ОСТРОВ ПОСЛЕДНЕЙ НАДЕЖДЫиюнь 1940 — июнь 1941
История пишется сейчас в Англии.
1
«С июня 1940 года до июня 1941-го британцы оставались в полном одиночестве», — писал историк[156]. Конечно, это не так. С ними были страны Британской империи и Содружества, Греция. Тем не менее на суше, не в морях и в воздухе, Британия вряд ли смогла бы оказать серьезное сопротивление немцам, если бы они высадились на островах в 1940 году.
Выступая на выборах в ноябре 1940 года с наполовину изоляционистской платформой, Рузвельт обещал в Бостоне американским отцам и матерям: «Я говорил это раньше и скажу еще раз и еще раз: мы не собираемся посылать ваших мальчиков ни на какие иностранные войны». Однако Рузвельт основательно помог британцам перевооружить армию после Дюнкерка. Он постоянно подбадривал Черчилля через своего советника Гарри Гопкинса, построил для Королевского флота пятьдесят эсминцев и добился утверждения 11 марта 1941 года закона о ленд-лизе.
10 июня 1941 года в Шарлоттсвилле, штат Виргиния, президент заявил, что не оставит демократии без оружия, а программа ленд-лиза позволила Америке снабдить Британию и другие союзные страны боевой техникой и военным имуществом. На эти цели конгресс выделил 7 миллиардов долларов в 1941 году и 26 миллиардов долларов в 1942-м. За годы войны Соединенные Штаты поставили тридцати восьми странам вооружений, боеприпасов, продовольствия и различных материальных средств на сумму 50 миллиардов долларов, из них 31 миллиард пришелся на Британию. Благодаря ленд-лизу Америка могла участвовать в войне, не вовлекая своих «мальчиков» в непосредственные боевые действия.
Как стало известно, вскоре после Дюнкерка Энтони Иден и новый начальник имперского генштаба сэр Джон Дилл провели секретное совещание в одном из отелей Йорка со старшими офицерами формирований, дислоцированных на севере Англии. Военный министр сразу же спросил: смогут ли войска, которыми они командуют, «продолжать сражения при любых обстоятельствах»? Бригадир Чарлз Хадсон вспоминал: «Мы с изумлением переглянулись. Для нас было странно услышать такой вопрос». Иден объяснил: в сложившихся обстоятельствах правительство полагает, что было бы «неразумно бросать плохо вооруженных людей на противника, высадившегося в Англии, только лишь для того, чтобы понапрасну пытаться спасти безнадежное положение»[157]. Им же придется сражаться на пляжах, а не в окрестностях Йорка.
Затем офицерам был задан еще один вопрос: «Смогут ли наши войска, если их призовут, погрузиться на суда в северном порту, скажем, в Ливерпуле, все еще находящемся в наших руках, и отправиться, например, в Канаду? Без обученных дома войск вести войну из-за океана, о чем предупреждал премьер-министр, будет затруднительно». По рассказу Хадсона, скоро стало ясно, что офицеры в основном придерживаются такого же мнения. Наверняка процент тех, кто положительно откликнется на призыв, будет высок среди офицеров регулярной армии и достаточно высок среди сержантского состава и неженатых мужчин. Но никто не взялся бы дать оценку реакции офицеров и солдат, только что оказавшихся на войне. «Во всяком случае, — заметил Хадсон, — подавляющее большинство военнослужащих предпочли бы сражаться на территории или с территории Англии, если им все-таки придется воевать». Высшее руководство британской армии не могло не понимать, что войска в большинстве своем откажутся перебазироваться в Канаду, как это сделали многие французы, не пожелавшие по тем же причинам ехать в Англию. Тем более надо было сделать все для того, чтобы не допустить высадки немцев на острова.
Золотой запас Британии уже отправили в Канаду, планировался переезд за океан королевской семьи, правительства и перегон остатков военно-морского флота. Однако не было никакой уверенности в том, что североамериканцы с радостью примут британский истеблишмент. Можно было рассчитывать на лояльную Канаду. Другое дело — Соединенные Штаты. Джон «Джок» Колвилл, личный секретарь Черчилля, 27 мая 1940 года записал в дневнике содержание телеграммы британского посла в Вашингтоне лорда Лотиана. Президент Рузвельт сказал ему: «Если флот сохранится, мы можем продолжать войну из Канады, но правительству следует находиться не в Оттаве, а на Бермудах, поскольку американским республикам не понравится, если на Американском континенте будет функционировать монархия»[158]. (Позднее между Черчиллем и Рузвельтом возник конфликт в отношении Италии: премьер-министр показал себя прирожденным монархистом, а президент — непоколебимым республиканцем.)
Тем не менее через две недели — 11 июня 1940 года — Соединенные Штаты отправили в Британию — по политическим и юридическим причинам через корпорацию «Юнайтед Стейтс стил» — большую партию вооружений: полмиллиона винтовок Энфилда и сто двадцать девять миллионов патронов к ним, восемьсот девяносто пять 75-мм орудий и один миллион снарядов, более восьмидесяти тысяч пулеметов, триста шестнадцать минометов, 25 000 автоматических винтовок Браунинга и двадцать тысяч револьверов с патронами. Это помогло обеспечить оружием войска местной обороны и те части регулярной армии, которые вернулись из Дюнкерка с пустыми руками. Из США поступило также девяносто три легких бомбардировщика «нортроп» и пятьдесят пикирующих бомбардировщиков «кертис-райт», они скоро пригодились для подавления немецких военно-морских сил вторжения. К февралю 1941 года Соединенные Штаты отгрузили в Британию более одного миллиона трехсот пятидесяти тысяч винтовок Энфилда, и, как писал историк американской армии, «в результате обнаружилась серьезная нехватка оружия для обучения гораздо более значительного контингента (американских) войск, мобилизованных после Пёрл-Харбора[159].
При всей неистовой злобности политической философии Гитлера он не испытывал особой ненависти к британцам — по крайней мере до тех пор, пока они опрометчиво не отвергли его предложение о мире, содержавшееся в листовке «Последний призыв к разуму», сброшенной над Британией в середине июля 1940 года. В канонах национал-социализма нет ничего такого, что предвещало бы войну с родственной англосаксонской империей. Напротив, в «Майн кампф» Гитлер отзывался о британцах с похвалой: «Мы, немцы, хорошо поняли, как трудно превзойти Англию… Я, человек германских кровей, несмотря ни на что, предпочел бы видеть Индию под господством британцев, а не кого-нибудь еще»[160]. Если говорить о национальных стереотипах, то британцы в ожидании вторжения были подвержены им в большей степени, чем немцы. Нацистская идеология не предполагала вторжение в Британию — в том виде, в каком оно осуществлялось в Польшу (расистские мотивы), во Францию (реваншизм) и впоследствии в Россию(Lebensraum, жизненное пространство). Поэтому ОКВ и не смогло четко и всесторонне спланировать операцию «Морской лев».
Даже во время кампании во Франции Гитлер говорил о своем «восхищении Британской империей», о «необходимости ее существования», о цивилизации, которую она дала миру, подчеркивая при этом жесткость мер, к которым Британия прибегала, чтобы достичь успеха. «Where there is plan-rn'ng, there are shavings flying» — это его слова[161]. (Примерно соответствуют фразе «лес рубят, щепки летят».) Он неустанно наставлял своих офицеров — генерала Рундштедта, генерала Георга фон Зоденштерна, полковника Понтера Блюментрита: Британия — важнейший компонент стабильности в мире — наравне с католической церковью, — и он готов предоставить Британии войска для сохранения колоний. Неудивительно, что фюрер не проявлял большого рвения в реализации плана «Морской лев». «Он мало интересовался планом, — вспоминал после войны Блюментрит, — и не пытался ускорить подготовку операции, что было совершенно ему несвойственно»[162]. Это двойственное отношение к Британии, «любит — не любит», выраженное в «Майн кампф» и напоминавшее позицию кайзера Вильгельма II, отчасти объясняет то, почему Гитлер не торопился с вторжением на острова в 1940 году.
Одним из показателей небрежной подготовки нацистов к покорению Британии может служить Sonderfahndungsliste G.B. (особый разыскной список для Великобритании), составленный Вальтером Шелленбергом, шефом контрразведки в главном управлении имперской безопасности (РСХА). В этом документе, известном как «Черная книга», содержались имена 2820 британцев и европейских изгнанников, которых после вторжения надлежало «взять под обеспечивающий арест». В списке, конечно, фигурировал Черчилль, проживающий якобы в кентском Уэстерхаме. (Словно он сидит там у себя дома и только ждет, когда за ним придут немцы.) Среди лиц, которых предстояло арестовать, было и много писателей: например, Герберт Уэллс, Эдуард Форстер, Вера Бриттен, Стивен Спендер. (После войны список был опубликован, и «заочно арестованная» Ребекка Уэст телеграфировала другому «заключенному» Ноэлу Коуарду: «Бог мой, ведь мы все могли умереть!») И все же «Черная книга» устарела еще до того, как ее отпечатали. В живых уже не было Зигмунда Фрейда и Литтона Страчи, причем последний скончался восемь лет назад. Немцы включили в список и тех, кто уже давно уехал из Британии, — например, Олдоса Хаксли, поселившегося в Америке еще в 1936 году, а полковника Кеннета Стронга, бывшего военного атташе в Берлине, они зачислили в военно-морской флот. В «Черную книгу» попали несколько американских журналистов, аккредитованных в Лондоне. Зато в нем не оказалось, к их стыду, Джорджа Бернарда Шоу и Дэвида Ллойда Джорджа: когда началась война, они публично выступили с призывами к миру. Человека, которому поручили возглавить шесть «айнзатцкоманд» (специальных отрядов) в Лондоне, Бирмингеме, Бристоле, Ливерпуле, Манчестере и Эдинбурге, полковника СС, профессора, доктора философии Франка Зикса[163], обвинили в военных преступлениях, совершенных в СССР.
