Отряхнув пыль, Петр забрался на заднее сидение. Несколько минут они ехали молча. Рудель, дав ему прийти в себя, поинтересовался:
— Как ты?
— Слава богу, жив, герр обер-лейтенант. Только внутри все горит! Попить бы, — попросил Петр.
Рудель достал фляжку. Вода отдавала запахом хлорки, но Петр не ощущал этого и жадными глотками опустошил ее.
Сухость, дравшая горло, прошла. Он прикрыл глаза и в изнеможении отвалился на спинку сидения…
— Что с Чумаченко и Погребинским? — как из подземелья, донеся до него голос Руделя.
Петр встрепенулся, бросил взгляд в зеркало и, не увидев на его лице подвоха, ответил:
— Не знаю. Там сейчас такое творится, наверно, погибли.
— Возможно, после семнадцатого они на связь больше не выходили, — согласился Рудель.
— Жаль, с ними можно было работать, — посетовал Петр.
— Ничего, найдем новых. Вон их сколько, — Рудель кивнул на обочину.
По ней брела колонна советских военнопленных. У Петра от жалости сжалось сердце, и перед глазами ожили кошмары лета сорок первого: кровавое месиво из человеческой плоти и металла, тысячные толпы истерзанных и деморализованных красноармейцев, которых как скот гнали на пересылки. А Рудель продолжал разглагольствовать. В душе Петра нарастало жгучее желание вцепиться ему в глотку, с трудом сдерживая себя, он вынужден был поддакивать. Не найдя в нем активного собеседника, Рудель смолк, и дальше, до самой Константиновки, они обменялись всего лишь парой фраз.
За неделю, что Петр отсутствовал в группе, внешне ничего не изменилось, но другой стала атмосфера. Ее сотрудники пребывали в приподнятом настроении: фронт стремительно двигался на восток, и все сидели на чемоданах. Этот настрой передался чопорному аккуратисту Гопф-Гойеру. Несмотря на замызганный вид Петра, он принял его сразу, но не стал допекать вопросами. В них отпала необходимость: то, что не доделали агенты абвера, довершил вермахт — ударная группировка Юго-Западного фронта перестала существовать. И теперь в голове Гопф-Гойера рождались новые дерзкие мысли: создание мощной агентурной сети на Кубани и под Сталинградом. Не последнее место в них он отводил опытному и надежному агенту Петренко. Завершая с ним разговор, Гопф-Гойер сделал многозначительный намек. Что он имел в виду, Петр узнал на следующий день.
Сразу после завтрака дежурный по группе объявил общее построение для постоянного состава. Выйдя из столовой, сытая и благодушно настроенная толпа направилась к строевому плацу. Петр собрался идти в общежитие, но его остановил Самутин и распорядился:
— Петренко, ты тоже на построение!
— Я?! Но яж не постоянный состав? — удивился Петр.
— Райхдихт приказал.
— Он? А за чем?
— У него спроси, — буркнул Самутин, и в его глазах вспыхнул ревнивый огонек.
Теряясь в догадках, Петр направился к плацу — там шло построение офицеров и инструкторов, и занял место на левом фланге. Отрывистая команда дежурного по группе положила конец разговорам и заставила застыть строй. Она еще не стихла, как на крыльце штаба появился Гопф-Гойер, строгим взглядом прошелся по лицам, задержался на Петре и объявил:
— Господа офицеры! Господа инструкторы! Сегодня для одного из нас наступил счастливый день! — и после короткой паузы приказал: — Господин Петренко, выйти из строя!
Петр, качнулся вперед, а затем, отчеканив три шага, замер по стойке «смирно». Гопф-Гойер сошел с крыльца, стал рядом и продолжил речь:
— Господа, перед вами находится мужественный борец с большевизмом! Господин Петренко дважды, с риском для жизни, выполнил задания и добыл ценную информацию. О вашей работе, господин Петренко, нужно рассказывать всем агентам, и это для них будет поучительно. Если бы все были такими, как вы, то мы бы давно покончили с большевиками. Господа, это пример достойного служения великой Германии и ее фюреру!
— Хайль Гитлер! — рявкнул Петр.
— Хайль! — вальяжно произнес Гопф-Гойер и довел приказ по группе: — Господин Петренко, вы назначаетесь на должность старшего инструктора! Желаю успеха!
— Служу великой Германии и ее фюреру! Я вас не подведу, герр подполковник! — заверил Петр.
— Я на это рассчитываю! Сегодня, господин Петренко, вы можете отдохнуть, а завтра за работу. Господин Самутин, даю вам три дня, чтобы ввести его в строй! — распорядился Гопф-Гойер.
— Есть, господин подполковник, — без особого энтузиазма ответил тот.
— По рабочим местам, господа! — приказал Гопф-Гойер.
— Разойдись! — последовала команда дежурного по роте.
Строй распался. К Петру подошли Райхдихт с Руделем и поздравили с назначением. К ним, помявшись, присоединился Самутин. На скуксившейся физиономии бывшего заплечных дел петлюровского подполковника не было заметно следов радости по поводу назначения к нему попавшего в разряд любимчика начальников стремительно растущего инструктора. Но это особенно не опечалило Петра — в душе он ликовал. Назначение на исключительно важный участок работы, связанный с подготовкой документов прикрытия на агентуру, открывало перед ним широчайшие возможности. О такой удаче вряд ли могли мечтать Рязанцев и Ильин — он получил доступ в святая святых в любой разведке.
