Первый «экзамен» на порядочность Питовранов сдал сразу же после назначения на должность исполняющего обязанности начальника 3-го отдела госбезопасности областного управления НКВД по Горьковской области. Узнав, что его предшественник, много лет руководивший этим подразделением, арестован как враг народа и сидит в следственном изоляторе управления, молодой чекист решил переговорить с ним. Начальника управления он убедил о целесообразности этой беседы. Спустя десятилетия по этому поводу Питовранов напишет:
«Тогда, уже на первой встрече с подследственным коллегой, я понял, насколько уязвим сам чекист, всегда по долгу и характеру своей службы находящийся на самом острие политического противоборства, или, как тогда определяли, «классовой борьбы». Тот или иной его ход, практически любое действие, продиктованное конкретными обстоятельствами, могло, да и сейчас может трактоваться очень произвольно и нередко — в угоду политической или служебной конъюнктуре.
Долгий разговор, проходивший, как того требовала процедура, в присутствии следователя, меня убедил не только в полной его невиновности, но, наоборот, — в глубоком осознании своего служебного долга, творческом отношении к делу и в святой вере в коммунистическую идею».
По результатам беседы Евгений Петрович составил глубоко аргументированную Докладную записку на имя начальника управления и добился прекращения следствия по очередному делу «врага народа». Заключенного освободили, отправили в отставку, и он дожил до глубокой старости благодаря честности, смелости и порядочности молодого лейтенанта госбезопасности.
Потом была война, заставшая Питовранова в Горьком. Там он вскоре возглавил областное управление НКВД. Затем на аналогичных должностях служил в Кировской и Куйбышевской областях. Именно в это время он работал в тесном контакте с подразделениями военной контрразведки. В первую очередь по обезвреживанию тыла Красной армии от вражеской агентуры. Об этом периоде своей деятельности он честно напишет:
«За всю войну ни одного выходного дня. И почти ежедневно − острые, рискованные, часто головоломные, но требующие безотлагательного решения военно-чекистские задачи.
Диапазон наших обязанностей был чрезвычайно широк и многопланов: подготовка и заброска в немецкие тылы диверсионно-разведывательных групп и борьба с вражескими диверсантами на нашей территории, контрразведывательное обеспечение бесперебойной работы оборонных предприятий и транспорта, выявление и ликвидация агентуры противника, забрасывавшейся в массовом порядке, борьба с бандитизмом, представлявшем в годы войны особую опасность.
Пришлось изрядно побродить и по кировским, и по вологодским лесам в поисках диверсионных баз и радиогнезд. Свои операции на вражеской территории часто решали совместно с Пантелеймоном Пономаренко, начальником Центрального штаба партизанского движения, и непосредственно с партизанскими командирами Орловским, Ваупшасовым, Медведевым и другими.
Довелось встречаться и с легендарным Кузнецовым — обер-лейтенантом Паулем Зибертом…»
Как-то при встрече с Андреем Кузьмичом Соловьевым автор поинтересовался у него, хорошо знавшего многие перипетии служебной деятельности Е.П. Питовранова, как он попал в сталинские фавориты, а потом вдруг оказался арестованным. Соловьев рассказал, что впервые Сталин обратил внимание на молодого генерал-майора Питовранова в 1943 году. Дело в том, что в один из мрачных осенних дней нарком госбезопасности Всеволод Меркулов докладывал Верховному главнокомандующему об одном ЧП. В США под воздействием вражеской пропаганды «союзников» попросил политического убежища один из советских военпредов полковник Кравченко.
Сталин задал Меркулову вопрос:
— Почему наши граждане чаще поддаются шантажу? Может, потому, что оперативники «союзников» более качественно могут агитировать? Назовите факты обратного, когда ваши работники склонили какого-то высокопоставленного клерка изменить своей родине и попросить у нас убежище?
Меркулов стушевался, потому что у него в памяти за последнее время не было примеров подобных операций.
— Будем искать кандидатов, — виновато ответил он.
— Ищите, — с ухмылкой согласился Сталин и добавил: — Ладно, идите….
Прибыв на Лубянку, генерал Меркулов пригласил начальников разведки и контрразведки ГБ и задал им тот же вопрос, который услышал от вождя в Кремле. Генералы Павел Фитин и Петр Федоров тоже скромно промолчали. Надежда в этом щекотливом вопросе возлагалась на периферийные органы и, в частности, на Куйбышев, где было много иностранцев. По существу, этот город был второй столицей страны. Именно в нем находились почти все дипломатические миссии иностранных государств. А Питовранов к этому времени возглавлял там областное управление НКГБ.
Его вызвали в Москву, и оказалось, что он в состоянии решить эту задачу. У него имелось до десятка наработок — агентов из числа иностранцев и кандидатов на вербовку. Одного из них он назвал и заверил, что попробует его склонить к невозвращению на родину, что вскоре и было сделано. Им оказался английский журналист, редактор газеты «Британский союзник». Англичанин после выпитого «ведра «Столичной» с бодуна написал заявление о том, что разочаровался в капитализме и будет просить политического убежища в Советском Союзе. Меркулов тут же побежал в Кремль и доложил о победе Сталину.
