариата свидетельствуют:
«Две недели назад мы питали большие надежды на военный успех — и теперь мы надеемся на то, что можем преуспеть в этой тяжелой борьбе… 5-я армия еще не нанесла свой удар — она еще не ввязалась в бои и в любой момент может пойти в наступление на вражеский фронт, — вражеские войска растянуты, им приходится туго. Нет никаких причин предполагать, что мы лишились возможности одержать решающую победу. Стратегические принципы операции верны и принесут свои результаты, несмотря на тактические разочарования. Попытки немцев сокрушить плацдарм провалились… Советники не встревожены… Наш фронт противостоит девятнадцати дивизиям противника. Гитлер, очевидно в пылу, послал шесть или семь дивизий. Наш долг сражаться и бросить на врага все силы. Гитлер не хочет использовать все свои силы на полуострове. Нашу битву надо подпитывать. Плохо, если мы не добьемся тактического успеха».
Затем Черчилль сказал, как следует из записей Берджиса, о том, что «Соединенные Штаты просят нас о понимании… В Соединенных Штатах могут заговорить о смещении Эйзенхауэра». Его слова можно интерпретировать так, как будто Эйзенхауэра в США могли снять, если союзники не победят в Италии. А когда министр труда Эрнест Бевин предложил направить Александеру ободряющее послание, Черчилль ответил: «Я подумаю». Почему-то он не дал согласие сразу же.
16 февраля немцы предприняли мощную контратаку — операция «Fischfang» («Рыбалка»). Макензен намеревался нанести удар по виа Анциате и сбросить союзников из Анцио в море. Соотношение сил было в пользу немцев: 125 000 человек против 100 000. И атаку Макензена поддерживали огнем 452 орудия. Но немцев встретил ураганный огонь союзной тяжелой артиллерии и корабельных орудий: только в первый день они произвели 65 000 выстрелов. Ожесточенные бои завязались 18 февраля за путепровод у Кампо-ди-Карне среди мин, воронок и грузовиков с бетоном, заблокировавших нижнюю дорогу. «Рядом с пехотинцами сражались повара, шоферы, клерки», — сообщает нам историк битвы, которая докатилась до «крайнего рубежа берегового плацдарма»»[940]. Из-за плохой видимости не летали бомбардировщики, поднимались в воздух только самолеты-разведчики, и все решало плотное взаимодействие между пехотой и артиллерией: по некоторым оценкам, за время сражения орудия союзников выпустили в пятнадцать раз больше снарядов, чем вермахт. Подсчитано, что в боях под Анцио 10 процентов потерь вермахта было вызвано действиями союзной пехоты, 15 процентов — бомбардировками и 75 процентов — артиллерией. По мнению историка из Военного училища сухопутных войск в Сандхерсте Ллойда Кларка, такое же соотношение потерь было характерно для боев на Западном фронте в Первой мировой войне[941].
Наступление Макензена, натолкнувшись на массированный огонь артиллерии и яростное сопротивление пехоты, выдохлось к вечеру 19 февраля в семи милях от Анцио. 14-я армия потеряла 5400 человек, VI корпус — 3500. Затем почти три месяца шли бои в так называемых вади — затопленных комариных болотах и притоках в верховьях реки Молетта. Эти места хорошо запомнились британской армии под названиями «Морская звезда» («Starfish»), «Кровавый ботинок» («Bloody Boot»), «Северная клешня» («North Lobster Claw»), «Южная клешня» («South Lobster Claw»), «Снарядная ферма» («ShellFarm»), «Минометная ферма» («Mortar Farm») и «О Господи, вади» («Oh God Wadi»). Хотя линия фронта оставалась почти неизменной, постоянно возникали окопные схватки и контратаки. Батальоны шесть дней находились на передовых позициях и восемь дней — вне боев. Яркие дневниковые записи о боях своего батальона в вади, окруженного с трех сторон немцами, оставил двадцатилетний младший офицер Гринховардского полка Рали Тревелян, опубликованные под заголовком «Крепость» («The Fortress»), Вот одна из них:
«Нас часто сбивало с толку то, как переплетались наши и немецкие позиции. Между нами не было ничего похожего на четкую и понятную линию фронта… Солдаты недоумевали: почему мы не прорываемся вперед и не тесним врага, — любой риск лучше нашего теперешнего странного положения. Ответ был простой: впереди такие же вади, мы прольем кровь, а останемся в таком же затруднении и лишь растянем наши линии коммуникаций».
