— Есть, Николай Николаевич! — принял к исполнению Ильин.
В ту же ночь он выехал в расположение Особого отдела 6-й армии и в течение двух дней скрупулезно исследовал все обстоятельства пребывания Петра в плену, в абвергруппе 102, содержание его бесед с Самутиным и Гопф-Гойером. Анализ их результатов лишний раз подтвердил правоту Селивановского: за этим ходом абвера угадывались далеко идущие планы. Ключевая роль в них отводилась Гальченко-Петренко. Ему предстояло стать двойным агентом. А чтобы справиться с этой смертельно опасной ролью — быть не только своим в доску среди чужих, но и доказать Гопф-Гойеру, что он лучший из агентов, — Петру требовалось проявить недюжинное актерское мастерство, смелость и находчивость. За многие часы общения с ним у Ильина сложилось твердое убеждение, что такими способностями разведчик обладает и сумеет самостоятельно выполнить задание. По возвращении в отдел фронта он изложил свое мнение Селивановскому, и тот, внеся несколько дополнений, утвердил окончательный план операции «ЗЮД».
Теперь основное внимание контрразведчиков было сосредоточено на подготовке дезинформационных материалов для Петра и подборе из числа офицеров штаба источников их получения. И здесь Ильину с Рязанцевым пришлось столкнуться с немалыми трудностями: командование армии воевало за каждую цифру, за каждое слово, так как за ними стояли тысячи жизней красноармейцев. С источниками информации для Петра тоже не все оказалось просто. С одной стороны, они должны были создать у Гопф-Гойера впечатление о наличии у агента Петренко широких разведывательных возможностей, а с другой — не вызвать подозрений, что за этими офицерами стоит контрразведка. К началу марта, когда у Рязанцева и Ильина почти все было готово, контрудар гитлеровских войск на стыке Юго-Западного и Южного фронтов смешал им карты, и работу пришлось начинать заново.
Подошел к концу промозглый март, небо очистилось от свинцовых туч, и под лучами солнца из-под снежных шапок проклюнулись рыжими макушками степные курганы. Наступил апрель. Весна с каждым днем все более властно заявляла о себе, и вскоре о зиме напоминали лишь съежившиеся серые клочки снега на дне глубоких оврагов. В середине месяца прошумели первые проливные дожди, с юга подули теплые ветра, и земля быстро пробудилась к жизни: степь на глазах покрылась нежной зеленью, а пологие берега ручьев и речушек окутала золотистая пелена распустившейся вербы.
Этот бурный приход весны порождал в сердцах командиров и красноармейцев Юго-Западного и Южного фронтов надежду, что им удастся развить недавний зимний успех. В Ставке Верховного Главнокомандования поддержали предложение маршала Тимошенко и члена Военного Совета фронта Хрущева о наступлении на Харьков. С того дня в обстановке строжайшей секретности в штабах приступили к детальной разработке плана. И если со своими силами и резервами все более или менее было ясно, то в таком случае то, что касается противной стороны — вермахта, тут Тимошенко и его подчиненные могли лишь гадать, чем он ответит. Поэтому войсковая разведка Красной армии не знала покоя ни днем ни ночью, десятки разведывательных групп направлялись за линию фронта, чтобы добыть необходимые сведения. Свой и существенный вклад, как полагали Селивановский с Рязанцевым, мог внести и зафронтовой агент Гальченко. Дальше оттягивать его возвращение в абвер они не стали.
13 апреля Петр, имея при себе собственноручно исполненную схему расположения частей 6-й армии, над которой предварительно скрупулезно поработали офицеры штаба, и две таблицы со сводными данными по численности войск и вооружений, спрятанные под подошвами сапог, в сопровождении лейтенанта Кулагина выехал на передовую. В ночь на 14-е он перешел линию фронта и прямиком направился в штаб полка, располагавшийся в Алексеевке.
Часовой, ошалевший при виде советского командира, появившегося перед ним как черт из табакерки, не успел произнести и слова. Петр действовал напористо — с ходу заткнул ему рот и нагнал страха:
— Абвер! Срочно к полковнику Гопф-Гойеру!
Часовой, им оказался румын, крутнулся волчком и исчез в темном зеве блиндажа. Петр последовал за ним, и когда глаза освоились с полумраком, то увидел перед собой две осоловелые от сна физиономии капитана и майора.
— Абвер! Срочно к полковнику Гопф-Гойеру! — повторил он.
Офицеры, сонно хлопая глазами, в первое мгновение ничего не могли понять. Первым пришел в себя майор и, недоверчиво посматривая на Петра, на сносном русском спросил:
— Чем можешь это подтвердить?
— Айнц дивизион, — назвал Петр пароль, который получил от Самутина.
Судя по выражению лиц румынских офицеров, он ничего им не говорил. Петр не стал размениваться по мелочам перед мамалыжными союзниками гитлеровцев и потребовал:
— Немедленно отправьте меня к немцам, в Славянск! — а чтобы аргумент звучал весомо, повысил Гопф-Гойера в звании: — Там ждет генерал!
Это, а возможно, та дерзость, с которой вел себя русский, не вызывали у румын желания связываться с ним. Петра усадили на подводу и в сопровождении то ли почетного эскорта, то ли конвоя отправили в Ново-Николаевку, где располагался штаб немецких войск.