В тот же день Петр, демонстрируя служебное рвение, отказался от увольнения и сразу приступил к работе. Она у Самутина находилась на самом высоком уровне. Души предателей с «аптекарской точностью» были разложены по разным сейфам и полкам. Картотека на особо мерзких негодяев хранилась в отдельной ячейке, к которой имели доступ, помимо Самутина, Гопф-Гойер, Райхдихт и Рудель. За четыре дня Петр досконально изучил эту тайную бухгалтерию, но доступа к особому архиву абвергруппы так и не получил. Но и то, чем он уже располагал: подлинные и вымышленные имена и фамилии рядовых агентов абвера, их задания и места заброски, представляло несомненный интерес для советской контрразведки. Надеясь, что рано или поздно от нее придет связник, Петр стал накапливать эти сведения и складывать в тайник.
Шло время, а на связь с ним никто не выходил. Рязанцев и Макеев были мертвы, а те из работников Особого отдела, которые выжили и имели отношение к операции «ЗЮД», полагали, что зафронтовой агент Гальченко давно погиб. Петр остался один на один с врагом. Его надежде, что рядом появится надежный помощник, не суждено было сбыться.
Знойное лето сорок второго года обернулось чудовищной катастрофой для советских войск на Южном и Юго-Западном фронтах. Отчаянные попытки Ставки Верховного Главнокомандования спасти положение не дали результата. В донских степях части Красной армии, оставшись без надежного воздушного прикрытия, становились легкой добычей для фашистской авиации. На земле бронетанковые и моторизованные части вермахта, как в мельничных жерновах, «перемалывали» истрепанных в непрерывных боях остатки 51-й и 64-й армий.
Фронт все дальше откатывался на восток к Сталинграду. Вслед за ним продвигались разведывательно-диверсионные подразделения абвера. Новым местом дислокации абвергруппы 102 стал Ростов-на-Дону. Там на улице Первая Баррикадная разместился ее штаб. Несколько дней ушло на обустройство а затем школа шпионов заработала на полную мощь. Чуть ли не каждую неделю группы агентов забрасывались в тыл советских войск, чтобы шпионить, взрывать мосты и из-за угла убивать командиров.
Сведения, собранные на них Петром, лежали мертвым грузом. И тогда он решил действовать на свой страх и риск: стал вносить в документы прикрытия агентов искажения, которые бы позволили советским контрразведчикам облегчить их поиск. Продолжалось это недолго. Время подходило к обеду, когда в его кабинет ворвался Самутин. Опалив Петра злобным взглядом, он прошипел:
— Ты на кого работаешь?
— Алексеич, ты че? — Петр пытался понять, откуда дует ветер.
— А ниче! Ты что творишь?! — наливался тот злобой.
— О чем ты?
— Будто не знаешь!
— Не знаю.
— Он не знает! А это что? — и, брызжа слюной, Самутин потряс красноармейскими книжками.
Петр похолодел — его уловка с документами агентов выплыла наружу. Это был провал! Он лихорадочно пытался вспомнить, сколько всего меченых бланков могло остаться в картотеке.
«Семь? Четыре? Скорее четыре. Три на руках у агентов из группы Васильченко. Их не проверить — группа должна уже перейти линию фронта. А если нет, то тогда… Че гадать, главное — отбрехаться. Но как? Валить на усталость? Погоди с ней! Так что же делать? Что? Только не молчать!»
— Алексеич, ты че, с бодуна? Так у меня нечем опохмелиться, — перешел в атаку Петр.
— Я тебе покажу с бодуна! Сволочь! — сорвался тот на визг и швырнул четыре красноармейские книжки на стол.
— Перестань орать и скажи толком… — Петр продолжал делать вид, что ничего не понимает.
— Это что такое?! Что-о-о? Я тебя спрашиваю?! — корявый палец Самутина тыкал во вторую страницу книжки красноармейца.
Искажения, которые мог обнаружить только опытный взгляд и которые должны были сказать советским контрразведчиками, что перед ними не красноармеец, а затаившийся враг, не прошли мимо внимания Самутина. Было ли это случайностью или прожженный шпион, несмотря на расположение гитлеровцев к старшему инструктору Петренко, продолжал следить за ним, теперь это уже не имело значения. Гопф-Гойер не церемонился с теми, в отношении кого возникали малейшие подозрения, — их отправляли в гестапо или концлагерь.
Петр лихорадочно соображал, как выпутаться из сложившейся ситуации и заставить замолчать Самутина, но ничего другого, как переложить на него вину, не находил и бросил ему в лицо:
— Сам виноват! Не на того напал! Я за тебя отдуваться не буду!
— Я-я-я… — Самутин потерял дар.
— Ну не я же.
— Т-ы-ы… Су-у-ука! Да я тебя…
— Сам такой! Я делал, как в образце! — стоял на своем Петр.
— Чего-о-о?! А ты, гад, стрелку на меня переводить? Не выйдет! — и, хлопнув дверью, Самутин выскочил в коридор.
В голове Петра вихрем пронеслись мысли: «Это конец! Бежать пока не поздно! Бежать!» Подчиняясь инстинкту, он ринулся к выходу, скатился по лестнице на первый этаж. Громкие голоса и суета у ко