Идти по вади опасно и сегодня без профессионального сопровождающего: там еще сохранились неразорвавшиеся снаряды и мины. Но когда попадаешь сюда, то хорошо видишь, как близко друг от друга располагались противники: между траншеями и окопами, вырытыми в человеческий рост вдоль заболоченных канав, было меньше пятидесяти ярдов. За первые же пять дней 1-й батальон Ирландского гвардейского полка потерял в вади 94 процента личного состава, а во 2-м батальоне Шервудского полка из двухсот пятидесяти солдат и офицеров остались в строю только тридцать[943]. Но немцы не могли прорваться ни здесь, ни на путепроводе.
«Я думал, что мы гоним рысь, а пока у нас в руках всего лишь выброшенный на берег кит», — говорил Черчилль начальникам штабов 31 января[944]. Действительно, операция в Анцио не достигла намеченных целей, главным образом, из-за невероятного умения немцев организовывать и наносить контрудары. Военный корреспондент Джон Сире Баркер посвятил битве под Анцио повесть «Семь шагов вниз» («Seven Steps Down»). В частности, он описывает ночную вылазку, предпринятую рейнджерами 29 февраля в Цистерну по краю одной из дренажных траншей канала Муссолини, подходящей очень близко к городу:
«Рейнджеры считали ее чуть ли не прогулочной аллеей… Восемьсот ярдов надо было преодолевать по открытой местности, но рейнджеры рассчитывали на предрассветную темноту и элемент внезапности. Однако они не учли другой существенный фактор — они имели дело с дивизией «Герман Геринг», которая приготовила для них трехстороннюю засаду. Повсюду были скрыто расставлены пулеметные гнезда, минометы, противотанковые орудия, зенитки, танки «тигр», спрятанные в фермерских амбарах, канавах и стогах сена».
Рейд закончился трагически. В 1-м и 3-м батальонах насчитывалось 767 человек: двенадцать были убиты, тридцать шесть — ранены, остальные, почти все, попали в плен.
Тем временем не VI корпус спас X корпус, зажатый на «линии Густава», а X корпус, прорвав «линию Густава» в операции «Диадема» в середине мая, создал возможности для освобождения VI корпуса, скованного под Анцио. Часть соединений 8-й армии перешла Апеннины, и союзники, получив численное превосходство три к одному, начали наступление в 23.00 11 мая 1944 года массированной артподготовкой, в которой участвовало 1500 орудий[946]. Французский корпус генерала Альфонса Жюэна, превосходно владея тактикой боевых действий в горах, обошел немцев с фланга. Продвинулся вперед и II корпус 5-й армии. 16 мая Александер мог наконец сообщить обрадованному Бруку о том, что «линия Густава» «определенно» прорвана. XIII корпус 8-й армии, преодолев жесткое сопротивление немцев, пересек реку Рапидо. Вышло так, что монастырский холм 18 мая взял польский II корпус. (Харизматичный польский командующий Владислав Андерс умер в изгнании в 1970 году, и его прах покоится рядом с товарищами по оружию на польском военном мемориальном кладбище в Лондоне.)
10-я армия отступала к линиям «Гитлера» и «Цезаря», и у Александера появилась возможность перехватить немцев силами VI корпуса в Анцио. Союзники уже упустили немцев в Сицилии и Салерно, теперь им давался третий шанс поймать «в мешок», как в Тунисе, большой контингент вермахта, устремившийся по шоссе 6 к Вальмонтоне. Однако на пресс-конференции, состоявшейся в 20.00 в понедельник, 22 мая, Кларк заявил репортерам: «Я намерен брать Рим как можно быстрее, и никто не помешает мне это сделать»[947]. Надо полагать, что он имел в виду не немцев. На следующий день Александер, получив из «Ультры» информацию о намерениях немецкого командования, приказал Кларку вырваться из «котла» под Анцио, перейти через Альбанские холмы и направить 5-ю армию на восток, с тем чтобы перехватить 10-ю армию, отступающую к северу, в районе Вальмонтоне, но его подчиненный и не думал выполнять приказание.
