Потом нашли там долблёнку. А у нас с собой имелись парашютные тросы. Натянули их через реку, хотели уже было закрепить окончательно, вдруг слышим — тух-тух-тух-тух! Мы тут же вдоль обвалованной земли рассредоточились. Оказывается, это дефилирует немецкий катер. Ему там позволяет глубина! Проходит мимо нас, здоровый такой, с пушкой и пулеметами. Мы тогда приостановили форсирование, решили узнать, в какие же периоды он проходит. А на берегу кто-то уже жил, стояли какие-то шалаши. Мы немножко там обсушились, привели себя в порядок. Определили время прохода катера и по одному в этой долблёнке начали переправляться. Вот опять же риск! Примерно 150 килограммов выдерживает эта стропа. А хрен его знает, какого она качества! И вот так несколько часов подряд: мешок — человек, мешок — человек. Так перебрались. Прошли через лесной массив, зашли в деревню — немцев нет. Привели себя в порядок и пошли в свою зону. Наша зона — это Оленец, между Борисовичами и Барановичами, дорога Минск — Варшава, так называемые Машуковские леса. Мощные, красивые леса, с болотами…
Да, забыл сказать, перед форсированием Припяти произошла небольшая стычка с полицейскими. Они где-то награбили имущества и продовольствия. Мы их попросту разогнали, даже не стали убивать.
Маршрут нам корректировали по радио. У них в Москве, в центре в руководстве 4-го управления был штаб, с которым все партизанские отряды имели радиосвязь. Путь получился сложный: приходилось даже проходить через узловые железнодорожные станции! (Смеется.) Паровозы туда-сюда мотаются — как обходить? А если патруль? Это тоже риск!
Какова была основная цель вашего отряда?
Если в Карелии преобладал разведывательный интерес, то в Белоруссии ставились задачи разведывательно-диверсионные. Дали нам новые мины. Был один инженер в Москве, который возглавлял подразделение по изготовлению специальных мин. Вот это его творчество. Использовали мы и английские магнитные мины. Но вы знаете, они очень неудобные. На каждой мине стоял элемент «Эл». Это на растяжке металла: шток, провод, пружина. Там примерно 300 граммов очень мощного взрывчатого вещества. И к ней набор взрывателей, рассчитанных на время от нескольких часов до одних суток. Можно ее прикрепить к бакам, к цистернам. Такой черный эбонит, а внизу магнитные прицепки. Она хорошо держится и незаметна. Но в основном мы применяли наши мины. Закопал, замаскировал ее и предварительно провода наружные соединил. Через 20 минут она уже становится неизвлекаемой. Начинают действовать замыкатели, инерционные и вибрационные. Это, к примеру, маятник, как у часов, а в середине замыкатель в виде грузика. Если будешь трясти, он достанет до контакта и будет взрыв. Поэтому их часто применяли на железной дороге. Электрохимические взрыватели использовались: кислота за определенный период времени разъедала стенку и замыкала контакты.
В феврале организовали базу. И в конце месяца две наши группы уже вышли на точки. Мы остановились в селе Голынка. Хозяином хутора был Адам Бобко. Мы его не трогали и особо на него не рассчитывали, сами ходили на заготовки. На хуторе стояло домов пять. Все жители — его дети и внуки. Адаму было лет 65. Он жил с бабушкой и с дочерью, вел образцовое хозяйство: корова и прочая живность. Правда, лошади уже не было — партизаны отобрали. Но телега у бани стояла хорошая. Когда мы уезжали, все-таки ее у него реквизировали. Нас накануне июльского наступления отозвали в Москву. Из польского рейда на Пинщину тогда как раз вернулась бригада Вершигоры. А у него вся разведка бригады состояла из наших ребят. Так что в гостях у нас бывали, самогонки много выпили. Довелось мне пообщаться и с самим Вершигорой.
Опишите, пожалуйста, вашу деятельность в тот период, когда вы жили на хуторе.
Во-первых, разведка. Ведь хутор стоял в трех километрах от немецких гарнизонов. Это достаточно близко. И от железной дороги Минск — Варшава недалеко. Опять же Беловежская Пуща неподалеку. У Адама был сарай с выходом прямо в ольшаник. Мы оборудовали для себя этот сарай, сделали подземную кладку, на случай неожиданного отхода. Жили в этом сарае, собирали информацию, работали с агентурой, выходили на связь с Москвой…
Вы не боялись, что вас запеленгуют?
Может быть, они и пеленговали. Помню, что для радиопередач уходили в лес с радистом. Там было одно кладбище. Оттуда работали постоянно, место не меняли. Хотите спросить, не боялись ли мы облавы? Так я вам скажу, что к 44-му году там под ружьем стояло 40 тысяч партизан. Не проехать! Вполне возможно, эти радиопередачи перекрывали себя во всех направлениях.
Каковы были отношения с тамошними партизанами?
Вы знаете, когда крестьяне узнали о нас, начали жаловаться: «Корову увели, это забрали, то отобрали». Они считали нас официальной Красной армией. Мы, конечно, сообщали командирам отрядов, но не знаю, чем это заканчивалось.
Сложная была обстановка. Немцы ведь что придумали? Они дали возможность местным поселянам забирать столько земель, сколько те могут обработать, разводить столько скота, сколько у них сил хватит. Но они это все делали для себя. В определенный момент они все сразу конфисковывали и увозили в Германию. Не нужно было затрачиваться на выращивание урожая, животных и все такое прочее.