Если бы Гитлер, придя к власти в 1933 году, занялся развитием дальней бомбардировочной авиации, настроил истребителей и подготовил вермахт к морскому десантированию, если бы не растратил военно-морские силы на Норвегию и если бы осуществил вторжение в Британию раньше, воспользовавшись благоприятной погодой в Ла-Манше, то рискованная операция «Морской лев» имела бы больше шансов на успех. Если бы немцы в самом начале «Битвы за Англию» высадили достаточное число подготовленных и экипированных парашютистов-десантников на основные аэродромы в Южной Англии, то это тоже помогло бы успеху операции. Наверное, можно привести и другие «если». Однако нельзя не согласиться с Иденом, отметившим после войны: «У нас ушло четыре года на неимоверные усилия по подготовке вторжения во Францию, и нам помогали в этом Соединенные Штаты. Трудно сказать, где Гитлер нашел бы ресурсы и силы для форсированного нападения на Британию»[164].
Под впечатлением от достижений во Франции в мае и июне 1940 года Гитлер, теряя драгоценное время, отправился осматривать поля сражений Первой мировой войны, Париж и фотографироваться на фоне Эйфелевой башни (он родился в год завершения строительства этой французской достопримечательности). А затем фюрер засел в Бергхофе, альпийском уединении в Берхтесгадене, — явный признак того, что Гитлер не был настроен на серьезные действия. «Британцы проиграли войну, но еще не знают об этом, — сказал фюрер Йодлю в Компьене 22 июня. — Им надо время, чтобы они это поняли». Ясно, что Гитлер не читал речей их премьер-министра. А они использовали это время для наращивания истребительных эскадрилий и усиления обороны аэродромов[165]. Лорд Бивербрук, министр авиастроения, утроил выпуск самолетов в 1940 году, а Германия лишь удвоила их производство[166].
То, что он ошибается в отношении намерений Черчилля и морального духа британцев, Гитлер должен был понять, когда британские моряки потопили часть французского флота у Орана (Мерс-эль-Кебира) в Алжире 3 июля или, еще лучше, когда лорд Галифакс 22 июля отказался от мирного предложения, сделанного фюрером тремя днями раньше в оперном театре «Кроль» в Берлине. Братоубийственный характер столкновения у Орана подтверждается тем фактом, что командующий флотом «Виши» адмирал Марсель Жансуль в начале войны возглавлял армаду кораблей, в которую входил и британский линкор «Худ». Через шесть месяцев «Худ» вместе с другими кораблями его величества топил флот адмирала Жансуля, погубив 1297 французских моряков и выведя из строя три из четырех французских линкоров.
Конечно, ОКБ уже тогда разрабатывало план «Морской лев», и он лишь показывает, насколько различались подходы к операции вермахта, люфтваффе и кригсмарине. Франц Гальдер намеревался преодолевать Ла-Манш как «речную преграду»: тринадцатью дивизиями по широкому фронту в сто девяносто миль от Рамсгита до Лайм-Риджиса. Адмирал Редер, наученный тяжелыми потерями в Норвегии, настаивал на узком фронте наступления — между Фолкстоном и Истборном, и его идею Гальдер считал «призывом к самоубийству». Геринг, со своей стороны, самонадеянно обещал с легкостью сокрушить Королевские ВВС и обеспечить безопасную переправу через пролив. Бесспорным было лишь одно: прежде чем начать вторжение, надо было добиться полного воздушного господства над Южной Англией, а затем пикирующими бомбардировщиками, которым уже ничто не будет мешать, вытеснить, по норвежской схеме, флот британской метрополии из прибрежных вод и обеспечить господство и на море.
Никто не может отрицать несомненные успехи люфтваффе в Польше, Норвегии, во Франции и в странах Бенилюкса. Но они были лишь воздушной частью блицкрига, и люфтваффе благоприятствовал ряд факторов: внезапность нападения, близость к своим базам и районам, которые вскоре должен занять вермахт. В «Битве за Англию» люфтваффе должны были действовать на свой страх и риск, пикирующим бомбардировщикам «штука» приходилось лететь горизонтально, на гораздо меньших скоростях, чем во время пикирования, над вражеской территорией и вдали от своих баз. К тому же фактором внезапности обладали британские ВВС благодаря недавнему изобретению радиопеленгации (радара).
Первая фаза «Битвы за Англию» началась 10 июля систематическими бомбежками военно-морского и торгового флота и портов. Уже тогда проявилась несогласованность германских намерений: люфтваффе зачастую бомбили гавани и аэродромы, которыми вермахт мог бы воспользоваться после высадки[167]. 16 июля Гитлер выпустил директиву № 16: «Британские военно-воздушные силы должны быть уничтожены до такой степени, чтобы не могли оказывать сколь-нибудь значительное противодействие нашим войскам в ходе вторжения». По плану Йодля двадцати дивизиям предстояло высадиться на побережье между Рамсгитом и Лайм-Риджисом, хотя никто даже и не задумывался над простым вопросом: как перевезти через Ла-Манш табуны лошадей, необходимых для транспортировки артиллерии вермахта?
Неспособность Гитлера усвоить фундаментальные принципы воздушной войны стала одной из главных причин поражения Германии в «Битве за Англию». «Фюрер плохо понимал то, как с помощью воздушной силы можно было вынудить Британию просить мира, — писал историк этого сражения. — Он ни разу не продемонстрировал осведомленности о возможностях ни авиации, ни флота. Соответственно водное пространство в его сухопутном мышлении представлялось почти непреодолимым препятствием. Форсирование бурного, непредсказуемого моря не укладывалось в его сознании, и он блуждал взглядом по карте в поисках других вариантов, теряя интерес к нападению на Британию»[168]. Таким же никудышным стратегом был и Геринг, что для него совершенно непростительно. Он не только проводил большую часть времени в 735 милях от Кале, в своем загородном дворце Каринхалле возле Бранденбурга в Пруссии, но и постоянно обнаруживал незнание тактических и технических возможностей авиации, а это достойно еще большего сожаления, поскольку он был настоящим асом в годы Первой мировой войны.
К предстоящей операции люфтваффе были поделены на три Luftflotten (воздушных флота), насчитывавших в общей сложности 1800 бомбардировщиков и 900 истребителей: 2-й воздушный флот фельдмаршала Альберта Кессельринга, базировавшийся в Северной Франции; 3-й воздушный флот фельдмаршала Гуго Шперле, дислоцированный в Голландии и Бельгии; 5-й воздушный флот генерала Ганса Юргена Штумпфа, располагавшийся в Норвегии. Другие два флота (1-й и 4-й) держались в резерве обороны. На территории Северной Франции и Голландии люфтваффе могли пользоваться пятьюдесятью военно-воздушными базами, но их разбросанность не позволяла немцам выстраивать оборону так же плотно, концентрированно и оперативно, как это могли делать британцы. Не согласовывали свои действия должным образом и командующие Кессельринги Шперле.
В распоряжении истребительной авиации главного маршала сэра Хью Даудинга поначалу было менее семисот самолетов, составлявших пятьдесят две эскадрильи[169]. Он как-то признался лорду Галифаксу, что «на коленях благодарил Бога», когда узнал о падении Франции, довольный тем, что ему не надо больше посылать летчиков в «эти проигрышные сражения»[170]. И в продолжение всей битвы спокойный, решительный, умный и несколько флегматичный «сухарь» Даудинг, находившийся постоянно в Бентли-Прайори в Мидлсексе, старался как можно больше эскадрилий держать в резерве. Черчилль во время Ютландского сражения в 1916 году назвал адмирала Джелико «единственным человеком на той и другой сторонах, способным проиграть войну уже после обеда». То же самое можно было сказать и о главном маршале авиации.
1 августа фюрер подписал директиву № 17 о скорейшем начале verschqfter Luftkrieg, интенсивной воздушной войны, приказывая люфтваффе: «Подавить английские военно-воздушные силы всеми имеющимися средствами и в самые кратчайшие сроки и наносить удары прежде всего по самолетам, наземной инфраструктуре, линиям обеспечения, а также по объектам авиационной промышленности, предприятиям, производящим средства противовоздушной обороны»[171]. Действительно, вторая фаза «Битвы за Англию» началась в 9.00 в четверг, 8 августа, почти не прекращающимися бомбардировками целей по фронту в пятьсот миль. В этот день немцы совершили 1485 вылетов, а 15 августа — уже 1786. К этому времени в Британии уже нашел широкое применение радар, изобретенный в тридцатых годах профессором Робертом Уотсоном-Уоттом из Национальной физической лаборатории и с энтузиазмом запущенный в производство правительством Чемберлена, при котором, кстати, заводы собрали большую часть истребителей, выигравших «Битву за Англию». Страна была прикрыта сетью радиолокационных станций, передававших в целом точную информацию о местоположении, численности, высоте и направлении полета бомбардировщиков и истребителей люфтваффе в центры секторного управления авиацией и ПВО. Даудинг добился финансирования для исследовательских и конструкторских работ Уотсона-Уотта и требовал от авиационного министерства посылать своих представителей на испытания. Связь «земля — воздух» давала британским пилотам немало преимуществ. Взлетев по тревоге на перехват вражеских самолетов обычно через несколько минут после сигнала о нападении, они в режиме реального времени получали по радиотелефону постоянно корректирующуюся разведывательную информацию. Все участники этой схемы, прозванной «системой Даудинга»: операторы радиолокационных станций, планшетисты Женского вспомогательного отряда ВВС, дежурные офицеры оперативного центра управления полетами, наземные службы и, конечно же, пилоты — тесно взаимодействовали. Между Даудингом и авиационным штабом на Уайтхолле случались конфликты, но его система связи в продолжение всей «Битвы за Англию» действовала безукоризненно.