Конечно, прорвать периметр под Анцио было нелегко. Только 23 мая 3-я американская пехотная дивизия VI корпуса потеряла 955 человек — самые большие потери, понесенные американской дивизией в течение дня за всю войну2. Потери немцев были не менее тяжелые. К вечеру среды 24 мая VI корпус Траскотта смог значительно продвинуться в направлении Вальмонтоне, и над 10-й армией нависла реальная угроза попасть в ловушку в долине, где проходит шоссе 6. В 7.30 четверга 25 мая британские и американские войска вступили в контакт впервые за четыре месяца после высадки в Анцио, и в тот же день была взята Чистерна.
Игнорируя приказ Александера, в пятницу, 26 мая, Кларк сознательно ослабил силы Траскотта, необходимые для взятия Вальмонтоне — истинного «шверпункта», и в результате немцы смогли все время с 26 мая до 4 июня держать путь для отступления 10-й армии открытым. Кларк основную часть своей армии бросил на Рим — Кессельринг в любом случае его оставил бы — и вошел в город, почти не встретив сопротивления, 5 июня — за день до высадки в Нормандии, целые сутки наслаждаясь всеобщим вниманием, пока оно не переключилось на более важное событие. (Он долго хранил в своем кабинете дорожный знак «Roma» с пулевой пробоиной.) «Александер не давал приказов не брать Рим», — утверждал Кларк ex post facto, не оправдываясь и не скрывая своей англофобии:
«Я знаю, что Александер хотел, чтобы мы продолжали продвигаться к Вальмонтоне. Но, черт возьми, стучась в эти двери, мы уже изрядно потрепали 10-ю армию немцев сверх всяких ожиданий… Я знал, что должен взять Рим, и это сделает моя американская армия. При любых обстоятельствах я был обязан его взять до того, как этот шар загонят в лузу британцы… Мы заслужили это, вы же понимаете».
26 мая Кларк приказал Траскотту «оставить 3-ю дивизию и особую группу для блокирования шоссе 6 и начать наступление при первой возможности», а 34-ю и 45-ю дивизии снять с марша на Вальмонтоне и направить в Рим под прикрытием 36-й дивизии. Траскотт был удивлен и писал позже: «Нам следовало все силы бросить на то, чтобы закрыть зазор в Вальмонтоне и уничтожить отступавшую немецкую армию»[949]. Но тогда ему пришлось подчиниться. До конца жизни он не мог простить эту оплошность, говоря: «Удовольствие быть первым в Риме — плохая компенсация упущенных возможностей». В равной мере были раздосадованы генерал-майор Эрнест Н. Хармон, командующий 1-й американской бронетанковой дивизией, и бригадный генерал Джон У. О'Даньел, командующий 3-й дивизией. Алек-сандер узнал о решении Кларка, когда оно уже было принято и отменять его стало поздно. Командующий 15-й армейской группой вряд ли мог что-либо сделать, кроме как незамедлительно заменить Кларка Траскоттом. И он только спросил начальника штаба у Кларка, генерал-майора Альфреда М. Грюнтера: «Уверен, что командующий армией продолжит наступление на Вальмонтоне, не так ли?»[950]. Конечно, Кларк это сделал, но не с теми силами, которые были нужны для окружения Фитингхофа, и его семь дивизий смогли спокойно уйти на северо-восток от Рима.
В период между началом операции «Диадема» и падением Рима 15-я группа армий потеряла 44 000 солдат и офицеров. С этими жертвами было бы легче смириться, если бы немецкой армии не позволили относительно благополучно отойти для того, чтобы продолжить сражения в Центральной и Северной Италии, особенно на мощной оборонительной «Готской линии». Сам генерал фон Фитингоф признавал: «Если бы союзники, как в прежние дни, сконцентрировали усилия на Вальмонтоне, то ослабевшая танковая дивизия «Герман Геринг» не смогла бы сдержать их прорыв. Мы не избежали бы не только падения Рима, но и разделения обеих армий и окружения их основных сил».
В мемуарах Александер написал: он может лишь предполагать, что Марк Кларк изменил направление своего главного наступления, соблазнившись лаврами популярности, которые принесет падение Рима. Хардинг в этом смысле более категоричен: «Сдвинув ось наступления с востока на северо-восток, он упустил возможность отрезать часть немецких сил, и, я думаю, его как магнитом притягивал Рим»[951]. Мало того, Кларк фактически предупредил Александера о том, что если британцы попробуют прийти в Рим раньше американцев, то он прикажет своим войскам «стрелять по 8-й армии». А после падения Рима — вернее, после довольно организованного ухода из него немцев — американская военная полиция не пускала в город британские подразделения[952]. Как отмечал Хардинг, из-за Рима американцы и британцы, как никогда, были близки к тому, чтобы «подраться».
