В июне 1920 года сотрудники Особого отдела ВЧК в ходе оперативной разработки выявили и арестовали в Москве главного резидента 2-го отдела польского генштаба Игнатия Добржинского (псевдоним «Сверщ»» — «Сверчок»), служившего политруком на курсах броневых частей. Первые глубокие по тактике допросы, похожие на монологи, построенные на убеждениях и веских аргументах, проведенные особоуполномоченным Особого отдела ВЧК А.Х. Артузовым, сделали свое оперативное дело. После первых отказов о сотрудничестве — произошла перевербовка вчерашнего противника советской власти. Он раскрыл состав не только московской, но и петроградской резидентуры и дал согласие на работу в системе военной контрразведки ВЧК. Теперь Добржинский стал сотрудником для особых поручений Особого отдела ВЧК под фамилией Сосновский, который оказал неоценимую услугу в разоблачении польской агентуры из так называемой контрреволюционной организации П.О.В. на Западном фронте. По возвращении с этого фронта Игнатий Сосновский был награжден орденом Красного Знамени и официально зачислен в штат ВЧК, пройдя путь от рядового сотрудника ВЧК-ОГПУ-НКВД СССР до комиссара госбезопасности 3-го ранга (1935). Последняя должность — первый заместитель начальника Управления НКВД Саратовского края. К великому сожалению, в период репрессий 23 ноября 1936 года был арестован. Комиссией НКВД СССР и Прокуратурой СССР он по обвинению в шпионаже и участии в заговоре в Наркомате внутренних дел был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. 15 ноября 1937 года расстрелян. В последующем полностью реабилитирован.
20 июля 1920 года начальником Особого отдела ВЧК был назначен В.Р. Менжинский. В это время Красная армия вела ожесточенные бои с Врангелем силами Юго-Западного и Южного фронтов, особисты которых раскрыли и обезвредили организации, готовившие мятежи и вооруженные восстания в Одессе, Киеве, Харькове, Екатеринославле и других городах.
По инициативе Особого отдела ВЧК в конце 1921 года была начата оперативная игра «Трест», продолжавшаяся почти шесть лет и положительно повлиявшая на разоружение антисоветского подполья.
Большую работу военные контрразведчики ГПУ (с 6.02.1922) и ОГПУ (с 15.11.1923) провели на Дальнем Востоке во время его оккупации Японией и другими странами Антанты, а также против агентуры диктаторского режима Чан Кайши в Китае и белогвардейских банд разных «батек и атаманов» — Семенова, Гамова, Калмыкова, Унгерна, Птицына и других. Успешной деятельности военных контрразведчиков способствовала действенная помощь командиров и красноармейцев РККА, народных мстителей из многочисленных партизанских отрядов и конечно, местного населения, униженного и оскорбленного иностранными агрессорами и помогающими белым.
В 1934 году Особый отдел ОГПУ вошел в состав Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР в качестве 5-го отдела (особого) отдела, а в 1938 году, после упразднения ГУГБ, на базе 5-го отдела было создано 2-е Управление особых отделов НКВД СССР. Однако в сентябре 1938 года по инициативе Лаврентия Берии Главное управление государственной безопасности было восстановлено виде 4-го Особого отдела ГУГБ, отвечающего за деятельность военной контрразведки в центре и на местах в вооруженных силах Наркомата обороны СССР
О судьбе Михеева
Настоящий патриотизм не тот, который суетится и чванится в торжественные минуты, а тот, который ежедневно и неутомимо заботится об общем благе и не бахвалится этим.
В это же время, когда произошло назначение на должность руководителя Разведывательного управления Генштаба боевого летчика И.И. Проскурова, в феврале 1939 года начальником Особого отдела НКВД СССР Орловского военного округа (ОВО) был назначен 28-летний слушатель выпускного 4-го курса Военно-инженерной академии РККА им. В.В. Куйбышева Анатолий Николаевич Михеев (1911–1941). В августе того же года он становится начальником Особого отдела НКВД СССР Киевского особого военного округа (КОВО), а с 23 августа 1940 года — руководителем Особого отдела в Центральном аппарате Главного управления государственной безопасности НКВД СССР с присвоением звания майора госбезопасности. Он принял дела у бывшего начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР в период 1938–1941 годов Виктора Михайловича Бочкова (1900–1981), ставшего прокурором СССР.
После реорганизации системы органов военной контрразведки, когда бывшая армейская контрразведка 12 февраля 1941 года была передана из состава НКВД в военное ведомство, его назначают начальником 3-го Управления Наркомата обороны СССР в звании дивизионного комиссара (старшего майора госбезопасности. — Авт.)
Находясь в Москве на высокой должности в системе военной контрразведки, в разное время подчиняющейся то Наркомату обороны СССР, то Главному управлению госбезопасности НКВД СССР, А.Н. Михеев с началом войны по поручению Сталина и Мехлиса проводил расследование причин неудач Западного фронта.