Слух о важном агенте абвера, возвратившемся из разведки, бежал впереди него. Петра без задержек привели к полковнику. Он был не чета румынским офицерам — фамилия Гопф-Гойера не произвела никакого впечатления, а пароль пролетел мимо ушей, его больше интересовало количество советских войск на станции Лозовая и в Ново-Николаевке, особенно тяжелой техники. Петр решил нагнать страху: и к тем сведениям, которые получил от Рязанцева с Ильиным, прибавил еще десяток танков. Их количество вызвало на физиономии полковника болезненную гримасу, но в глазах впервые за время допроса появился интерес. Информированность агента абвера произвела на него впечатление, с этого момента тон разговора и сама обстановка резко изменились. На стол подали горячий завтрак, а в чопорном полковнике проглянуло что-то человеческое. В завязавшемся разговоре он пытался выяснить: почему русские, потерявшие половину своей армии и страны, не сдаются? Правда настроения ему не прибавила. Завтрак закончился при гробовом молчании. Остаток дня Петр провел в одиночестве в комнате отдыха при комендатуре.
Вечером за ним заехал Самутин, и они направились в город Константиновка — туда в полном составе передислоцировалась абвергруппа 102. За всю дорогу Самутин не обмолвился ни словом о задании, видимо, опасался ушей шофера, и потому разговор шел о положении на фронте. В Константиновку они прибыли за полночь. Внешний вид группы — отсутствие забора и сторожевых вышек — говорил о том, что гитлеровская разведка не намеривалась здесь долго засиживаться. Здание бывшего индустриального техникума охраняли только подвижные посты.
— Что случилось, Петр Алексеевич? Нашу лавочку случайно не закрыли? — запустил пробный камень Петр.
— И не закроют. Тут только управление, остальные в летнем лагере, — пояснил Самутин.
«Управление — хороший для тебя признак! — отметил про себя Петр и воспрянул духом, когда они прошли в аккуратно убранную комнату общежития: кровать, стол, стул и платяной шкаф — это тебе не казарма для второсортных агентов».
— Устраивайся. Завтрак в семь в офицерской столовой, а потом за работу! — распорядился Самутин и шагнул к двери.
— Погоди, Петр Алексеевич! — остановил его Петр.
— Чего, еще?
— Как-то не по-нашенски получается.
— Что ты имеешь в виду?
— Встречу надо бы отметить, — забросил удочку Петр в надежде прощупать Самутина.
— Поздно, а там видно будет, — уклончиво ответил тот и закрыл за собой дверь.
Оставшись один, Петр попытался проанализировать все увиденное и услышанное от Самутина, но мысли путались и сбивались. Бессонная ночь и изнурительный, проведенный на одних нервах, день дали о себе знать.
«Ладно, чего гадать, как говориться, утро вечера мудренее», — с этой мыслью он лег спать.
Разбудили его топот сапог и громкие голоса в коридоре. На часах было шесть пятьдесят: десять минут назад в группе прошел подъем. Петр, прихватив полотенце, прошлепал в умывальник, там уже никого не было. Умывшись и гладко выбрившись, он возвратился в комнату и, переодевшись, спустился на первый этаж. Запахи кухни подсказали ему, где находится столовая. В ней в основном находились немцы, кроме них и Самутина присутствовали еще двое русских инструкторов.
«Ничего себе, солидная компашка!» — отнес это себе в плюс Петр и, кивнув Самутину, подсел за столик. Жаренная на сале яичница, бутерброд с маслом, традиционная чашка кофе и сама атмосфера в столовой, где прислуживали официанты, не шли ни в какое сравнение с тем, что было в Славянске. «Тебя повысили в ранге», — сделал вывод Петр, и в душе приготовился к встрече с самим Гопф-Гойером.
— Пойдем ко мне! — скрипучий голос Самутина опустил его с небес на землю.
Они поднялись на второй этаж и зашли в кабинет, заставленный сейфами. Печати на замках и забранное решеткой окно говорили о том, что у Самутина хранилось немало секретов группы.
«Эх, только бы одним глазком взглянуть, что у тебя там, Кощей фашистский!» — промелькнула шальная мысль у Петра.
— Д-а, большевики многое бы отдали за то, что лежит в моих сейфах, — будто угадал ее Самутин.
— Зачем же дело, попробуй!
— Чего-о?
— Сам же сказал.
— Ты мне тут зубы поскаль, быстро вышибу! За работу! — прикрикнул Самутин и, вытащив из стола стопку листов бумаги, карандаш, приказал: — Садись и пиши от «а» до «я»: как линию фронта перешел, как легализовался, через кого и как добывал информацию. Понял?
— Чего тут непонятного. Но, может, сначала рассказать, а потом писать, — предложил Петр.
— Тоже мне, Пушкин нашелся! Некогда мне сказки слушать! Пиши, а там видно будет.
— Мне-то что, как скажешь, — не стал упрямиться Петр, уселся на табурет и принялся стаскивать сапоги.
— Ты че?! Кончай борзеть, здесь не баня! — возмутился Самутин.
— А не мешало бы, да с березовым веником, — хмыкнул Петр и спросил: — Ножичек найдется?