— Свой! Свой! — повторял Петр.
И когда они овладели чувствами, Василий спросил:
— Та шо мэни робыть?
— Готовиться к выполнению задания.
— Якого?
— Гесса.
— Я-як? — опешил Василий.
— Самым добросовестным образом. В группу зачислят только пятерых. Ты должен попасть в их число.
— Понял. А шо потом?
— Не спеши, придет время, я все скажу, — закончил на том разговор Петр и отправился в штаб.
Следующие четыре дня они и еще шестеро диверсантов под командованием Бокка усилено готовились к выполнению задания. 17 декабря 1942 года Гесс без всяких объяснений отменил его, а сам укатил в поселок Абрау якобы с инспекцией. Острые языки по этому поводу злословили, что шеф заблудился в лабиринте подвалов знаменитого винзавода. В оставшееся до Рождества время в группе шел вяло текущий учебный процесс.
В отсутствие Гесса личный состав группы расслабился. В комнатах общежития и кабинетах штаба все чаще раздавались загадочные хлопки. Страсть капитана к зеленому змию оказалась заразительной. К рюмке стали прикладываться не только свободные от занятий инструктора, а и некоторые дежурные. Служба в группе в эти рождественские дни шла через пень-колоду. В какой-то момент в голову Петра пришла шальная мысль: вместо рождественского гуся подложить гитлеровцам большую свинью. Он поделился ею с Матвиенко, тот с ходу ее подержал. От мысли разбросать по городу листовки, в которых бы раскрывалось истинное назначение интендантского отдела, за ширмой которого скрывалась группа, они отказались. Слишком хлопотное это было дело.
— А если краской намалевать на стене, шо тут шпионская школа, — предложил Василий.
— Это мысль! — поддержал Петр, но, подумав, усомнился: — Рискованно, дежурный может заметить, да и времени у нас не хватит.
— Да, не пойдет. Так что же делать?
— Может, плакат повесить.
— Точно! Быстро и никто не заметит, — снова оживился Василий.
— Так и сделаем.
— А где столько бумаги и краски найти?
— Не проблема! — заверил Петр и подумал о начальнике типографии Николае Бойко.
У него он заказывал бланки красноармейских книжек, командировочных предписаний, госпитальных справок — в общем, все то, что потом служило абверовским агентам в качестве документов прикрытия.
— И когда мы будем давать рекламу гессовскому выводку? — торопил события Василий.
— На Рождество! — не задумываясь, назвал дату Петр.
— Точно! Пока гансы будут жрать своего гуся, мы подсунем им свинью.
— И еще какую!
— Надо такое написать, шоб Гесс сразу протрезвел!
— Напишем! — заверил Петр и тут же взялся за выполнение.
После обеда он выехал в типографию. Бойко был на месте и распекал наборщика. При появлении Петра его воинственно торчащие усы обвисли, и на лице появилась кислая улыбка.
— О, господин Петренко! — воскликнул он, но в его голосе не было энтузиазма.
— Здорово, Николай Пантелеевич, за что хлопца строгаешь? — бодро произнес Петр.
— Их не строгать, так вы же с меня три шкуры спустите.
— Так уж и три?
Бойко, смешавшись, ответил:
— По головке точно не погладите.
— Ладно, Пантелеич, я приехал не шкуру с тебя драть и не по головке гладить. Праздник на носу, нужна краска, плакатные перья и хорошая бумага.
— Чего-чего?! — Бойко не сразу понял, о чем идет речь.
— Ну там, разные штучки рисовать, писать.
— А-а-а, ясно, сейчас подберем.
— И такая, чтоб на дожде не смывало, — напомнил Петр.
— Сделаю, господин Петренко. Один момент, — засуетился Бойко и просеменил на склад.
Назад он возвратился с рулоном плотной бумаги, пачкой плакатных перьев и банками с краской.
Спустя час Петр был в группе. Все добытое в типографии они с Василием спрятали в гараже и, дождавшись вечера, приступили к осуществлению своего плана. После того как плакат был изготовлен, его положили в тайник. Теперь им оставалось запастись терпением и ждать наступления Рождества.
Его приход в группе был ознаменован торжественным утренним построением. После долгой речи Гесса, обещавшего скорую победу над большевиками, Шойрих организовал в столовой праздничный завтрак. На этот раз он не поскупился и выставил на стол семь фаршированных гусей и два десятка бутылок коньяка. Завтрак плавно перешел в обед, и к вечеру половина группы уже с трудом держалась на ногах.
Петр с Василием дождались наступления темноты и начали действовать. Погода им благоприятствовала. Пронизывающий декабрьский ветер шершавым языком поземки хлестал в лицо редким патрулям и тоскливо завывал в разрушенных печных трубах. Тусклый свет фонарей таял в кисельной пелене. Дежурный по группе, придвинувшись к печке, сонно клевал носом и не заметил, как две серые тени выскользнули за дверь. Наутро он, а вслед за ним мгновенно протрезвевший Гесс и жители города Краснодара увидели на фасаде штаба группы плакат, на нем черным по белому большими печатными буквами было написано:
«Здесь живут шпионы во главе с Гессом и прочими бандитами.
Вам не уйти от кары».
