Кроме меня в «немецком отделе» был еще один штатный переводчик, из «кадровых чекистов». Армейский отдел контрразведки имел свою следственную часть, которой командовал майор Остромобильский и в подчинении которого находилось человек 5–7 следователей.
Были свои оперативные работники и своя рота охраны, писари, машинистки, делопроизводители, и если попытаться подсчитать личный состав всего отдела КР нашей 8-й армии, то получится меньше ста человек…
С чего начиналась ваша служба в качестве переводчика отдела контрразведки?
Мои служебные функции были простыми — переводить на допросах пленных, переводить захваченные штабные и прочие документы. Интенсивность допросов была разная, например, когда мы стояли в селе Ново-Покровское, то приходилось в день переводить на 10–12 допросах, и там среди немцев попадались «факельщики» и каратели.
Также меня могли привлечь к переводу на суде военного трибунала, так, например, в Гарволине я переводил в трибунале, когда судили немецкого унтер-офицера, обвиненного в участии в массовых расстрелах советских людей, он участвовал в акциях по уничтожению еврейского населения и лично убивал. Его вина была полностью доказана, и унтера приговорили к повешению…
Как вели себя на допросах немцы в 1944–1945 годах? Как держались?
Возможно, вы сейчас удивитесь, но я скажу следующее. Мне пришлось переводить на сотнях допросов, и почти до самой капитуляции все немцы свято верили, что Германия победит, они постоянно упоминали о новом секретном сверхоружии, которое пообещал Гитлер, и пленные были уверены, что это «оружие» поможет им взять верх над нами…
Весной 1945 года переводил на допросе немца, ученого-ракетчика, который сказал буквально следующее: «Мы тут с вами сидим, разговариваем, а в это время над нами в воздухе летят три реактивных «Мессершмитта». Вам нас не победить»…
А мы тогда и не знали, что у немцев появились реактивные истребители.
Допрашиваем немецкого летчика-аса, кавалера Золотого Рыцарского креста. В плен он попал не в бою, а случайно, два немецких самолета столкнулись в воздухе, и ему пришлось спасаться на парашюте. Летчик держался на допросе очень спокойно и гордо и нас «заверил»: «Будьте спокойны. Мы все равно вас победим!»
При этом все немцы, даже самые отпетые фанатики, на допросах давали исчерпывающие ответы на вопросы следователей, и отношение к немцам было корректным. Кормили арестованных немцев так же, как и простых красноармейцев, с одной полевой кухни.
Мордобой на допросах использовался крайне редко, и только в том случае, если слишком наглый немец попадался…
Скажем, пленного немца допросили, получили нужную информацию. Какова была дальнейшая судьба пленного? В трибунал, на сборный пункт военнопленных или «к стенке»?
Любой из этих вариантов, перечисленных вами, мог иметь место. Не было никакой отчетности, сколько немцев привели в отдел Смерша и сколько потом передано на пункт сбора военнопленных или в трибунал. Судьбу немцев после окончания допросов решал капитан Мордвинов, он определял, кто «уже лишний», а кому жить дальше…
Помню, как решали: как поступить с гестаповцем Крамером, это был пожилой немец, руководивший в свое время депортацией евреев Праги в лагеря уничтожения. Этот Крамер был уже выжившим из ума, в трибунале возиться с сумасшедшим тоже никто не хотел, и тогда Мордвинов приказал: «Гестаповца в расход». Обычно «лишних» пристреливали бойцы-автоматчики из роты охраны армейского Смерша. Среди них был один бывший партизан, двадцатилетний парень Адам Кричмарек, вся семья которого погибла в Варшавском гетто, так он был у нас главным «исполнителем», другими словами — сам вызывался «сопроводить лишнего немца в ближайший лес»…В принципе, тогда все происходящее было справедливым, «невинные ангелочки» среди немцев, без крови на руках, в Смерш не попадались… Каждый понес свою кару…
Власовцы или диверсанты из перешедших на немецкую сторону бывших бойцов РККА также попадали на следствие в ваш отдел?
Чтобы к нам приводили власовцев, я такого не помню. Это вообще в войну было маловероятно, чтобы власовца живым довели до штаба армии.
Как правило, их пристреливали сразу после пленения или во время конвоирования.
А диверсантами и прочими изменниками из бывших сограждан занимался соседний «русский отдел», имевший своих следователей и оперативников. Там служили весьма свирепые ребята, не знавшие жалости и снисхождения, но еще раз повторюсь, даже просто интересоваться работой этого отдела было чревато, каждый отдел жил своей жизнью и занимался только своей работой в ограниченных инструкциями рамках. Никто никому не задавал лишних вопросов…
Это Смерш, здесь всегда свои «правила хорошего тона»…
В свое время мне попалась для перевода секретная брошюра, выпущенная для подготовки офицеров абвера, и там в тексте была одна фраза: «… офицер немецкой контрразведки должен знать только то, что он должен знать…» Мой начальник Трайдук так и не смог понять смысл этого предложения.