Для немцев же «система Даудинга» создавала проблемы. Ас люфтваффе, полковник Адольф Галланд, командир «ягд-группы 26», 26-й поисково-ударной эскадрильи, сетовал: «При контакте с противником мы пользовались сведениями трехчасовой давности, а у британцев обновление информации занимало секунды»[172]. Галланд считал главным принципом воздушного боя «первым увидеть противника», и в этом отношении британцы обладали несомненным превосходством. Немецкий ас писал о британских радарах и связи «земля — воздух»: «Они давали британцам такие преимущества, которые мы не могли преодолеть всю войну». Командир авиакрыла истребителей Макс Эйткен, сын лорда Бивербрука, отмечал: «Фактически «Битву за Британию» выиграл радар… Мы не тратили понапрасну ни бензин, ни наши силы, ни наше время»[173].
Стандартный немецкий самолет «Мессершмитт-109Е» (Me-109) был чуть получше и скоростнее «спитфайра» фирмы «Супермарин» и «хоукера-харрикейна»: хорошо шел в пике, набирал высоту, но не мог тягаться с ними в разворотах[174]. «Эти канальи так лихо разворачиваются, что в них совсем не просто попасть», — докладывал один немецкий пилот. Me-109 имел три 20-мм пушки и два 7,9-мм пулемета, обладал скоростью 350 миль в час и потолком 35 000 футов, но запас бензина позволял ему находиться в воздухе чуть более часа, а это означало, что за вычетом двадцати минут на полет через Ла-Манш у пилотов оставалось совсем мало времени для боя. Двухмоторный Ме-110 обладал большей дальностью полета, но меньшей маневренностью, что являлось серьезным изъяном в столкновении с высокомобильными «харрикейнами» и «спитфайрами».
Галланд сравнивал Me-109, имевший дальность полета 125 миль, с «собакой, посаженной на цепь: лает и кидается на врага, но не может его укусить». В результате воздушные схватки в чудесном летнем небе 1940 года происходили, в основном, над «адским углом» — районом южного Кента вокруг Фолкстона, Дувра и Лимпна, ближе всего расположенном к Франции. Здесь летчиков-истребителей с обеих сторон за время битвы погибло больше, чем над остальной территорией Соединенного Королевства[175]. Инверсионные следы от самолетов в стратосфере, превосходно изображенные Полом Нэшем в 1941 году на картине «Битва за Британию», могли бы показаться даже красивыми, если бы не свидетельствовали о гладиаторской борьбе не на жизнь, а на смерть. За этими боями наблюдали с земли, и, как говорил один зритель, когда британцы сбивали немецкий самолет, в толпе раздавались радостные возгласы и аплодисменты, как на финальном матче за кубок Футбольной ассоциации[176].
«Харрикейн», сконструированный Сидни Каммом в 1934 году, сбил немецких самолетов за время «Битвы за Англию» больше, чем все остальные истребители Королевских ВВС. Он мог лететь со скоростью 324 мили в час на высоте 16 200 футов и был первым британским истребителем, превысившим скорость триста миль в час в горизонтальном полете[177]. Немцы недооценили «харрикейн», полагая, что он уступает Me-110, и жестоко просчитались. «Харрикейн» был даже устойчивее «спитфайра», мог причинить больше ущерба противнику и легче ремонтировался. Четыре 7,7-мм (.303 дюйма) пулемета Браунинга на каждом крыле могли вести концентрированный огонь вне сферы вращения винта. Но все пилоты больше любили «спитфайр», сконструированный Р. Дж. Митчеллом, говоря о нем «she» (она) и никогда «it» (этот). «Она была совершеннейшей леди, — восторгался истребителем ас из Южной Африки Адольф «Сейлор» Малан. — У нее не было никаких изъянов. Она во всем проявляла себя только с положительной стороны. Ее можно было вести в пике до тех пор, пока глаза не полезут на лоб. И она все равно отвечала на любое прикосновение». Другой пилот писал то же самое: «Ничто не совершенно в этом мире, но я считаю, что «спитфайр» был очень близок к совершенству». Для самолета предлагались альтернативные названия — «шру» («сварливый», «строптивый») и «снайп» («язвительный»), но верх взяло слово «спитфайр» (буквально «плюющийся огнем» — вероятно, в значении «огневержец» или «злючка»), как больше подходящее для истребителя. Этим елизаветинским определением вспыльчивого человека стали также называть корабли и скаковых лошадей. Митчелл умер в 1937 году в возрасте сорока двух лет, так и не увидев свое детище в бою. В 1955 году в воздух поднялся последний из двадцати тысяч «спитфайров», собранных в Британии. К этому времени была создана в общей сложности двадцать одна модификация самолета с двигателем жидкостного охлаждения «мерлин» компании «Роллс-Ройс», двухлопастным винтом, пуленепробиваемым ветровым стеклом, приподнятым фонарем для лучшего обозрения и эллиптическими крыльями, и он полностью оправдал панегирики пилотов, ласково называвших его «моей ласточкой» и «волшебной злючкой»[178]. Начнись война в дни мюнхенского кризиса, как поначалу и планировал Гитлер, Британии пришлось бы сражаться без «спитфайров»: авиационное министерство в 1936 году заказало 310 самолетов, но до середины 1938 года не получило ни одной машины.
Именно Даудинг побудил министерство авиастроения поставить на «харрикейны» и «спитфайры» пуленепробиваемые плексигласовые фонари. «Если чикагские гангстеры разъезжают в автомобилях с пуленепробиваемыми стеклами, — сказал он в министерстве, — то почему бы и нашим летчикам не иметь такую же защиту?» Сиденья пилотов даже снабдили бронированными спинками, хотя они все равно находились в нескольких футах от восьмидесяти пяти галлонов высокооктанового бензина[179]. «В нарастающей горячке боя, — вспоминал один из асов британских ВВС полковник авиации Питер Таунсенд, — наши сердца бились все быстрее и наши действия становились все неистовее, но мало-помалу переутомление отупляло чувства и душа немела, не думалось ни о жизни, ни о смерти. Оставалось только одно острое до боли желание: схватить врага в когти и низвергнуть его на землю»[180].
2
Во вторник 13 августа 1940 года в Германии был «Adlertag» («День Орла»), и люфтваффе совершили 1485 вылетов в Британию, потеряв сорок шесть самолетов и сбив тринадцать машин Королевских ВВС (шесть пилотов спаслись). Назавтра люфтваффе лишились двадцати семи самолетов, британцы потеряли одиннадцать. Эти данные не учитывают немецкие бомбардировщики, вернувшиеся на аэродромы поврежденными и не подлежащими восстановлению или с погибшими или ранеными членами экипажей. В британских ВВС пилоты сбитых самолетов зачастую в тот же день снова поднимались в воздух, а немецкие летчики либо оказывались в плену, либо тонули в Ла-Манше. Среди авиаторов считалось безопаснее сесть на воду, чем парашютировать в море: у пилота обычно оставалось около сорока секунд на то, чтобы выбраться из кабины, прежде чем самолет уйдет на дно. Kanalkampf (война над проливом), несмотря на геройство и отдельные эпизоды рыцарства, была страшна для обеих сторон и обходилась немалыми жертвами.
Проблему для люфтваффе создавала собственная разведка, преувеличивая реальные потери ВВС Британии и тем самым оказывая медвежью услугу немецким пилотам. Она брала информацию из десятка разных источников, многие из которых враждовали между собой[181]. По данным начальника разведки люфтваффе полковника «Беппо» Шмида, с 1 июля по 15 августа немцы уничтожили 574 самолета британских ВВС истребителями, зенитным огнем или на земле, и еще 196 машин вышли из строя в результате аварийных посадок и крушений, то есть в общей сложности 770. По расчетам Шмида, на 1 июля у британцев имелось 900 самолетов, и с учетом того, что в месяц они собирали 270—300 истребителей, у них оставалось всего 430 машин, из которых в воздух могли подняться только 300, если исходить из средней технической исправности в 70 процентов[182]. Полковник ошибся по всем статьям.
В действительности британцы за это время потеряли 318 самолетов. Заводы лорда Бивербрука, подгоняемые его понуканиями, за шесть недель собрали 720 машин — намного больше, чем предполагал Шмид. «Мне надо очень много самолетов, — заявлял полковник, назначенный в августе в военный кабинет. — И для меня не важно, если кому-то это не нравится». На 1 июля истребительное командование имело 791 одномоторный самолет, на сто с лишним машин меньше, чем думал полковник Шмид. 17 августа у британцев уже было 1065 «харрикейнов», «спитфайров» и длиннокрылых «дефиантов» с двигателем 1030 лошадиных сил, и в исправном состоянии находилось 80 процентов машин (без учета 289 самолетов, находившихся на консервации, и 84 учебных самолетов). Шмид полагал, что в ВВС Британии осталось 430 истребителей, на самом деле их было 1438, в три с лишним раза больше[183].
