Перед рассветом подозрительные шорохи и хруст веток в саду подняли на ноги часовых. Короткая автоматная очередь разорвала чернильную темноту. В ответ донесся мучительный всхлип, а спустя минуту со стороны реки послышался треск замерзшего камыша. В хатах запоздало захлопали двери, и раздался топот ног. Во двор выскочили взъерошенный Рейхер, вслед за ним Петренко и остальные диверсанты. Они залегли у плетня и, выставив вперед стволы автоматов, высматривали врага в утреннем сумраке. Обостренный опасностью слух ловил малейшие шорохи: писк разбуженных в саду птиц, жалобное блеяние в сарае напуганных стрельбою коз и плач двух старух. Партизаны, если это были они, а не кабан или одичавший без хозяев скот, больше не напоминали о себе.
Налетевший со стороны гор ветер, прошелестев в верхушках старых яблонь и груш, помчался дальше в степь. И опять на хуторе все погрузилось в вязкую тишину. Рейхер дал команду «Отбой!», и диверсанты потянулись к хатам, чтобы успеть прихватить кусочек сна перед изнурительной муштрой наступающего дня.
Глава двенадцатаяКонвейер по вербовке агентов
Утро на хуторе Пантелея Узана началось со стука топора и звона кастрюль на кухне. Бабка Дуня с теткой Марией встали ни свет ни заря, растопили печь и принялись готовить завтрак для диверсантов Рейхера. Пламя сердито гудело в печной трубе и жадно облизывало чугунный казан и сковородки, в них варились и жарились отборные куски мяса. В духовке, источая приторный аромат, пеклась тыква.
Рейхер проснулся в шесть тридцать утра, и все пришло в движение. После энергичной зарядки и плотного завтрака Петренко построил диверсантов в колонну и повел к кирпичному заводу. Позже к ним присоединился Рейхер. На этот раз он не спешил начинать занятия, лениво покуривал сигарету и время от времени поглядывал на часы. Воспользовавшись паузой, диверсанты расселись на завалинке бывшей конторы завода и, подставив лица солнцу, наслаждались редкими минутами покоя и тишины. Длились они недолго, со стороны хутора донесся надсадный гул автомобильных двигателей, и через несколько минут во двор въехали опель и грузовик.
Рейхер бросил курить и, отшвырнув сигарету, направился к машинам. Петренко живо подхватился с лавки и подал команду «Строиться!». Одиннадцать диверсантов застыли в неровной шеренге и настороженно косились на штабной опель. Из него вышли Штайн, Бокк и Шойрих. Вслед за ними из кабины грузовика показался Райхдихт и, стараясь не угодить в лужу, спрыгнул на подмерзший пятачок. За его спиной раздались отрывистые команды. Это конвой, орудуя прикладами, выпихивал из кузова пленных красноармейцев. Их оказалось ровно одиннадцать. Сбившись в кучку, они насторожено поглядывали на лощенных гитлеровских офицеров и диверсантов.
Штайн брезгливо поморщился: от пленных исходил тошнотворный запах давно немытого тела и, обернувшись к Шойриху, кивнул головой. Ефрейтор подхватил мешок — в нем что-то погромыхивало, протрусил на средину двора, остановился у опрокинутого на землю пожарного щита и разложил на нем армейские тесаки. Их было двадцать два. Пленные угрюмо наблюдали за происходящим, а диверсанты с нарастающей тревогой ждали, что скажет Штайн.
Он поднялся на крыльцо конторы и, коверкая русские слова с немецкими, обратился к пленным:
— Руссишь швайн, вы заслуживаете смерти. Но скоро ваш праздник — день Красной армии! Я делаю вам подарок — жизнь! Но ее надо заслужить!..
В ответ раздались глухой ропот и невнятный мат. Пленные догадались, что их ждет впереди.
— Молчать! — рявкнул Штайн, спустился с крыльца, прошелся вдоль строя диверсантов и, остановившись на левом фланге, заявил: — А вам, господа курсанты, предстоит на деле доказать свою готовность служить нашему великому фюреру! Если бандит уйдет, расплатитесь собственными шкурами! Понятно?
Диверсанты угрюмо молчали.
— Я вас спрашиваю, понятно?!
— Так точно, господин обер-лейтенант, — вразнобой прозвучали голоса.
— Гут! — Штайн хлопнул в ладоши, а затем ткнул пальцем в левофлангового диверсанта и распорядился: — Ты первым пойдешь.
Тот изменился в лице, неловко шагнул вперед и осипшим голосом произнес:
— Курсант Шаликашвили! — Седьмая особая учебная группа.
— Посмотрим, какая она особая! — с кривой усмешкой заметил Штайн, потом развернулся к пленным и, остановив выбор на худом, с кровоточащей раной на плече красноармейце, процедил:
— Ты, руссишь швайн. Шнель!
Конвойный ножом разрезал веревку, стягивавшую руки пленному, и толкнул в спину. Бедняга с трудом устоял и, припадая на правую, раненную ногу заковылял к щиту с тесаками. Холодная сталь придала ему сил, и он метнулся к спасительному провалу в стене склада.
Штайн постреливал взглядом на Шаликашвили и держал паузу. Диверсант нервно переступал с ноги на ногу. И только, когда пленный пропал из виду, гитлеровец распорядился:
— Шаликашвили, пошел!