Насколько в армии был силен страх перед Смершем?
Насколько работники контрразведки были «независимы» от армейского начальства?
Редко кто мог себе позволить плевать на особистов с высокой колокольни.
Права у Смерша были почти не ограничены, но и сами «особисты» не могли быть все время над законом. Сразу после войны был арестован начальник отдела контрразведки 8-й гв. армии генерал Витков и комендант штаба капитан Орлик, боевой и бесшабашный офицер, родом из Харькова. Причины ареста и дальнейшую судьбу этих людей нам никто не сообщил, ходили потом слухи, что они «погорели на трофеях»…
И в контрразведке иногда «исчезали» люди, потом выяснялось, что такой-то арестован и отдан под трибунал. Но к своим у «особистов» были и «скидки», в 1946 году одного майора-смершевца просто вышибли из Германии за роман с немкой-аристократкой, а будь на его месте простой пехотный офицер, дело могло бы закончиться и трибуналом, так как по приказу командующего ОГСВГ были запрещены «неслужебные контакты» и «сожительство с немками», это приравнивалось ни много ни мало к «измене Родине».
У нас один еврей, штабной парикмахер, стал встречаться с немкой, и она от него забеременела. Парикмахер обратился в Смерш с просьбой разрешить ему жениться на немке, а на следующий день он просто исчез… Арестовали по-тихому, а что с ним стало дальше?..
Да и в самом отделе КР иногда плелись хитрые интриги, один «подставлял» другого, проводились всякие подлые проверки «бдительности и надежности» личного состава отдела.
Я, простой сержант-переводчик, старался держаться как можно дальше от офицеров отдела и ни во что не вникать, чтобы не попасть в «разработку», так как понимал, что если узнают, что я скрыл свое социальное происхождение, это хорошим не кончится.
Но была у нас в штабе армии одна женщина, старший лейтенант, военфельдшер, она ходила с орденом Ленина на гимнастерке, который получила, якобы за то, что вынесла с поля боя сотню раненых с оружием. Над этим орденом все потешались, эта военфельдшер поле боя за всю войну ни разу не видела, ее «боевые действия» происходили только в штабе, в генеральских кроватях, но она нескольким людям судьбу покалечила, видимо, по указке начальника Смерша.
Один раз, уже после войны, когда мы стояли в Веймаре, эта военфельдшер решила и меня «подвести под трибунал». Была арестована группа немецких девушек 16–18 лет, предположительно завербованных в «Вервольф», всех их посадили в глубокую яму и стали допрашивать. Так выполнялся приказ Берии о массовой проверке немецкой молодежи, членов гитлерюгенда, оказавшихся на территории, занятой нашими войсками.
Трое из них сразу согласились на сотрудничество со Смершем, и как-то одна из этих девушек заходит в комнату, где я находился, и начинает мне рассказывать, что вот ее изнасиловали наши танкисты, а я не такой, я порядочный, и фактически в открытую начинает предлагать себя.
Сразу понял, что здесь что-то не так, и когда внезапно открылась дверь и в комнату зашла эта военфельдшер-провокатор, то все стало на свои места. Это была подстава, за дверью только и ждали, когда я наброшусь на эту молодую немку.
Не все старшие командиры боялись Смерша, например, наш командарм Чуйков имел огромный авторитет и не боялся никого. Это был легендарный человек. Иногда мы по утрам наблюдали, как Чуйков ездит на лошади рядом со штабом армии, и в этих конных выездках его всегда сопровождал капитан-адъютант, родной брат Чуйкова.
Общаться с командармом не доводилось?
Нет. У Чуйкова в штабе были свои переводчики. Но один раз довелось увидеть Чуйкова близко. Второго мая 1945 года всему штабу армии приказали собраться в большом зале здания. Пришло в этот зал примерно человек восемьсот. Появился Чуйков со всеми своими заместителями, и тут я впервые увидел командарма, а также генерала Вайнруба.
Чуйков молча постоял минуту, а потом вместе со свитой развернулся и покинул зал.
Никто не произносил никаких слов, не было речей. Мы поняли, что так командарм вместе с нами помянул минутой молчания всех бойцов и офицеров 8-й гв. армии, погибших в берлинских боях.
Из большого начальства мне пришлось «пообщаться» только с начальником контрразведки фронта генералом Вадисом и его заместителем генералом Зелениным. После войны, когда эти два генерала смотрели трофейные немецкие кинокартины, меня привлекали к синхронному переводу во время просмотра фильмов.
Немцы после войны легко шли на вербовку и на сотрудничество с нашими армейскими спецслужбами?
Я был далек от оперативной работы, так что мало что могу сказать на ваш вопрос.
Методы склонения немцев к сотрудничеству были разными, например, как-то в Веймар привезли под охраной рыжеволосую немку. Потом стало известно, что это дочь Паулюса, и через нее «хотели повлиять» на фельдмаршала, заставить Паулюса выступить на Нюрнбергском процессе и заклеймить вермахт как «преступную организацию»…Что добавить…