Вообще нас там была целая сеть. Мы встречались с группой Распопова, с отрядом Шихова. Обменивались мнениями, информацией.
Как я понял, вы в Белоруссии производили подрывы железных дорог? Вы не можете это описать?
Железная дорога в оккупированной Белоруссии — это мощное инженерное сооружение. Там от дота до дота примерно километр. И обязательно в каждом 2–3 человека сидят с пулеметом. В лесном массиве вдоль полотна метров на двадцать вырубается лес, валится все, что мешает наблюдению. Здесь уже на каждые полкилометра в зоне видимости должен быть дот. Плюс передвигается пеший патруль. Непосредственно перед поездом проходит патруль на дрезине. Подходы к дороге минированы, на завалах навешано банок-склянок, и чего только можно. Зачастую в лесном массиве стараются заминировать тропки и подходы. Вот так у нас в группе подорвался Ермолюк. Он не заметил установленную растяжку.
Обычно на дорогу ходили втроем. Много народу там не надо. Если втроем, то один остается и внимательно смотрит в обе стороны. Сколько есть времени? А времени у нас обычно не более 5 минут. Нужно сделать яму, в нее уложить коробок мины. На плащ-палатку разложишь все камешки в том порядке, как они лежали, покрашенные или закапанные мазутом. Их надо быстро убрать в одну сторону, уложить мину, потом замаскировать камушками. И уже тогда «лягушечку» подложить под стык, и чтобы там снаружи ничего нельзя было заметить! Они подвинчиваются, делается для платформ зазор. Платформу не зацепит, а паровоз или большегрузные вагоны уже достанет. Там когда копаешься, забываешь обо всем. Такой азарт берет. Сам посуди, какая радость, если поставленная тобою мина удачно взрывается. Да и как бы она ни сработала, но в любом случае задержала бы движение на этом участке.
Вы видели результаты подрыва?
Да. Обычно смотрели. На счету нашей группы семь эшелонов. Мы подорвали лично.
Как быстро идет поезд?
Ночью поезда ходили со скоростью не более 10 км в час. Но даже на такой скорости, если он свалится, да даже если просто уткнется, то там такая сила инерции. А потом, если тяжелая техника, не выдерживают никакие крепления, все летит.
Бывает, отслеживаешь, выбираешь момент, когда тебе выскочить на дорогу, чтобы сделать подрыв. Вроде бы вот оно. И вдруг слышишь, как где-то как бабахнет. Потом еще где-то, и еще. Это партизаны шуруют (смеется).
Вас не просили зафиксировать на фотоаппарат подорванные эшелоны или предоставить подтверждение об уничтожении?
Фотоаппаратов у нас не было. Но по каждому эшелону составлялся акт, да и по каждой операции тоже. Так что контроль был, конечно. Когда приходил проверяющий, показывали ему издалека: «Вот здесь. Там и сейчас вагоны лежат».
Как вы встретили приход Красной армии?
Ковпаковцы перерезали железную дорогу. А там была такая концентрация отступающих немецких частей, да кроме них еще полиция, жандармерия. Столько скопилось транспорта, что невозможно было продвинуться! Мы тогда с нашей базы вышли к Минскому шоссе. Вот там мы наблюдали, как действуют «Илы» по этому скопищу. Полицейские запрудили дорогу своими огромными телегами. Они бежали с семьями, со скарбом. Страшно их «Илы» утюжили. Там все летело вверх! Они уже не думали ни о какой обороне. Никаких там немецких самолетов не было видно. Никто не охранял с воздуха эти отступающие колонны. А мы параллельно этой дороге провели в тыл к немцам механизированную дивизию. Почувствовалось тогда, настроение у наших войск стало, как на празднике!
А потом мы все вернулись в Москву. Некоторых ребят, из тех, кто воевал в Белоруссии, отправили на ликвидацию банд националистов. Было создано одно специальное подразделение, которое действовало под видом бандитов. Туда попал мой товарищ Вася Безруков. Мы ровесники с ним. Вместе в Кремле ордена Ленина получали в 45-м, в декабре.
Меня взяли работать в штаб. Там накопилось много дел во время войны. А под 45-й год собрали группу возвратившихся оттуда моего возраста ребятишек, около тридцати человек. Договорились со Свердловской школой Смерша, и нас всех туда пульнули! 1 сентября 45-го мы приступили к занятиям. Изучали в основном работу с агентурой, оперативную тематику, следствие. В принципе, нормально я себя чувствовал на учебе. Стал там парторгом, возглавлял спортивную группу. Были у нас занятия по стрельбе, по рукопашному бою. Несколько человек, бывшие надзиратели из московской тюрьмы, были мастерами спорта по дзюдо. Они нас немножко тренировали. А моя группа из 12 человек — лыжники. У меня был первый разряд по лыжам. Ни одно соревнование мы не пропускали. А какие красивейшие места там!
По окончании школы мне предложили выбрать, куда бы я хотел поехать служить. А у меня опять проблемы с ногами начались. Мне запало в память, как врач в поликлинике в Свердловске все нахваливала Кубань и конкретно Краснодар: «Такой город, такой город!» Я и сказал: «Пошлите меня на Кубань!» — «Ну, у нас есть одно место».