Разведка Шмида ошибалась в том числе из-за того, что пилоты преувеличивали свои успехи, сообщая завышенное количество сбитых самолетов. Но у них зачастую просто-напросто не оставалось времени для того, чтобы проследить за гибелью противника: едва заканчивалась одна воздушная схватка, как начиналась следующая. Дым и даже пламя горящего самолета не всегда означали, что его пилот погиб. Так или иначе, неверные сведения разведки люфтваффе деморализовали летчиков, сопровождавших бомбардировщики: им говорили о слабости противника, а на них волна за волной накатывались британские истребители. Британцы перехватывали практически каждый налет благодаря радарам и эффективным действиям корпуса воздушных наблюдателей, специалистов Государственной школы кодов и шифров (ГШКШ), располагавшейся в Блетчли-Парк в Букингемшире, и отдела «Y» бомбардировочного командования, прослушивавшего немецкую связь.
3
Третья фаза «Битвы за Англию» началась в субботу, 24 августа, массированными бомбардировками главных авиационных баз Королевских ВВС в глубине страны. Это был самый опасный для Британии период воздушной войны. Если бы люфтваффе удалось вывести из строя аэродромы, хотя бы на короткое время, и перенести удары на флот метрополии, то немцы могли бы предпринять вторжение на остров, сбросив парашютно-десантные войска. В налетах участвовали от восьмидесяти до ста бомбардировщиков, охраняемых сотней истребителей, и за одну неделю Британия лишилась многих аэродромов, в том числе в Биггин-Хилл, Манстоне, Лимпне, Хокиндже.
Люфтваффе совершили 1345 вылетов 30 августа и еще больше на следующий день. Только 31 августа Британия потеряла тридцать девять истребителей. За месяц Королевские ВВС подготовили 260 пилотов и 304 летчика были убиты или ранены[184]. Потери превышали пополнение, и летчиков иногда приходилось посылать в бой после двадцати четырех часов учебы. К концу месяца одиннадцать из сорока шести командиров эскадрилий и тридцать девять из девяноста семи командиров авиакрыла погибли или получили ранения. Примеров подлинного героизма и верности долгу летчиков множество, но я приведу лишь один, рассказанный историком истребителей «спитфайр». Новозеландский ас Ол Дир к августу 1940 года уничтожил семнадцать самолетов противника, немцы сбивали его семь раз, три раза он выпрыгивал с парашютом, один раз протаранил Me-109, однажды его «спитфайр» взорвался от прямого попадания бомбы всего в ста пятидесяти ярдах от летчика (на аэродроме), в другой раз взрыв произошел через какие-то секунды после того, как Дир выскочил из кабины рухнувшего на землю самолета[185].
В это же время по ту сторону Ла-Манша случилась совсем иная история. В субботу, 31 августа, адъютант Гитлера в Бергхофе гауптштурмфюрер СС (капитан) Макс Вюнше сообщил Гиммлеру в Берлин: из личной прислуги Гитлера за кражу уволены и сосланы в Дахау гауптшарфюрер (обер-фельдфебель) Вебичек и обершарфюрер (фельдфебель) Зандер. Фюрер не определил срок их заключения в концлагерь[186]. Нет никаких сведений о дальнейшей судьбе этих фельдфебелей. Можно сказать лишь одно: у Гитлера вряд ли стоило что-либо красть.
Британское истребительное командование испытывало перенапряжение сил: еще оставалось два месяца до того времени, когда осень сделает Ла-Манш недоступным для плоскодонных судов и барж, которые кригсмарине собирали для вторжения. Но немцы совершили очередную роковую стратегическую ошибку. Посередине кампании они переключили воздушные удары с аэродромов Британии на города. Смена стратегии была вызвана чисто политическими мотивами. Гитлер и Геринг стали жертвами собственной нацистской психологии, клюнув на удочку Черчилля. Национал-социализму чужд плюрализм мнений, он не терпел противоречий, и в его основе всегда лежала вера в непогрешимость и всесилие фюрера.
25, 28 и 29 августа авиация Британии совершила налеты на Берлин — в первый день в воздух поднялся восемьдесят один самолет — в ответ на то, что 24 августа бомбардировщик «хейнкель» Хе-111 сбросил бомбу на Лондон (возможно, пилот ошибся, потеряв курс). Так или иначе, Гитлер, можно сказать, получил пощечину. Его обещания немцам защитить столицу оказались дутыми. Вполне ожидаемо фюрер пришел в ярость и 4 сентября заявил: «Если они осмеливаются нападать на наши города, то мы сотрем их города с лица земли»[187]. И переключившись через три дня на бомбардировку британских городов, Гитлер проявил такое же недомыслие, какое он допустил, остановив 24 мая танки перед Дюнкерком.
4
Четвертая фаза «Битвы за Англию» началась утром в субботу 7 сентября налетом на лондонский район доков. За один рейд 350 бомбардировщиков, сопровождаемых 350 истребителями, сбросили 300 тонн взрывчатки. «Высылайте все помпы, какие есть, — сообщали пожарные на центральную станцию. — Здесь все в огне». Лето еще не закончилось, вода в Темзе стояла низко, и ее было трудно достать. К тому же на самой реке бушевало пламя: горели бензин и ром, вытекавшие из разрушенных хранилищ. Это было первое устрашающее воздушное нападение на Британию за весь восьмимесячный блиц (такое название получила кампания бомбардировок Британии; не смешивать с блицкригом). По некоторым оценкам, за один день огненного ада был причинен ущерб больший, чем во время Великого лондонского пожара в 1666 году[188]. После полудня люфтваффе повторили налет: 247 бомбардировщиков сбросили 352 тонны взрывчатки и 440 тонн зажигательных канистр. «Все мы понимали исключительную важность нашей миссии», — вспоминал Адольф Галланд об этом дне, когда полыхали огромные доки величайшей в мире морской торговой державы. Доблесть лондонских пожарных отражена Хамфри Дженнингсом в фильме «И начались пожары» (1943), хотя отвага людей, обезвреживавших неразорвавшиеся бомбы, заслуживает не меньшего почитания. Налет был настолько мощным, что командующий местной обороной, решив, будто началось вторжение, разослал кодовое слово «Кромвель», подающее сигнал для мобилизации войск и колокольного набата. «Если и бывают времена, когда жизнь становится обременительной, как предмет неудобной одежды, — писал американский военный атташе в Британии генерал Реймонд Ли, — то я бы сказал, что именно так и мы чувствовали себя тогда в Лондоне».
Помощник Даудинга капитан авиации Роберт Райт впоследствии вспоминал: «Немцы нанесли сильнейший воздушный удар, но он пришелся не на аэродромы, а на Лондон. Это позволило нам собраться с силами, заняться ремонтом, и, самое главное, у пилотов появилось больше возможностей для отдыха, пусть и кратковременного»[189]. Воронки на взлетных полосах были заполнены, механики привели в порядок самолеты, связисты восстановили линии коммуникаций и управления полетами, разрушенные за последние две недели. В кратчайшие сроки ВВС Британии полностью возродили почти все авиационные базы и уже получали с заводов столько техники, что для нее не хватало пилотов. К концу «Битвы за Англию», несмотря на потери, в воздух поднималось больше истребителей, чем в ее начале. В середине сентября 1940 года бомбардировкам подверглись Уэст-Энд, Даунинг-стрит, Букингемский дворец, палата лордов, Дом правосудия и восемь церквей Рена. Гитлер никогда не посещал военно-воздушные базы и места бомбардировок, опасаясь, видимо, возможных неприятностей. Черчилль, король Георг VI и королева Елизавета делали это регулярно, и их встречали восторженно (лишь однажды Черчилля чуть не освистали жители, которых местные власти не успели переселить, после того как были разрушены их дома). Генерал Ли записал в дневник 11 сентября: в зданиях центра пассивной противоздушной обороны и штаба гражданской обороны не осталось ни одного целого стекла, хотя подземные рабочие помещения, газонепроницаемые и оборудованные кондиционерами, продолжали нормально функционировать. Два дома на Овингтон-сквер в Найтсбридже стояли без фасадов, и из разорванных пустот свисали картины и ковры. Сильно пострадал Сити, а на Треднидл-стрит перед Банком Англии зияла огромная воронка. Еще больше ущерба немцы причинили Уайтчепелу и Доклендсу. Бомбы, попадая в убогие кирпичные дома, прошивали их насквозь, взрывались у самой земли, образуя гигантские дыры, в которые обрушивались стены и потолки со всем содержимым. Люди копошились в развалинах, отыскивая уцелевшие вещи. Но, как отмечал Ли, никто не роптал на судьбу. Один рабочий сказал ему: «Для нас важно знать — бомбим ли мы Берлин. Если им достается так же, как и нам, то мы стерпим»[190].