Шпионское гнездо абвера оказалось засвеченным. Скандал вышел грандиозный. Из Варшавы из штаба «Вали 1» в Краснодар прикатила специальная комиссия и приступила к расследованию. Злоумышленника она не нашла, но меры приняла решительные. Штаб группы перебазировался в неприметное одноэтажное здание по улице Седина. Часть агентов отправили в лагерь для военнопленных, а самого Гесса увезли «протрезвляться» в Варшаву. Исполнять обязанности начальника абвергруппы 102 поручили обер-лейтенанту Бруно Штайну.
Глава десятаяРазлад в стане врага
После отъезда комиссии в Варшаву Штайн без раскачки взялся исправлять положение дел. Несмотря на новогодние праздники, он бросил все силы на формирование и подготовку разведывательно-диверсионных групп. Новый 1943 год для инструкторов и командного состава группы начался в бешенном рабочем темпе. Часть из них во главе с лейтенантом Рейхером в спешном порядке натаскивала из оставшихся курсантов будущих шпионов и диверсантов, другие под командой фельдфебеля Бокка поехали по лагерям военнопленных вербовать новые кадры, чтобы восполнить потери.
Петр оказался в одной группе с Бокком. Ей предстояла работа в краснодарском лагере военнопленных. К месту они выехали затемно. Позади остались изрешеченные снарядами мрачные остовы элеватора; за ними, в чистом поле, в предрассветном полумраке прорезалась зубчатая стена трехметрового деревянного забора. Почерневший от непогоды, он напоминал гнилые зубы. Над ним, по углам периметра, высились сторожевые вышки с часовыми. Мрачную, гнетущую атмосферу, которой, казалось, пропиталось все вокруг лагеря, усугубляла виселица. В назидание дерзким и непокорным, комендант лагеря приказал выставить ее перед воротами. На ней под порывами ветра покачивались тела четырех беглецов. Дважды в день, утром и вечером, когда колонны пленных уходили и возвращались с работ, они служили им жестоким напоминанием.
Ее вид подействовал и на инструкторов: болтовня стихла, а водитель за десяток метров до ворот нажал на клаксон. В караульной будке никто не пошевелился. Бокк, не горевший желанием покидать теплый салон автобуса и выходить на мороз, недовольно нахмурил брови и бросил водителю:
— Посигналь еще!
Тот исполнил распоряжение. На этот раз в припорошенном снегом оконце возникла хмурая физиономия, а на сторожевой вышке, нависавшей над въездом в лагерь, произошло движение. Скрипнула турель пулемета, и его ствол хищно нацелился на автобус. Прошла минута, а к автобусу никто не подошел.
— Зажравшиеся крысы! Лень задницу от лавки оторвать! — выругался Бокк, прихватил с собой папку с документами, выбрался из автобуса и поковылял к караулке.
Пока он с начальником караула утрясал вопрос о допуске инструкторов-вербовщиков на территорию лагеря, они сами лениво злословили и гадали, чем можно будет поживиться у пленных. Их циничный разговор рождал в Петре глухую ненависть к этим, потерявшим всякий человеческий облик шакалам, готовым под пустые обещания несчастным вытащить из этого земного ада, выманить то последнее, что не нашла и не отобрала лагерная охрана. От бессилия он заскрипел зубами, и в его памяти возникали изможденные, обмороженные лица. В их глазах ему чаще всего приходилось видеть холодное презрение к нему, такому же, как и они, русскому по крови. Каждый раз, попадая в лагерь, Петр пытался хоть как-то облегчить участь несчастных и предоставить им шанс вернуться к своим. Но одни отвергали предложения гитлеровского холуя — поступить на службу в абвер, а другие, кого ему с таким трудом удавалось склонить к этому, отсеивались позже. Охочий до всяких психологических штучек Райхдихт после тестирования, несмотря на возражения Петра, безжалостно отправлял их обратно в лагерь.
— Бюрократы чертовы! Пока в нос бумажкой не ткнешь, не пошевелятся! — гневный возглас Бокка, ввалившегося в автобус, поддержали остальные. Их голоса заглушили скрип ворот и остервенелый лай сторожевых псов. Покачиваясь на наледях, автобус вкатил на территорию лагеря. Он мало чем отличался от тех, в которых ранее побывал Петр. Приземистые, словно вросшие в землю, темные коробки дощатых бараков для военнопленных печально смотрели на мир забранными колючей проволокой оконцами. Пустынный земляной плац, утрамбованный тысячами ног, с неизменной трибуной занимал центральную часть лагеря. Здесь глазу не за что было зацепиться, она просматривалась и простреливалась со всех сторон. Совсем по-другому выглядела зона лагерной администрации — тут все напомнило эдакий пансионат для заслуженных наци. Аккуратные, выстроенные будто по линеечке здания управления лагеря, столовой и общежития походили на лубочные картинки. У каждого их них располагалась ажурная беседка, а перед штабом в летнее время бил фонтан. И если бы не два ряда колючей проволоки, отделявшие этот гитлеровский эдем от ада военнопленных, то непосвященный не мог и подумать, что за их стенами принимались самые чудовищные решения: кого из штрафников отправить на виселицу, а кого удушить в машинах-душегубках, занимавших специальный бокс.