7
На Тегеранской конференции в ноябре 1943 года Черчилль сказал Рузвельту и Сталину: «Тот, кто возьмет Рим, завладеет всей Италией». Он был не совсем прав. Падение Рима означало лишь один из этапов в длительной и кровавой борьбе за полуостров. Если бы Рим пал осенью 1943 года, то это могло стать значительным событием в истории Второй мировой войны. Но произошло это слишком поздно, и перед высадкой в Нормандии, и зафиксировалось в хрониках как малозаметный эпизод. Вся итальянская кампания превратилась в интермедию, нужную прежде всего Черчиллю, верившему в то, что победа на Апеннинах откроет новые возможности в Югославии, Австрии и Франции, с чем были не согласны Маршалл и Объединенный комитет начальников штабов. Преследование Александером немцев, отступавших на север, к «Готской линии», создававшейся между Ла-Специей и Пезаро, называли и «топорным», и «нерешительным», а один историк включил эту «погоню» наряду с кампанией в Северной Африке в число «самых примечательных неудачных союзных операций Второй мировой войны»[953]. На самом деле, немцы смогли отвести свои войска к «Готской линии», но нельзя забывать, что на 1 июля 1944 года они уже имели, по оценке Хардинга, восемнадцать — двадцать одну дивизию против четырнадцати пехотных и четырех бронетанковых дивизий союзников. Кроме того, они располагали серией небольших фортификационных линий: «Альберт» за Перуджей и Кьюси, укрепрайоны перед Аре-цо и Сиеной, «линия Арно», защищавшая Флоренцию и Биббиену. Их надо было преодолеть до «Готской линии».
Пути к равнинам долины реки По преграждали кручи хребтов Апеннин. Немудрено, что офицеры Колдстримского гвардейского полка, в котором служил лейтенант Майкл Говард (впоследствии профессор), награжденный «Военным крестом» за Салерно, задавались вопросом: пользовались ли в генеральном штабе картами, когда составляли оперативные планы? Шансы Александера на скорый прорыв «Готской линии» существенно снизились, когда у него забрали шесть дивизий для вторжения в Южную Францию 15 августа 1944 года, в то время как Кессельринг получил подкрепления. 5-я армия пересекла Арно 2 августа, а 8-я армия 21 сентября взяла Римини. Но эпицентр Второй мировой войны уже давно переместился на северо-запад Европы: там решалась судьба Третьего рейха, а не в Северной Италии. К тому времени, когда пала Романья, 20 сентября 1944 года, 8-я армия уже год сражалась в горах, а осенняя погода и тогда была здесь такой же скверной, как и сейчас: недаром туристы планируют свои поездки в Тоскану и Умбрию на летние месяцы. И даже дойдя до северо-востока Италии, союзникам надо было преодолеть множество рек и речек для того, чтобы уничтожить двадцать немецких дивизий и не дать им скрыться в Альпах. И в декабре 1944 года Гитлер все еще был способен сосредоточить двадцать шесть дивизий для внезапного удара в Арденнах, не перебрасывая войска из Италии (правда, ему пришлось переместить из Италии в марте 1945 года Кессельринга для обороны запада Германии).
Последний этап итальянской кампании, прорыв «Готской линии» и дальнейшее преследование немцев, как считается, союзники в тактическом отношении провели «превосходно»[954]. Заслуга в этом принадлежит в большой мере Кларку, командующему 15-й группой армий, Траскотту, командующему 5-й армией, и сэру Ричарду Маккрири, принявшему в ноябре 1944 года командование 8-й армией у Оливера Лиза. Гитлер запретил Фитингофу отступать в Альпы, потребовав, как всегда, «стоять насмерть» и заставив уже деморализованные немецкие войска продолжать сражения и севернее реки По, где союзники нанесли им окончательное поражение 14—20 апреля 1945 года. Фитингоф и его группа армий «Юго-Запад» сдались Александеру, тогда уже верховному главнокомандующему на Средиземноморье, в среду 2 мая 1945 года.