«После успешной высадки и оккупации война закончится быстро, — заявил Гитлер на фюрерском совещании 14 сентября 1940 года. — Мы задушим Британию голодом»[191]. В этот день начались бомбежки индустриального района на реке Клайд. С 7 сентября 1940 года до завершения первой фазы блица 16 мая 1941 года немцы совершили семьдесят один массированный налет на Лондон (имеется в виду рейд, в продолжение которого сбрасывается более ста тонн взрывчатки). Восемь раз они бомбили Ливерпуль, Бирмингем и Плимут, шесть раз — Бристоль, пять раз — Глазго, четыре раза — Саутгемптон, три раза — Портсмут и по крайней мере по одному разу нападали еще на восемь других британских городов. В целом за эти месяцы люфтваффе сбросили 18 291 тонну взрывчатки на Лондон, по тысяче с лишним тонн на Ливерпуль, Бирмингем, Плимут и Глазго, по 578—919 тонн — на другие британские города[192]. Но меры предупреждения и защиты от воздушного нападения были настолько продуманны и эффективны, что за день редко когда гибло более двухсот пятидесяти человек (потери немецких городов в последующем были намного существеннее)[193].
Британия в июле 1940 года имела 1200 тяжелых зенитных орудий и 3932 прожектора (1691 орудие и 4532 прожектора через одиннадцать месяцев). Однако пользы от них было мало, если не считать того, что они вынуждали немецких летчиков подниматься выше, чем нужно для более прицельного бомбометания. Во время ночного блица немцы потеряли больше самолетов из-за аварий, а не в результате зенитного огня и действий истребителей[194]. Тем не менее «ак-ак», как называлась зенитная противоздушная оборона, помогала гражданскому населению укрываться в подвалах, на станциях лондонской подземки, в общественных бомбоубежищах и в частных убежищах Андерсона, оборудованных на огородах, поднимала моральный дух британцев. (Любопытный факт: во время блица два миллиона лондонцев уехали из города, а 60 процентов тех, кто остался в столице, предпочитали спать в своих постелях, но не в бомбоубежищах[195].)
О том, что Гитлер собирался сделать с Лондоном, можно судить по его разговору с главным архитектором (потом министром вооружений) Альбертом Шпеером) летом 1940 года за ужином в имперской канцелярии:
«Вы когда-нибудь смотрели на карту Лондона? Он так тесно построен, что один источник возгорания может уничтожить весь город, как это уже случилось двести лет (sic) назад. Геринг предлагает применить множество зажигательных бомб нового типа для того, чтобы создать источники возгорания в разных частях Лондона. Пожары везде и повсюду. Тысячи пожаров. Затем они сольются в одно гигантское море огня. Геринг прав. Фугасные бомбы бесполезны. Это могут сделать только зажигательные бомбы — спалить весь Лондон. Какой прок от пожарных, когда запылает все и сразу?».
Все это, конечно, бред пиромана. Но в идее Геринга использовать зажигательные, а не фугасные бомбы, была своя логика, в чем Гитлер мог лично убедиться во время бомбардировок Гамбурга в июле 1943 года.
Надо ли говорить, насколько важно моральное состояние людей для того, чтобы выдержать ужас бомбежек, и ночных в особенности. Капитан-лейтенант Джон Макбет, командир эскадренного миноносца «Веномос», участвовавший в эвакуации британской армии из Дюнкерка, вспоминал: «Наши офицеры, естественно, были подавлены тем, что мы потерпели поражение, и нас выгнали из Европы, но ни у кого даже и мысли не было о том, что нас побили. Все думали так: «Ладно, в следующий раз мы им накостыляем»»[197]. «Накостылять» немцам, конечно, было непросто. Гитлер уже владел континентальной Европой от Сен-Жан-де-Люза на французско-испанской границе на юге до Нарвика на севере и от Шербура на западе до Люблина на востоке. Несмотря на кажущуюся нелогичность того, что им приходится воевать с Германией без континентальных союзников, британцы видели в этом и положительную сторону. Драматург Дж. Б. Пристли писал о настроениях того времени: «Мы теперь предоставлены сами себе, но мы выдержим эту войну»[198]. Король думал точно так же, когда говорил матери 27 июня 1940 года: «Лично я чувствую себя гораздо спокойнее сейчас, когда у нас нет союзников, с которыми надо нежничать и любезничать»[199].
Различные британские министерства, конечно же, старались воздействовать на общественную психологию, но не столь навязчиво и напористо, как это делала наглая и тщеславная пропагандистская машина Геббельса в Германии. В литературе и искусстве по-прежнему звучала тема ранимости и чувственности человека, что было совершенно чуждо нацистскому самоощущению. В песнях не было никакого ультрапатриотизма и джингоизма. Баллада Анны Шелтон «Я с тобой увижусь» может быть обращена и к погибшему на войне возлюбленному, и к просто отсутствующему человеку. В песне Фланагана и Аллена «Беги, кролик, беги» выражается всего лишь надежда на то, что кролику удастся не попасть в горшок к фермеру. Вера Лини не знает, где и когда она снова встретит своего любимого, может быть, «в один из чудесных солнечных дней». В фильме «Мост Ватерлоо» (1943) с Вивьен Ли и Робертом Тейлором утверждаются традиционные британские ценности добропорядочности и верности. Сюжет почти полностью построен на событиях Первой мировой войны. Очаровательная балерина Майра влюбляется в порывистого аристократа капитана Роя Кронина, но, получив известия о том, что он погиб в бою, становится проституткой. Когда капитан возвращается и вновь клянется ей в верности, она накладывает на себя руки, чтобы не запятнать честь его семьи и его полка. Три офицера Ренделлширских фузилеров являют собой образец мужественности и благородства (главный герой награждается орденом «Военный крест» за битву при Камбре).
В фильме «Миссис Минивер» (1942) отражены события 1940 года. Главную героиню играет Грир Гарсон, а ее мужа, архитектора, — Уолтер Пиджен. В нем персонажи совершают и доблестные поступки (мистер Минивер отправляется в Дюнкерк, его жена разоружает раненого немецкого летчика, сын идет служить в ВВС), и переживают тяжелые утраты: их прекрасная невестка, только что вернувшаяся из свадебного путешествия, погибает под пулями немецкого пикирующего бомбардировщика. В конце фильма через разбитую бомбами крышу деревенской церкви, где идет воскресная служба, виден самолет британских ВВС, и викарий говорит: «Это война не только солдатская. Это война народа, всего нашего народа… Это наша война. Идите же и сражайтесь!» Во время блица моральный дух британцев был высок, поразительно высок. Организация по изучению общественного мнения «Масс обсервейшн» в начале 1941 года провела опрос лондонцев, и большинство жителей ответили, что их угнетают не столько бомбы, сколько погода.
Никакая пропаганда не могла вызвать у британцев такую ненависть к гитлеризму, какую породил разрушительный налет на Ковентри, совершенный пятьюстами бомбардировщиками ночью 14 ноября 1940 года. Хотя число жертв в сравнении с последующими потерями немецких, русских и японских городов было сравнительно невелико — 380 убитых и 865 раненых — и больше погибло британских летчиков, совершавших налеты на Германию, чем гражданского населения за время блица, массированная бомбардировка Ковентри, произведенная в начальной стадии воздушной войны, стала символом беспощадной жестокости нацистов.
* * *
«Битва за Англию» достигла своего критического момента 15 сентября 1940 года, по замечанию Черчилля, как и битва при Ватерлоо, в воскресный день. Из ста бомбардировщиков и четырехсот истребителей, напавших на Лондон, британцы сбили пятьдесят шесть, потеряв своих двадцать шесть (по другим оценкам, счет был шестьдесят один к двадцати девяти)[200].[201] «Сколько самолетов у нас в резерве?» — спросил премьер-министр новозеландского вице-маршала Кита Парка. «Ни одного», — ответил вице-маршал. По стандартам 1944—1945 годов потери были незначительные — за один день битвы над Марианскими островами в 1945 году японцы лишились четырехсот самолетов, — но для немцев в 1940 году они были неприемлемыми.
После 15 сентября — этот день теперь отмечается как День «Битвы за Англию» — моральный дух люфтваффе стал неуклонно падать. Галланд писал:
«Неспособность добиться сколько-нибудь заметных успехов, постоянная чехарда с приказами, обнаруживающая отсутствие ясных целей, очевидное непонимание командованием складывающейся ситуации — все это деморализовало нас, пилотов-истребителей, испытывавших физическое и психологическое перенапряжение. Мы жаловались на руководство, на пилотов бомбардировщиков, на «штуки», мы были недовольны собой. Мы видели, как наши товарищи, наши испытанные братья по оружию один за другим выбывают из наших рядов».
На встрече в Каринхалле Геринг спросил Галланда: чего ему больше всего не хватает в бою? Ас-орденоносец, который вскоре получит и дубовые листья к своему Рыцарскому кресту за сороковой по счету сбитый самолет противника (над эстуарием Темзы 24 сентября), ответил: «Экипировки «спит-файров» для всей моей группы». Рейхсмаршал встал, топнул ногой и, чуть ли не рыча от гнева, вышел из комнаты.
