овых железных дорогах. Причем использовать не только подготовленных подростков, но и взрослых агентов.
…Кстати, господин Арнольд, сколько у вас в резерве взрослых агентов на летний период?» — вдруг спросил Модель.
«Всего человек пятьдесят», — ответил Арнольд.
«Мало, очень мало! Надо удвоить. Позаботьтесь о дополнительной подготовке», — приказал Модель.
Затем, обращаясь к своему начальнику штаба, Модель назидательно заметил:
«Решение военачальника в отличие от решения политика или ученого должно быть более взвешенным и предусматривать обоснованную цель, воплощающуюся в реальном результате. Ваш приказ, отданный 209-й абвер-группе «Буссард» не отличается названными критериями. Его надо отменить. А впредь подобные приказы я буду отдавать и подписывать сам».
«Вот, Юра, такой состоялся у нас разговор. И я тебя поздравляю, ты оказался прав и не стал льстить этому лысому полоумку Арнольду.
Теперь о неотложном задании, которое дал нам с тобой Арнольд. Он приказал нам завербовать и подготовить к лету не менее пятидесяти агентов в качестве резерва для проведения диверсий.
Я долго думал, как нам лучше организовать эту работу. Концлагерей здесь близко от Лодзи нет. Ездить далеко неудобно и не продуктивно вербовать из дохлых заморышей военнопленных. Надо вербовать из тех военнопленных, которые физически уже окрепли и успели впитать немецкий порядок и дисциплину. Такой контингент, человек сто, есть в Лодзи, на заводе «Оскар-Дизель», который принадлежит нашей семье. Я могу туда устроить тебя под крышу руководителя чертежного бюро, а сына — учеником слесаря, в общежитии обставить с удобствами квартиру, тебе будет и удобно там, и комфортно работать. Если проблемы будут возникать, то штаб абверкоманды и я рядом, в конце концов, поможем. Ты взвесь мои предложения. Если ты согласен, то я доложу Арнольду, и недели через две переедешь в Лодзь. Я за тобой приеду».
«Фриц, это приказ, а приказ надо выполнять, тем более что он разумен, хотя работенка изнурительная. Но я согласен и готов», — ответил я.
Больц поблагодарил меня, заспешил и, недопив коньяк, уехал.
Вернулся с прогулки Ваня, и я посвятил его в перипетии нашей дальнейшей жизни. Он, как всегда, спокойно выслушал и деловито заметил:
«Ну, что ж, Лодзь, так Лодзь, пусть будет «Дизель». Я готов, куда иголка — туда и нитка».
Затем он сел за стол и, взяв в руки бутылку с остатками коньяка, прочитал наклейку и спросил: «Можно мне попробовать?» «Конечно, можно!» — ответил я. Мне показалось, что Ваня, гуляя на улице, озяб и хочет согреться, а может, он польстился на привлекательную закуску, оставшуюся в тарелках. Я сел рядом, разлил по рюмкам коньяк и сказал: «Давай, согрейся, и выпьем за новое место работы». Мы чокнулись. Ваня, пригубив и сделав глоток, заметил: «Отдает клопами, запашок такой». «Это с непривычки, а вообще это коньяк французский и делается он из винограда», — возразил я. «А вы любите вино?» — неожиданно спросил Ваня. «Люблю в меру, как все в жизни», — ответил я. «И женщин?» — не унимался Ваня, то ли от выпитого, то ли от детской любознательности. «Я, Ваня, люблю людей и идолопоклонствую четырем богам, обогащающим жизнь и мою трудную судьбу: женщине, стихам, песне и вину. Женщин люблю, потому что они — женщины — в муках даруют нового человека, награждают лаской, добром и наслаждениями; стихи люблю за очищение души; песни люблю за радость подъема души, а вино — за радость забвенья».
«А Боженьку вы любите?» — допытывался Ваня, слушая мои жизненные установки.
«В Боженьку верю!» — отвечал я.
«Интересно вы говорите, — совсем, как моя бабушка… Можете сейчас ублажить — поиграть иль почитать стихи?» — попросил Ваня.
От этой беседы и вина я пребывал в приподнятом настроении и с удовольствием взял гитару и стал подпевать мелодию на стихи любимого Бунина:
Звезды ночью весенней нежнее,
Ты, как звезды, чиста и прекрасна.
Радость жизни во всем я ловлю —
В звездном небе, в цветах, в ароматах,
Но тебя я нежнее люблю.
Лишь с тобою одною я счастлив,
И тебя не заменит никто:
Ты одна меня знаешь и любишь,
И одна понимаешь — за что!
Все пронеслось как бурный смерч весною,
И все в душе я сохраню, любя…
Слезою светлой блещет надо мною
Звезда весны за чащей кружевною…
Как я люблю тебя!
И ужели пет пути иного,
Где бы мог пройти я, не губя
Ни надежд, ни счастья, ни былого,
Ни коня, ни самого себя?
Ваня, как и я, расчувствовался и тихо промолвил: «Спасибо, порадовали вы меня!» Мы попили чаю и легли спать. Я долго не мог уснуть, мысли кружились вокруг будущей судьбы. Я думал, где и как идти, не погубив себя и Ваню. И тут вспомнил и начал под настроение шепотом читать про себя стихотворение Бунина «На распутье», которое часто читал отец на фронте.
На распутье в диком древнем тюле
Черный ворон на кресте сидит.
Заросла бурьяном степь на воле,
И в траве заржавел старый щит.