Возможно, затяжная война на истощение была специально рассчитана на длительное отступление немцев, но она обошлась дорогой ценой. 5-я армия потеряла 188 746 человек, 8-я армия — 123 254, в общей сложности 312 000 человек; потери рейха составили 434 646 человек[955]. Тем не менее Кессельринг и Фитингоф, значительно уступавшие союзникам в воздухе и постоянно находившиеся в обороне, сдерживали их натиск в продолжение девятнадцати месяцев. Трудно сказать, чего еще достигли атаки союзных войск со времени падения Рима и до выхода в долину реки По, кроме отвлечения немецких дивизий с Западного фронта. Как сказано в одном историческом обзоре, «итальянская кампания союзников была необходимым звеном огромной удавки, задушившей нацистское государство»[956].
Итальянская служит примером того, как могут воевать немцы, если им не мешает стратег Гитлер. Кессельринг, Фитингоф и Зенгер практически не допустили серьезных ошибок, мастерски отводя войска на север через весь длинный полуостров. Если бы Гитлер не запретил им отступить в Альпы, то они непременно выпутались бы из трудного положения. Начиная с весны 1944 года союзники имели в Италии в десять раз больше боевых самолетов, чем люфтваффе. Если бы нацисты наладили производство самолетов и танков в количествах, достаточных для того, чтобы люфтваффе и вермахт могли противостоять союзникам и в воздухе, и на земле, то нет никаких оснований предполагать, что их вообще можно было бы выдворить из Италии. «Можно я дам вам один совет? — сказал через десять лет после войны, как всегда любезный, генерал Зенгер Майклу Говарду. — В следующий раз, вторгаясь в Италию, не начинайте снизу»[957].
12 сентября 1943 года по приказу Гитлера Муссолини был освобожден из горного отеля десантниками полковника Отто Скорцени, высадившимися на планере. «Спасение дуче вызвало переполох и дома, и за рубежом, — восторженно записал Геббельс в дневнике через два дня. — Даже на врагов его мелодраматическое избавление произвело удручающее впечатление»[958]. После встречи с Гитлером Муссолини возглавил так называемую «республику Сало», которой он управлял из Гарганьо на озере Гарда девятнадцать месяцев, то есть до краха нацистской Германии. 26 апреля 1945 года он пытался бежать через швейцарскую границу, но его, любовницу Клару Петаччи, брата Марчелло и еще пятнадцать сообщников схватили итальянские партизаны. В субботу, 28 апреля, Муссолини и Клару Петаччи расстреляли перед низкой стеной у ворот виллы за деревней Джулино-ди-Меццегра на берегу озера Комо, в одном из красивейших мест Италии. (Совсем не в духе итальянцев убивать очаровательную и аполитичную наложницу, но война есть война.) Их тела вместе с трупами других фашистов отвезли на грузовике в Милан, город, где зародился итальянский фашизм3. Затем тела дуче и его любовницы попинали ногами, поплевали и помочились на них и повесили за ноги на железной перекладине перед бензозаправкой на площади Пьяццале Лоретто, приколов бумажки с именами. Женщины, присутствовавшие при этом омерзительном спектакле, смеялись и плясали, показывая руками на Клару Петаччи, на которой не было панталон, а чулки были спущены. (Вряд ли в этом была ее вина. У нее просто не было времени для того, чтобы одеться.)
Нередко мы забываем, что за сухими цифрами статистики о потерях в каждой военной кампании стоят человеческие судьбы. На кладбище десантников, расположенном в трех милях к северу от Анцио, есть могила двадцатипятилетнего сержанта М.А.У. Роджерса из Уилтширского полка, награжденного крестом Виктории. 3 июня 1944 года он один на один пошел в атаку на немецкое пулеметное гнездо на северной стороне реки Молетта, держа в руках гранату. Сержант прополз тридцать ярдов, отвлекая на себя вражеский огонь. Взрывом фанаты ему оторвало ногу, но он поднялся во весь рост и двинулся навстречу пулеметным очередям. Немцы расстреляли его в упор. О подвиге сержанта сообщалось в «Лондон газетт»:
«Воодушевленный несгибаемым мужеством и бесстрашием сержанта, его взвод захватил казавшуюся неприступной немецкую огневую позицию».
Но никакая посмертная слава не в состоянии утешить скорбь жены, написавшей на надгробном камне: «В память о любимом муже. Хочу быть с тобой, милый. Мир праху твоему».