Хотя «штуки» Ю-87 и обладали бомбовой мощью, равноценной удару 5-тонного грузовика в каменную стену на скорости шестьдесят миль в час, их было недостаточно для того, чтобы поставить на колени такой город, как Лондон, столицу Британской империи. «Штука» оказывала эффективную поддержку наземным войскам, но в других операциях из-за сравнительно малой скорости и маневренности она становилась легкой мишенью для «харрикейнов» и «спитфайров». Претензии товарищей Галланда к «штукам» объясняются тем, что у Германии не было дальних бомбардировщиков, а «хейнкель» Хе-177 появился только в конце 1942 года. Самый большой немецкий бомбардировщик, использовавшийся в «Битве за Англию», имел бомбовую нагрузку 4000 фунтов — немало для того времени, но мизер по сравнению с теми возможностями, которыми союзники располагали впоследствии: их самолеты могли сбрасывать до десяти тонн. После 7 сентября налеты на Лондон совершали авиационные крылья по пятьдесят — восемьдесят бомбардировщиков, сопровождаемых истребителями, которые могли находиться над Лондоном не более пятнадцати минут. Галланд привел и другой фактор, сыгравший свою роль в «спасении страны в критический для нее час», — храбрость британских летчиков. Правда, за все время «Битвы за Англию» крестом Виктории был награжден лишь один пилот — вследствие жесткого правила, требовавшего засвидетельствования исключительно отважных поступков. Вот как, например, описывала «Лондон газетт» подвиги капитана авиации Дж. Б. Николсона:
«Во время боя у Саутгемптона 16 августа 1940 года в самолет капитана авиации Николсона попали четыре пушечных снаряда. Два из них ранили пилота, а от взрыва третьего загорелась система подачи топлива. Готовясь покинуть самолет из-за пламени, охватившего кабину, Ииколсон заметил вражеский истребитель. Он пошел в атаку и подбил врага. Продолжая оставаться в горящей кабине, капитан получил тяжелые ожоги рук, лица, шеи и ног. Капитан Ииколсон всегда проявлял смелость в воздушном бою, и этот героический эпизод еще раз доказывает, что он обладает решимостью и мужеством самого высокого порядка, позволившими ему продолжать схватку с противником, несмотря на ранения и пожар в самолете. Он проявил исключительную отвагу и пренебрежение собственной жизнью».
Газета не упоминает еще одну деталь: капитана Николсона ранили дробью из ружья ополченцы местной обороны, приняв его за вражеского парашютиста. К сожалению, отважный летчик пропал без вести, когда «либерейтор», на котором он находился в качестве пассажира, потерпел катастрофу над Бенгальским заливом 2 мая 1945 года.
Британия не была одинока в войне с нацистской Германией еще и потому, что бок о бок с ее летчиками сражались и иностранцы. Из 2917 пилотов истребительной авиации во время «Битвы за Англию» 578, или каждый пятый, не являлись британцами. Среди них было 145 поляков, 126 новозеландцев, 97 канадцев, 88 чехов, 33 австралийца, 29 бельгийцев, 25 южноафриканцев, 13 французов, 10 ирландцев, 8 американцев, три родезийца и один уроженец Ямайки[204]. Наиболее успешной — в смысле боевой статистики — оказалась 303-я эскадрилья, состоявшая из поляков. Чехи и поляки проявили себя как самые лютые истребители вражеских самолетов. Их фанатизм объяснялся двумя причинами: во-первых, дома у них хозяйничали немцы, а во-вторых, Британия стала для них, как говорили поляки, Wyspa ostatniej nadziei — островом последней надежды. В результате политики нейтралитета американские добровольцы подвергали себя риску лишиться американского гражданства по закону о гражданстве 1907 года, попасть на несколько лет в тюрьму и заплатить штраф 10 000 долларов. Тем не менее восемь американцев пошли на этот риск, и только один из них, Джон Хавиленд из 151-й эскадрильи, научившийся летать в Ноттингемском университете и принявший бой после двадцати четырех часов тренировочных полетов на истребителе, пережил войну[205].
Через два дня после того, как британцы отделали люфтваффе 15 сентября, Гитлер, уже отсрочивший операцию «Морской лев» до 27 сентября, отложил ее до дальнейших «особых указаний». Последний дневной налет на Лондон немцы совершили 30 сентября. 31 октября впервые не было потеряно ни одного самолета ни с той, ни с другой стороны. Можно считать, что в этот день «Битва за Англию» практически закончилась. В понедельник, 4 ноября, впервые с июля молчали сирены. Британия могла чувствовать себя в безопасности. Но к этому времени четверть миллиона человек остались без крова, 16 000 домов были полностью разрушены, 60 000 были непригодны для проживания и 130 000 нуждались в восстановлении. Тем не менее моральный дух нации, хотя и был подорван в большей мере, чем могла признать подвластная официальной и самостийной цензуре пресса, но не сломлен, и в стране продолжалась обычная жизнь. Правительственные плакаты призывали: «Сохраняем спокойствие. Так держать!»
Блиц обошелся британцам немалой кровью: 43 000 убитых и 51 000 раненых, — но после сентября 1940 года страна была вне смертельной опасности, по крайней мере на какое-то время[206]. Конечно, об этом знали лишь те, кто имел доступ к расшифрованным немецким документам, и поскольку правительство хотело, чтобы народ сохранял бдительность, то население не могло избавиться от ощущения тревоги до тех пор, пока Гитлер не прекратил кампанию бомбардировок за месяц до вторжения в Россию. С мая 1940 года немцы потеряли 1733 самолета, британские ВВС — 915. Цифры, безусловно, не столь ошеломляющие в сравнении с потерями, которые немецкая авиация понесет позднее в России, а японцы — на Дальнем Востоке, но достаточные для того, чтобы признать поражение в «Битве за Англию» (к ним надо приплюсовать еще 147 Me-109 и 82 Ме-110, сбитых ранее во Франции). Это было первое сражение, выигранное союзниками в войне с Германией. Гитлеровская директива № 16, требовавшая «уничтожить английскую метрополию как базу, с которой могут продолжаться военные действия против Германии», осталась невыполненной, и Британия действительно станет «базой» для борьбы с гитлеризмом.
Естественно, премьер-министр высоко оценил героизм молодых летчиков, обеспечивших победу в «Битве за Англию», удостоив самой дорогой наградой — своим бессмертным изречением. Вернувшись с командного пункта ВВС в Аксбридже, где он наблюдал за боем авиационной группы №11, Черчилль сказал генерал-майору Гастингсу «Пагу» Исмею: «Никогда еще в истории человеческих конфликтов так много людей не были обязаны столь многим столь немногим». Через пять дней он повторил эту сентенцию в палате общин, добавив: «Мы отдаем наши сердца пилотам-истребителям, чью отвагу мы видим изо дня в день»[207]. Его слова о героизме «немногих» навсегда остались в памяти британцев.
5
Черчилль хорошо понимал, что для выживания Британии необходимо сделать более дееспособным «внутренний фронт», и правительство произвело радикальные изменения в обществе, ассоциирующиеся обычно с чрезвычайным положением. Еще при Чемберлене была создана необходимая правовая основа: в апреле 1939 года была введена воинская повинность, а в августе парламент принял Закон о чрезвычайных полномочиях. В мае 1940 года Черчилль дополнил его подразделом 18В(1А), дающим ему право без суда и следствия на время войны интернировать фашистов, что равносильно введению в стране военного положения. Ему не нравились чрезвычайные меры, и он назвал отмену Хабеас корпус в высшей степени «гнусным актом», взяв тем не менее на себя полномочия, приближавшие Британию к временам Оливера Кромвеля.
В 1939 году Британия все еще импортировала 70 процентов продовольствия, поэтому лозунг «Копай для победы!» имел прямое отношение не только к фермерам, но и к морякам торгового флота (за годы войны их погибло 30 589). С того времени пахотной земли стало больше на 43 процента, около семи миллионов акров лугов и пастбищ пошли под плуг. Введя нормирование продуктов, фактически запретив расточительство и увеличив число земельных наделов до 1,7 миллиона, Британия смогла сократить продовольственный импорт до минимума. К концу войны страна обеспечивала за счет собственного производства до 50 процентов потребностей в сахаре и практически полностью удовлетворяла нужды населения в этом продукте[208].
Правительство Чемберлена почти ничего не сделало для подготовки британской экономики к войне. К маю 1940 года более миллиона британцев оставались без работы, а трудовые ресурсы выросли лишь на 11 процентов, и главным образом за счет притока женщин во все отрасли, кроме тяжелой промышленности. Восемьдесят тысяч женщин, вступив в Женскую земледельческую армию, занялись сельским хозяйством, садоводством и огородничеством, еще 160 000 представительниц слабого пола заменили мужчин на транспорте. «В продолжение всего периода воздушных налетов, — говорил Черчилль в палате общин в декабре 1943 года, — интенсивным бомбардировкам подвергались главные артерии страны, железные дороги со всеми их тупиками и запасными путями. Несмотря на бомбардировки, перевозки не прекращались, и поток вооружений и боеприпасов не иссякал. Все это был о достигнуто и кровью, и потом»[209]. Стоит добавить, что «кровь и пот» проливали и женщины.
Мобилизация трудовых ресурсов в таких масштабах возможна только в условиях тотальной войны, и она произвела революционные изменения в британском обществе. К июню 1944 года из шестнадцати миллионов женщин в возрасте от четырнадцати до пятидесяти девяти лет семь миллионов сто тысяч работали на войну. Они служили во вспомогательных войсках, в отрядах гражданской обороны, трудились на предприятиях, производивших боеприпасы и другое военное имущество. Один миллион шестьсот сорок четыре тысячи женщин заняли рабочие места мужчин в некоторых, «особо важных отраслях», высвободив их для фронта и тяжелой промышленности. Занятость мужчин в возрасте от четырнадцати до шестидесяти четырех лет к концу 1944 года была еще выше: 93,6 процента от общей численности 15,9 миллиона[210]. Один миллион семьсот пятьдесят тысяч мужчин служили в отрядах местной обороны, еще столько же были вовлечены в гражданскую оборону, многие поступили в пожарные команды. Несмотря на патриотический энтузиазм, служба в интересах национальной безопасности не была уж совсем добровольной. В декабре 1941 года, например, правительство ввело обязательный набор женщин в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет во вспомогательные рода вооруженных сил, на заводы и в сельское хозяйство. И они не получали равное жалованье или зарплату за равный труд.