На распутье люди начертали
Роковую надпись:
«Путь прямой много бед готовит, и едва ли
Ты по нем воротишься домой.
Путь направо без коня оставит,
Побредешь один и сир и наг,
А того, кто влево путь направит,
Встретит смерть в незнаемых полях»
Жутко мне! Вдали стоят могилы…
В них былое дремлет вечным сном…
«Отзовися, ворон чернокрылый!
Укажи мне путь в краю глухом».
Через две недели мы выехали в Лодзь, крупный промышленный и очень красивый город оккупированной Польши. Под ним в Первую мировую войну воевала тоже 9-я немецкая армия, которую основательно потрепали русские войска осенью 1914 г.
По пути мы по просьбе Вани заехали в монастырь под Конином проведать ребят и пробыли там полдня, общаясь с преподавателями и ребятами.
В Лодзи мы разместились в двух комнатах общежития большого дизельного завода, на котором работало много рабочих из военнопленных. Больц представил меня управляющему, который показал мой кабинет и познакомил с начальником секретариата, где хранились анкеты на русских рабочих. Ваню, с его согласия, управляющий определил учеником к немцу — опытному мастеру, слесарю-лекальщику. Формально я числился начальником чертежного бюро, а занимался только вербовочной работой. Для меня это была изнурительно тяжелое испытание.
Прежде всего я не должен был засвечиваться, сохранять лояльность к немцам и представляться кандидатам на вербовку в качестве офицера военной разведки Абвера.
В то же время я по крохам собирал нужные мне данные о них и, беседуя, выискивал таких, которые хоть и соглашались быть агентами, но, по моим прикидкам, задания выполнять будут едва ли. В первую очередь я отсеивал тех, кто добровольно сдался в плен, затем — уголовников и, наконец, таких, о которых в анкетах имелись сведения об их участии в карательных операциях против партизан или оказании помощи немецкой администрации концлагерей. Я обращал внимание на специальность до призыва в Красную армию, отдавая предпочтение рабочим профессиям; особенно возлагал надежду на тех, кто попал в плен в ходе боя, раненым или контуженым, и прошел мучительный путь испытаний во многих лагерях.
Так, например, я не ошибся, вербуя Алексея Скоробогатова и ему подобных. Уроженец Ростовской области, Алексей работал в колхозе бригадиром трактористов, в сентябре 1941 г. был призван в Красную армию, окончил полковую школу и учился на курсах лейтенантов. В боях за Кавказ был ранен, попал в плен, пройдя муки ада семи концлагерей. Наконец, как специалист, знающий дизельные двигатели, был направлен из концлагеря на завод «Оскар-Дизель» слесарем.
В процессе вербовочной беседы он показал себя умным и находчивым, ловко скрывал истинные мотивы своего согласия быть агентом для того, чтобы оказаться на стороне Красной армии. Свой тайный замысел Алексей осуществил мастерски, обманув «Буссард», и помог мне выбраться из абверовского капкана. Его напарник — Владимир Антонов, как и все завербованные мною агенты, был направлен на конспиративную квартиру в деревню Любань (в 30 километрах от Лодзи) для обучения диверсионному делу.
С наступлением Красной армии в Белоруссии, когда ее войска продвинулись до границы с Польшей, форсировали реку Висла и заняли плацдармы на западном берегу, нацелившись через Одер на саму Германию, новый командующий разгромленной группы армий «Центр» фельдмаршал Модель спешно начал строить оборону, чтобы остановить советские войска и сбросить их с плацдармов. В своем приказе он обязывал приданным войскам абвер-командам начать интенсивные диверсионные операции на растянутых железнодорожных коммуникациях русских, пока они не успели навести мосты через Вислу.
Возвращение в Бишевсфельд. Работа с «отказниками»
С конца июля 1944 г. началась массовая заброска взрослых диверсантов и подростков. Она продолжалась весь август и проходила в спешке и суете, так как у немцев не хватало ни свободных самолетов, ни горючего к ним.
Вскоре ко мне в Лодзь неожиданно приехал Больц. Я его не узнал — такой он казался расстроенный — бледное свирепое лицо, трясущиеся губы. Он молча достал из кармана бутылку коньяка, налил себе целый стакан и залпом выпил. Отдышавшись, отрывисто заговорил, мешая немецкие и русские ругательства:
«Дела шайзе! Эти ублюдки за полгода отъелись как свиньи, отрастили мясистые пердильники, и сейчас 18 человек отказываются лететь на задание! Ты представляешь, Юра? Это не просто провал, это крах моей карьеры!» — рычал Больц своим громовым басом.
Улучив паузу в его речи, я попросил:
«Фриц, успокойся и расскажи толком, что произошло?»
«А произошло вот что. Согласно приказу Моделя, мы начали готовить ребят к заброске самолетами в тыл наступающим войскам Красной армии. Я стал вызывать каждого подростка и беседовать, чтобы он подобрал себе напарника, с которым полетит на задание. Спрашиваю каждого: ты готов выполнить задание? Половина опрошенных согласилась. А 18 человек отказались. Я спрашиваю: почему? Молчат, стервецы! Доложил об этом начальнику абверкоманды Арнольду. А тот накричал на меня и приказал: езжайте в Лодзь за капитаном Ростовым и улаживайте конфликт. Ростов — русский офицер и лучше вас разберется с русскими подростками. Вот я и приехал за тобой. Забирай своего Ваньку, и поедем в Бишевсфельд, будешь разбираться с этими дармоедами».