— Кто конкретно осуществил эту операцию? — спросил вождь.
— Генерал-майор Питовранов… Начальник УНКГБ по Куйбышевской области.
— Гм… какая интересная фамилия!
А у Сталина была хорошая память на фамилии. Он в голове мог годами цепко держать имена героев и антигероев…
Второй эпизод, который свел Питовранова со Сталиным, подробно описан А.В. Киселевым в книге «Сталинский фаворит с Лубянки».
После разгрома немцев под Сталинградом и на Курской дуге, когда исход войны уже не вызывал сомнений, Москва заметно ожила. Заработали театры, крупные магазины и рестораны, загудела работа на приостановленных промышленных предприятиях, возвращались из Куйбышева в столицу дипломатические миссии. С ними в Центр был откомандирован и Питовранов. Ему предстояла личная передача московскому руководству наиболее значимых оперативных наработок среди дипломатов, полученных куйбышевскими чекистами за последние годы.
Поздно вечером раздался звонок из приемной Меркулова — дежурный помощник наркома велел срочно прибыть к нему. В «предбаннике» наркома собрались почти все руководители безопасности: заместители Абакумов, Кобулов, Завенягин, Серов, начальники основных оперативных управлений Федотов, Фитин, Судоплатов и другие. Собравшиеся недоуменно пожимали плечами, пытались предугадать причину спешного вызова, чтобы хоть немного собраться с мыслями. Пригласив всех в кабинет, нарком с заметной тревогой в голосе известил, что всех их срочно собирают у Сталина. По полученной им очень скупой информации, инициатива совещания исходит от Молотова…
— И ты тоже, — Меркулов обратился к Питовранову, — возможно, какие-нибудь жалобы остались у них еще по Куйбышеву.
И вот руководители госбезопасности в Кремле. Сталин выглядел удрученным и разгневанным, говорил против обыкновения громко и резко. Его расстроило направленное в МИД СССР представление американского посла Гарримана, подкрепленное официальным протестом госдепартамента США, из которого следовало, что после возвращения из Куйбышева «персонал посольства обнаружил в ряде служебных и жилых помещений, включая личную резиденцию посла «Спасо-Хауз», несколько подслушивающих устройств, что серьезно противоречит нормам международных отношений вообще и характеру союзнических советско-американских отношений, скрепленных совместной борьбой против нацизма в частности».
Американцы, схватив, что называется, русских за руку, с нетерпением и очевидным злорадством ждали официальной реакции советского правительства.
— С теми сапожниками, кто еще не научился как следует работать, мы разберемся позже, — нервно закончил краткое вступление Сталин, — а сейчас следует решить, какую принципиальную позицию нам следует занять. Считал бы правильным особо не расшаркиваться перед американцами — это выглядело бы по меньшей мере глупо, а спокойно и, главное, убедительно изложить нашу версию… Прошу всех подумать, жду предложений.
Нависла тяжелая давящая тишина, беспощадно быстро летело время…
Сталин ждал ответа. Он то и дело ходил по ковровой дорожке кабинета, держа в руке уже потухшую трубку. Прошло пять, десять, пятнадцать минут. У всех сидящих великанов ГБ не находилось варианта ответа американцам. И… вдруг Верховный услышал за спиной робкое, но, очевидно, спасительное для всех:
— Разрешите, товарищ Сталин?
Поднялся самый молодой генерал, сидевший в глубине, за спинами более высокого руководства.
Сталин удивленно поднял брови:
— Да, говорите, мы вас слушаем. Представьтесь, пожалуйста.
— Генерал-майор Питовранов.
— Докладывайте…
— Товарищ Сталин, Москву, понятно, мы никогда бы противнику не отдали. Но война есть война, и, вообще говоря, могло бы произойти всякое. Кутузов, сдав французам Москву, — она, правда, уже не была российской столицей, но все же, принеся ее в жертву, блестяще выиграл всю кампанию, разгромив сильнейшую армию мира…
Сталин подошел ближе. Генерал продолжал:
— Это, товарищи, я говорю не вам, мы все хорошо знаем нашу историю, — а как аргумент для американских оппонентов. Так вот, мы вроде бы тоже не исключали возможной сдачи Москвы по чисто тактическим соображениям. И на период ее временной оккупации подготовили для противника некоторые сюрпризы. В частности, много домов заминировали, а в некоторых, где, по нашим предположениям, могли бы разместиться высокопоставленные немецкие чины, установили подслушивающие устройства. Понятно, для того, чтобы наши подпольщики могли получать важную информацию. Так, по-моему, могла бы выглядеть основная идея нашей позиции…
Питовранов при докладе прямо глядел в глаза Сталину, а потом взглянул на ряды собравшегося начальства. Они молчали, но тоже пожирали взглядами вождя.