Государство играло главную роль в эвакуации населения и в первые месяцы войны, и в период блица, и во время запусков «летающих бомб» «Фау-1» и ракет «Фау-2». В 1939—1944 годах более миллиона детей были вывезены из городов в сельскую местность, где в течение нескольких лет жили с совершенно незнакомыми людьми. Долгие разлуки с родителями, тоска по дому, скука, вши, писание в постель на нервной почве — трагическая судьба сложилась у многих британских детей в годы войны.
Запомнились британцам обязательное ношение противогазов, затемнения, крики стражей противоздушной обороны «Гасите свет!», ночные бдения на станциях метро, в бомбоубежищах, в подвалах и самодельных укрытиях на огородах. Не могли они забыть и нормирование продуктов: ограничения на масло, сахар, бекон и ветчину были введены в январе 1940 года, а на следующий год уже нормировались почти все продукты, кроме хлеба (конечно, некоторые люди и в годы военного нормирования ели лучше, чем во время Великой депрессии). Нормировались бензин, одежда, мыло и вода для мытья. Народ собирал металлолом для авиастроения. Для тех, кто всегда жил экономно и скромно, война стала, можно сказать, бедой; для тех же, кто привык к роскоши, дорогой косметике и колготкам, она сделалась настоящим бедствием.
Если первой жертвой всякой войны традиционно считается правда, то вторыми после нее страдают финансы. Военные расходы поставили экономику Британии на грань банкротства. Черчилль не жалел средств на национальную оборону, несмотря на предупреждения канцлера казначейства сэра Кингсли Вуда, скончавшегося в сентябре 1943 года, а затем и сэра Джона Андерсона. Подоходный налог вырос с семи шиллингов шести пенсов до десяти шиллингов, то есть с 37,5 до 50 процентов, и многие британцы покупали государственные сберегательные сертификаты по патриотическим низким процентным ставкам. Занятость во всех производительных отраслях экономики (то есть без учета вооруженных сил, здравоохранения, системы образования и других подобных сфер человеческой деятельности) за годы войны сократилась на 1,6 миллиона человек[211].[212] Поскольку больше половины производительных сил тратилось на вооружения, экспорт упал до такого уровня, что в 1945 году образовался отрицательный торговый баланс в размере 1,04 миллиарда фунтов стерлингов (перед войной он составлял всего лишь 387 миллионов фунтов). Выбытие из производительной сферы огромного числа людей, содержание вооруженных сил, приобретение и производство вооружений и военного снаряжения и снижение налоговых поступлений привели к тому, что Британия в период между 1939 и 1945 годами была вынуждена истратить большую часть финансовых резервов и продать почти все зарубежные активы.
К концу войны внешний долг Британии увеличился в пять раз, до 3,35 миллиарда фунтов стерлингов, и страна превратилась в самого главного должника в мире. Не договорился бы экономист Джон Мейнард Кейнс, предсказавший Британии «финансовый Дюнкерк», с Соединенными Штатами в декабре 1945 года о займе в размере 3,75 миллиарда долларов, страна вполне могла стать экономически несостоятельной. «Не будь займа, — писал финансовый редактор газеты «Гардиан» Ричард Фрай, — в стране мог начаться голод, пришлось бы отложить многие программы реконструкции и восстановления (жилья, электростанций, железных дорог и т.п.), а политические последствия могли приобрести революционный характер»[213]. Правительство Черчилля сознательно шло на финансовые риски, стремясь к тому, чтобы Британия вела войну в полную силу.
6
В то время как Британия отстаивала свою независимость, другие государства, тоже не оккупированные Германией, объявляли нейтралитет. Среди них были Турция (и союзники, и страны Оси пытались втянуть ее в свой лагерь), Швейцария (обладала большой гражданской армией и легко обороняемой территорией), Португалия (не очень уверенно, но занимала сторону союзников), Ватикан (был настроен против нацистов, хотя вел себя дипломатично), Ирландия (ее могли защитить и Ла-Манш, и британские ВВС, и ВМФ) и Швеция (в июле 1940 года предоставила Германии право перемещать войска через ее границы и гарантировала поставки железной руды для германской военной промышленности). В стан нейтралов можно зачислить Испанию: ее диктатор генерал Франсиско Франко чувствовал себя обязанным Гитлеру за поддержку в гражданской войне, но предпочитал наблюдать со стороны за тем, кто возьмет верх. Гитлер в октябре 1940 года во время встречи в Гендайе на границе с Францией девять часов уговаривал каудильо объявить войну союзникам, и позднее Франко утверждал: «Я скорее вырвал бы себе три или даже четыре зуба, но не согласился бы вовлечь себя в новую войну»[214].
Черчилль сказал о нейтралах в радиовыступлении 20 января 1940 года: «Каждый из них надеется, что если хорошо накормить крокодила, то он съест его последним. Все рассчитывают на то, что шторм пройдет прежде, чем они начнут тонуть». Не всем нейтралам понравились эти слова Черчилля, но он был прав. Швейцария, имевшая под ружьем 450 000 человек и считавшая себя «неприступным редутом», объявила о нейтралитете еще в марте 1938 года. Тем не менее швейцарцы пропустили через свою территорию немецкие и итальянские грузовые составы и лишь запретили провозить войска. Они неплохо заработали на этом. Перед войной швейцарская лесозаготовительная компания, получавшая государственные субсидии, построила концлагерь Дахау. Переговоры о контракте на сумму 13 миллионов швейцарских франков вел сын главнокомандующего Анри Гисана.
Трудно сказать, сколько невинных людей погибло из-за отказа Швейцарии принимать евреев, бежавших от милиции «Виши» в 1942—1943 годах. Швейцария фактически игнорировала требования пересмотреть драконовские иммиграционные законы, вследствие которых в страну после начала войны смогли въехать только семь тысяч человек. Генрих Ротмунд, шеф полицейского департамента министерства юстиции и полиции, приказывал своим людям останавливать евреев, пытавшихся перейти границу в лесистой местности у Понтарлье-Безансона, а тех, кто оказывался на территории Швейцарии, выдворять обратно во Францию. «Происходили страшные вещи, — писал швейцарский историк. — Некоторые беженцы совершали самоубийства на глазах у швейцарских пограничников»[215].
Швейцарское правительство объясняло свой отказ впускать евреев-беженцев тем, что вместе с ними якобы могут проникать и диверсанты. Приводились и другие доводы: швейцарцы потеряют работу, поскольку иммигранты не поедут в третьи страны. Власти запретили въезд в страну любому беженцу или иммигранту, «занимающемуся профессиональной деятельностью, оплачиваемой или неоплачиваемой». Тем не менее к маю 1945 года в лагерях находилось 115000 беженцев, не считая тех, кто остановился в отелях или у друзей. За годы войны в Швейцарию прибыли или через ее территорию проехали 400 000 человек, включая, конечно, тех, кто попал затем в руки к немецким и итальянским фашистам[216].
Уступчивость шведов начала проявляться еще раньше. В начале 1940 года они решительно отказались пропустить через свою территорию британские и французские экспедиционные силы для оказания помощи Финляндии в войне с Россией. Позднее правительство Стокгольма предоставило территорию страны немцам для переброски дополнительных войск в оккупированную Норвегию. В период между июлем 1940 года и августом 1943-го по железным дорогам Швеции было перевезено не менее 140 000 немецких солдат и бесчисленное количество военных грузов, что избавило вермахт от необходимости пользоваться опасными морскими путями.
Перед вторжением немцев в Россию шведы разрешили им перебросить через свою территорию целую дивизию. В следующем году шведские суда доставили в германские порты 53 процента импортной железной руды, необходимой для производства вооружений, снова избавив немецких моряков от опасных встреч с кораблями союзников. Лишь после битвы под Сталинградом в феврале 1943 года шведы, увидев, кто может выиграть войну, пошли на уступки союзникам и заставили немцев перевозить руду на собственных судах. И только в апреле 1944 года Швеция прекратила поставлять в Германию шарикоподшипники. А после войны были найдены компоненты ракет «Фау-2» со штемпелями «Сделано в Швеции». По словам Альберта Шпеера, Гитлер намеревался построить на месте Берлина новую столицу — Германию — почти целиком из шведского гранита, который шведы обязывались доставлять ему в продолжение всей войны вместе с железной рудой и шарикоподшипниками. Победи Гитлер в войне, уже на другой день от суверенитета Швеции, Швейцарии, Ирландии и других нейтралов остались бы одни потроха. В конце января 1942 года Гитлер, отметив, что шведы и швейцарцы «всего лишь играют в солдатики», сказал приближенным в Бергхофе: «Евреи должны собрать свои пожитки и исчезнуть из Европы… Надо очистить от них и Швейцарию, и Швецию. Мы не можем позволить, чтобы у нас за спиной тлели очаги ненадежности»[217].