Спустя некоторое время после доклада начальника Особого отдела 10-й армии о недостойном поведении маршала Советского Союза Г.И. Кулика, вырвавшегося с небольшой группой красноармейцев из белостокской «мясорубки», его снова подключили к выяснению причин фактического бегства с фронта полководца столь высокого уровня.
Подробности просчетов в руководстве войсками этого крупного военачальника и действия руководителя военной контрразведки дивизионного комиссара А.Н. Михеева описаны в книге автора «С Лубянки на фронт».
Именно тогда заместитель НКО СССР, как говорили в Наркомате обороны, второй по суровости Лев после Троцкого — Лев Захарович Мехлис проводил по указанию Сталина свое «объективное» расследование фактов «предательства и трусости» командующего Западным фронтом Героя Советского Союза генерала армии Д.Г. Павлова. Провел быстро — командующего с группой фронтовых генералов торопливо обвинили и расстреляли.
Затем по указанию сверху Мехлис потребовал от Михеева отправить «толковых» следователей, чтобы «непредвзято» разобраться с историей Кулика. Что и было сделано.
Следователи Павловский и Комаров, во-первых, вскрыли дикую картину разгильдяйства со стороны командования и, в частности, поведения маршала Г.И. Кулика. Были подтверждены следующие факты: паническое отступление отдельных наших частей под непосредственным подчинением «гостя Москвы», явная неподготовленность войск Западного фронта для организации дружного противодействия врагу, потеря управляемости войск, перебои при организации связи, оставление противнику складов с вооружением и боеприпасами, всепоглощающий пожар паникерства и т. д.
Их протоколы допросов дали основание Анатолию Михееву сделать свои выводы с такой суровой резолюцией: «Считаю необходимым Кулика арестовать…»
Конечно же, следует понимать резолюцию Михеева как задержать для выяснения подробностей столь постыдного поведения. Копии материалов, составленных в ходе допросов и обобщенные справки были переданы секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову по его указанию.
Считаю, уже тогда Михеев стал задумываться по поводу «показательных порок» высшими партийными чиновниками военных разных степеней и ипостасях: в званиях и заслугах перед Отчизной. Момент истины для них был один, как и у народа, — отразить ненавистного, вихрем ворвавшегося на наши земли врага. Вот откуда взялся песенный образ у Булата Окуджавы «Мы за ценой не постоим…» из фильма «Белорусский вокзал».
И самое главное — Анатолий Николаевич видел вселенскую картину повального отступления и на других фронтах. Одной из причин неудач он считал неподготовленность приграничных военных округов к отпору врага, в том числе из-за медлительности командиров разных степеней и Генштаба в инженерном оборудовании новых пограничных рубежей СССР, появившихся после 1939 года.
Михеев пережил лихие тридцатые — страшный период ежовских репрессий, аресты и спешные расстрелы, как правило, невиновных военнослужащих. Он считал, что такой уровень социальной защиты, как ВМН (высшая мера наказания) — расстрел, — это не панацея от всех бед, порой искусственно усиленных партийно-административным аппаратом. Рассуждая об этих напастях в России, Анатолий Николаевич вспомнил, что где-то читал, что он не из тех, кто хочет выстирать флаг, вместо того чтобы сжечь его. Действительно, пролетарский красный флаг был забрызган в ходе репрессий кровью, в том числе и невиновных советских граждан.
Вторая волна репрессий, безусловно меньшей силы, настигла советских граждан во время прихода в НКВД Лаврентия Берии. Чистки в армии и в самих органах государственной безопасности перед войной, и в самом ее начале достигали тоже внушительных цифр. Конечно, масштабы репрессивных чисток были не такими кровавыми, как при Ежове и Ягоде. А при Хрущеве разве не чистили МВД и КГБ от бывших сотрудников НКГБ и МГБ?
Чистили тысячами, в том числе только из-за того, что работали при Берии и Сталине. Но человек не выбирает время своего появления на свет. Люди, прожившие какой-то отрезок жизни, не могут задним числом исправить свою биографию. Они должны жить и работать с ней, имея возможность исправить каждый себя на новой стезе работы, службы, жизни.
Каждый чиновник, ставший большим и ответственным руководителем «своего» теперь ведомства, обязан по определению и его разумению создавать коллектив под себя. Эта традиция приглашения на службу хорошо знакомых, близких людей, верных не профессиональному долгу, а прихотям начальника большого или малого, к великому сожалению, не перевелась до сих пор. Как говорится, нас привязывают к жизни те, кому мы служим опорой…
А теперь несколько подробнее о новой госгранице.
После 1939 года и захвата Германией Польши встал вопрос изменения государственной границы СССР взамен проведенной в 20-е годы по Рижскому договору так называемой «линии Керзона». Тогда Польша захватила земли Западной Украины и Западной Белоруссии и усиленно проводила политику полонизации, что вызывало недовольство, стачки, бунты местного населения — украинцев и белорусов. Поляки на свою голову породили украинский воинствующий национализм из числа аборигенов Галиции.