Тот ринулся к щиту, схватил тесак и бросился вдогонку за жертвой. Циничная пляска смерти, затеянная гитлеровцами, заставила пленных забыть о боли и мысли о собственной судьбе. Затаив дыхание, они ловили каждый звук и каждое движение, происходившие на складе. Трагическая развязка наступила быстро: раненный красноармеец не смог оказать сопротивления откормленному, натасканному диверсанту. Утробный вопль Шаликашвили и его торжествующая физиономия, появившаяся в проломе стены, сказали все.
Следующий выбор Штайна пал на курсанта Буруна и юного, почти мальчишку, партизана. С ним диверсант расправился играючи: настиг у стены склада, заученным приемом выбил из рук тесак, а затем мертвой хваткой сомкнул лапищи на его шее. Упиваясь легкой победой, Бурун развернулся к строю и держал юношу на весу до тех пор, пока последняя конвульсия не затихла в тщедушном теле.
На этом пляска смерти не закончилась. Гитлеровцы затеяли между собой соревнование. На этот раз Райхдихт выбрал очередную жертву и палача. Схватка между ними закончилась с прежним результатом. Пленному не удалось вырваться на свободу — удар тесака настиг его у забора. Измученные и обессилившие от голода и побоев красноармейцы становились легкой добычей диверсантов. Штайну и Райхдихту быстро наскучило наблюдать за расправой, и они проучили ее Бокку, а сами вместе с Рейхером отправились под навес. Там их ждали Шойрих и походный стол. Разлив шнапс по рюмкам, он преданными глазами поедал Штайна. Тот снисходительно потрепал по плечу проштрафившегося ефрейтора и произнес тост:
— Кенак, я пью за успех предстоящей операции. Уверен, для тебя она…
Но не успел закончить. В конвейере смерти произошел неожиданный сбой. Жилистый красноармеец, вместо того чтобы бежать, как все, за тесаком, набросился на своего врага. Атака оказалась настолько стремительной, что растерявшийся Ромишвили не успел ничего предпринять. Сбитый с ног, он извивался, словно червяк, и пытался выскользнуть из-под навалившегося тела. Ногти и пальцы диверсанта царапали лицо и рвали волосы красноармейца, но ярость и ненависть придали тому дополнительные силы. Он мертвой хваткой вцепился в горло Ромишвили.
Опешившие диверсанты пришли в себя: двое бросились на выручку Ромишвили. Резкий окрик Райхдихта «Хальт!» остановил их. Выхватив из кобуры парабеллумом, он остановился в нескольких метрах от катавшихся по земле тел. К нему присоединились Штайн, Рейхер и Шойрих. Неожиданный поворот в рутинной проверке пробудил в них интерес.
— Ставлю на Ромишвили! — загорелся Рейхер.
— Ты проиграешь, Кенак. Русский не так слаб, как кажется, — снисходительно заметил Штайн.
— Ну, давай же! Давай! — повизгивал за их спинами Шойрих.
Ромишвили предпринял отчаянные шаги, чтобы вырваться из удушающего захвата, и в какой-то момент ему это удалось. Но пленный изловчившись, дотянулся до обломка кирпича, и нанес удар по голове. Диверсант обмяк и перестал оказывать сопротивление. Ослепленный ненавистью, отчаянный смельчак ничего не замечал и продолжал исступленно молотить кирпичом по нему.
Выстрел из парабеллума заставил его остановиться. Рука бессильной плетью упала вниз, пальцы разжались, и скользкий обломок кирпича с налипшими на него волосами и лохмотьями кожи вывалился на землю. Пленный отпрянул от безжизненного тела, поднял голову, испепеляющим взглядом прошелся по врагам и остановился на Райхдихте.
— Русский, ловкий, но глупый. Ты не убежал — значит, я не виноват, — процедил гитлеровец, и парабеллум затрясся в его руке.
На этом «круг гладиатора», как называл свою садистскую затею Штайн, не завершился. Изуверская пляска смерти продолжилась. Последнего пленного, сумевшего заколоть диверсанта, пуля снайпера, засевшего на смотровой площадке, настигла у забора. Тринадцать безжизненных тел остались лежать на земле. Проверка агентов-диверсантов подошла к концу. Теперь Штайн мог смело доложить Гемприху о готовности группы к выполнению задания адмирала Канариса. Дальше задерживаться на полигоне он не стал и вместе с Райхдихтом, Бокком и Шойрихом выехал в Крымскую.
Рейхер, оставшись в одиночестве, не испытывал большого желания мокнуть под начавшим накрапывать дождем и, поручив Петренко с Асланидзе заняться очисткой полигона от трупов, отправился на хутор. Диверсантам пришлось изрядно повозиться с телами убитых: вязкая глина налипала на лопаты — земля словно отказывалась принимать погибших. После чего они, с трудом волоча ноги по непролазной грязи, возвратились на хутор и разбрелись по своим углам.
Поздний ужин начался при гробовом молчании и без Рейхера — тот не вышел к столу. Проверка, устроенная Штайном, вывернула всех наизнанку. Даже недалекому Белодеду стало понятно, что гитлеровцы смотрели на них как на скотину, которую, когда приходило время, можно было безжалостно бросить под нож. И только появление на столе трехлитровой бутыли самогона оживило обстановку и развязало языки. Пили зло и без меры. За первой бутылью последовала вторая, а после ухода Петренко ужин превратился в бесконечную пьянку.
Утром на зарядку Рейхер вышел в гордом одиночестве. Чуть позже к нему присоединился