Самым одиозным было дезертирство Ирландии из борьбы цивилизованного мира с нацизмом. Его нельзя было объяснить ни территориальной близостью к Германии, как в случае Швейцарии и Швеции, ни притворством. Даже на завершающей стадии войны, когда Германия терпела поражение за поражением, тышох Имон де Валера все еще воздерживался от публичного осуждения и нацизма и Гитлера. (Порицая нападение Германии в 1940 году на нейтральные Нижние страны, глава правительства так и не назвал агрессора.) А о своем визите в германскую миссию в Дублине, чтобы выразить соболезнования в связи со смертью Гитлера в апреле 1945 года, де Валера впоследствии говорил: «Я поступил совершенно правильно и, по моему мнению, разумно». К тому времени уже были освобождены узники Бухенвальда и вскрылись ужасающие последствия геноцида. Общественность Великобритании и Соединенных Штатов была шокирована и возмущена действиями тышоха, о чем, конечно, умолчала подцензурная пресса Ирландии.
Нейтралитет Ирландии вызвал негодование во всей остальной части Британских островов, и не один Черчилль считал, что страна, «находясь легально в состоянии войны, пряталась за чужие спины». В 1938 году правительство Чемберлена передало Ирландии три стратегически важных атлантических порта, которые Британия удерживала по условиям англо-ирландского договора 1922 года. Когда через год началась война, Дублин не разрешил британскому флоту входить в эти порты, и в Лондоне поняли, что совершили непоправимую ошибку. Черчилль сказал военному кабинету: «Ирландия теперь с видимым удовольствием душит Англию»[218]. Ирландская шутка того времени — «и против кого же мы нейтральны?» — для него была вовсе не смешной. Нейтралитет Ирландии можно было объяснить только застарелой враждебностью к Британии, взращенной вековыми взаимными антагонизмами. Ослепленное ненавистью правительство де Валеры пренебрегло более серьезными проблемами, возникшими в 1939 году.
Потеря атлантических морских баз в южной и западной Ирландии создала большие трудности для британского флота. Конвои не могли уходить далеко в океан, как во время Первой мировой войны. Эскадренным миноносцам и корветам требовалось больше времени для заправки топливом. Буксиры не могли оказать своевременную помощь судам, терпящим бедствие. И конвои должны были идти кружным путем — из шотландских портов. «Вряд ли возможно подсчитать, сколько моряков и кораблей погибло из-за оппортунизма Ирландии, — писал Николас Монсаррат, романист, командовавший фрегатом во время «Битвы за Атлантику». — Для всех очевидно одно — последствия оказались тяжелыми и трагическими». Персонажи его повести вымышленные, но слова главного героя, командира фрегата в конвое, отражают реальную ситуацию:
«Трудно не проникнуться презрением к такой стране, как Ирландия. Это была и ее война, а шансы сохранить свободу и независимость в случае победы Германии были равны нулю. То, что Ирландия самоустранилась от конфликта, поставило всех моряков в Атлантике в тяжелое положение, создало не только угрозу для их жизни, но и привело к их гибели. Это не могло не вызывать у них вполне заслуженное чувство брезгливости… Среди людей, которых хотелось бы благодарить после войны, конечно, не может быть тех, кто стоял рядом и равнодушно смотрел, как тебе отрезают голову».
Поскольку нейтралы выбыли из войны, Британии оставалось полагаться на очаги сопротивления нацистам в оккупированных странах, и 19 июля 1940 года Черчилль подписал распоряжение о создании Управления специальных операций (УСО) для «координации диверсионных актов и саботажа за рубежом»[220]. Зародился мир секретных агентов, ночных парашютных десантов, тайников оружия, цианистого калия, поддельных документов и золотых соверенов — предмет будущих остросюжетных книг и фильмов, в которых деятельность УСО будет живописаться с таким пиететом, какого она вряд ли заслуживала.
«Солдаты регулярной армии не годятся для того, чтобы возбуждать революции, — писал лейборист Хью Далтон, назначенный шефом УСО. — Они не способны провоцировать социальный хаос и пользоваться всеми теми неджентльменскими методами борьбы, которыми владеют нацисты». Черчилль всегда интересовался нестандартными способами и средствами ведения войны, и УСО можно считать его детищем. Поручив 16 июля 1940 года Далтону возглавить Управление специальных операций, он напутствовал его: «Запалите всю Европу!»[221]. Агенты УСО должны были, используя движения Сопротивления, отвлечь как можно больше немецких дивизий вначале с Восточного, а затем с Итальянского и Западного фронтов. Но это приводило к многочисленным жертвам среди мирного населения (а нередко и к неоправданным убийствам). Подрывы коммуникаций в тылу врага были небесполезны перед днем «Д». Однако они оборачивались трагедией для местных жителей: именно на них немцы обрушивали весь свой гнев после того, как исчезали агенты УСО. Немцы без колебаний проводили массовые расстрелы заложников в отместку за нападение на них в оккупированной Европе. Они могли уничтожить целые деревни — слишком высокая цена за не всегда стратегически оправданные операции УСО. Диверсионная деятельность была действительно успешной лишь в одном: она помогала народам Европы восстановить чувство собственного достоинства и самоуважения. В особенности это касалось Франции, которая всегда считала себя (и была таковой) lagrande nation (великой нацией)[222].
Акции УСО сыграли важную роль в противостоянии амбициям Сталина. Отчасти благодаря вооружениям, доставленным агентами УСО, вождь югославских партизан маршал Иосип Броз Тито смог выстоять против русских в 1945— 1946 годах, а в Греции победили антикоммунисты. Французские коммунисты вполне могли устроить государственный переворот осенью 1944 года, если бы агенты УСО не раздали «резистантам» полмиллиона мелкого стрелкового оружия. В марте 1945 года УСО помогло королеве Вильгельмине вернуться на трон в Голландии; в Бирме британские агенты весной 1945 года убедили У Онг Сана поменять свои политические взгляды и перейти на сторону союзников. Агенты УСО провели важные операции против немецких ядерных установок «тяжелой воды» в Телемарке и Верморке, задержав создание атомной бомбы в Германии. Кроме того, наземные операции иногда давали больший эффект, чем бомбардировки. Ранцевыми зарядами, доставленными 5 ноября 1943 года агентами УСО, были полностью разрушены главные установки завода «Пежо» в Сошо у Монбельяра, производившего танковые башни. За четыре месяца до диверсии британские ВВС тоже бомбили завод, но бомбы не попали в цель, что привело к многочисленным жертвам среди гражданского населения[223].
Серьезные проблемы для УСО создавали внутренние распри в европейских движениях Сопротивления. В Греции и Югославии монархисты враждовали с коммунистами, в то время как, например, во Франции движение Сопротивления объединяло широкий политический спектр его участников — от голлистов до коммунистов-франтирёров. Сложности возникали в связи с проведением операций. Как организовать тайные диверсионные отряды, не привлекая к ним внимание? Как заручиться поддержкой местного населения, не подвергая его карательной мести нацистов? УСО постоянно конфликтовало с ВВС из-за самолетов, необходимых для забрасывания диверсантов, с министерством иностранных дел, требовавшим соблюдать суверенитет нейтралов, с войсковыми командующими по поводу стратегических целей операций, с военным кабинетом (где УСО прозвали «службой рэкета») из-за выделения финансовых и материальных средств. При этом затруднения в разрешении конфликтных ситуаций испытывал даже такой закаленный в политических схватках боец, как Далтон.
Британцы, допуская возможность мстительной расправы над мирными жителями в оккупированных странах Европы, понимали, что нечто подобное может произойти и с ними в случае вторжения Германии на их родной остров. Полковник (позднее генерал-майор) Колин Габбинз сформировал вспомогательные подразделения для продолжения борьбы с немцами после вторжения и, остерегаясь предательства при угрозе возмездия, позаботился и о том, чтобы местное население не знало о местоположении тайных убежищ. Регулярная армия тоже готовилась к нашествию нацистов. «Мы сооружали заграждения на дорогах, расчищали огневые позиции, — вспоминал Майкл Говард из Колдстримского гвардейского полка. — И мы были вооружены не дробовиками. Я обшарил всю местность в поисках узких дорог, где мы могли бы натянуть проволоку и обезглавить немецких мотоциклистов. Нам, по крайней мере мне, даже в голову не приходило, что немцы, разозлившись, могут расстрелять всю деревню. Я не думал и о том, что если немцы выиграют войну, то меня и всех молодых людей старше семнадцати лет отправят как рабов в Германию, а судьба моей матери, стопроцентной еврейки, будет еще тяжелее»[224].[225]
Провал гитлеровского плана «Морской лев» означал, что британцы избежали трагической участи стран Европейского континента. Британцам не пришлось, подобно народам оккупированной Европы, делать страшный выбор между жизнью и смертью и идти на компромиссы. В продолжение всей войны Черчилль часто апеллировал к моральному духу 1940 года — annus mirabilis, чудесного года в истории Британии; делали это и другие политики. Теперь перед британскими стратегами открывалась зияющая пропасть неизвестности. Что приготовили для них страны Оси? Скорее из-за отсутствия альтернативы, а не по каким-то иным причинам, война переместилась на побережье Северной Африки и Средиземноморья. Скоро победа в «Битве за Англию» будет казаться лишь эпизодом в длительной и непредсказуемой борьбе с фашизмом.