– Хватит издеваться, давайте бумагу и ручку, – я напишу… Только не беспокойте, надо собраться с мыслями.
Следователи приободрились.
– «Потек» Пит, – пренебрежительно заметил Рюмин.
– Не «потек» сегодня, это случилось бы завтра. Он уже на издыхании, – услужливо заметил подчиненный Коняхин.
Через три дня Евгения Петровича снова пригласили на допрос.
– Что это? – вскричал Рюмин.
– Письмо товарищу Сталину…
– О чем?
– Мои мысли по ряду актуальных проблем контрразведывательной деятельности МГБ, – гордо с твердостью в голосе проговорил уставший от побоев арестант…
Рюмин похолодел, потом его бросило в жар, – он понимал, что такой документ он не сможет утаить или уничтожить…
В декабре 1952 года Питовранов был освобожден, а после встречи со Сталиным – назначен руководителем внешней разведки в лице Первого Главного управления МГБ. После смерти Сталина МГБ и МВД объединили снова. Берия стал министром большого МВД. У него были три зама: по МВД – С. Круглов, по МГБ – И. Серов и по общим вопросам – Б. Кобулов. Питовранова назначили замом к Серову. После ареста Берии и событий в Берлине летом 1953 года Питовранова направили уполномоченным МГБ в ГДР.
В 1957 году он возвратился в Москву, побывал советником правительства КНР по вопросам безопасности, а потом был назначен начальником Высшей школы КГБ. Началась хрущевская «перетряска» органов – зрелые, опытные кадры были не нужны, от них почему-то избавлялись. В 1965 году генерал-лейтенанту Е. П. Питовранову исполнилось 50 лет и ему новое руководство с Лубянки объявило, что на следующий год он будет уволен.
Автор был свидетелем прощального вечера в 1966 году. Высшая школа торжественно провожала на пенсию молодого генерала. Некоторые женщины-преподаватели плакали. Мужики катали желваки и недобрым словом поминали кабинетное, никогда, может быть, не рисковавшее, чиновничество. Это была месть недоброжелателей за ум, порядочность и деловитость Евгения Петровича.
Потом он скажет: «Тогда впервые в жизни я почувствовал, как сильно может болеть сердце. Трудно было скрывать от друзей опустошающее и в чем-то схожее с тюремным заключением чувство безысходности».
О дальнейших путях Питовранова на гражданке – это уже другая тема.
Война после войны
Это было в конце 70-х годов. Заместителем начальника военной контрразведки КГБ СССР был генерал-лейтенант Матвеев Александр Иванович. Автору этих строк как редактору стенгазеты «Чекист» редакция поручила накануне очередного праздника Дня Победы взять интервью у заслуженного фронтовика, куратора РВСН. До сих пор эти записи остались у меня – они святые.
Созвонившись с генералом, я договорился о времени встречи. Внешне он казался несколько замкнутым, неразговорчивым, даже хмуроватым человеком. В небольшом кабинете Александр Иванович сидел за столом со стопкой бумаг и что-то внимательно читал, но когда увидел гостя в проеме двери, медленно поднялся со стула-кресла и протянул руку для приветствия.
На вопросы отвечал короткими, чеканными фразами. Оказалось, что война застала его в Запорожье на должности секретаря горкома комсомола. А потом по разнарядке его направили в органы военной контрразведки. Учиться чекистскому ремеслу доводилось в боевой обстановке в 983-м стрелковом полку 253-й стрелковой дивизии.
– Помню, свой полк я нашел в балке, в пяти километрах от Кривого Рога. Однажды в поисках комиссара полка я с дивизионным политотдельцем Петрученко оказались на подсолнечном поле. Там же я впервые увидел фашистов. Они были почему-то именно такими, какими я их представлял по кинофильмам, книгам и плакатам. Немцы надменно сидели в проезжавших машинах и мотоциклах с поднятыми головами, в расстегнутых мундирах, с засученными рукавами, готовые к насилию и убийствам. Ах, как мне захотелось полоснуть из автомата по ним. Во мне нарастал гнев и решимость вступить с ними в бой, – спокойно рассказывал генерал. – Ну, я и поддался соблазну и чуть не погубил себя и старшего товарища. Когда проезжала очередная группа мотоциклистов, я, примостившись на бугорке, дал длинную очередь из ППШ. Головная машина перевернулась, и на нее наскочила другая. Образовалась свалка. Послышались стоны и крики. Пришлось срочно переменить место стрельбы. Я отбежал в сторону метров на двести. Это спасло нам жизнь. Немцы открыли шквальный огонь из пулеметов и автоматов по полю. Из этого первого боевого крещения я сделал вывод, – никогда не спеши и не руководствуйся эмоциями!
Он говорил языком опытного практика, ясно излагал мысли. О далеком прошлом военного лихолетья он рассказывал с ожившими глазами.
– Приходилось не только заниматься вопросами борьбы с вражеской агентурой, поддержания на соответствующем уровне режима секретности, выявления паникеров и членовредителей, вскрытия намерений отдельных военнослужащих перейти на сторону врага, но и наравне с другими воинами ходить в атаки и даже драться врукопашную, – вспоминал Александр Иванович. – Помню, на четвертые сутки мы с боями вышли к Днепру. К этому времени полк наш был сильно потрепан. В части осталось несколько минометов и противотанковых ружей, а личного состава – всего около трехсот человек. Мы с напарником – оперуполномоченным Панариным – наряду с решением оперативных задач поднимали боевой дух воинов. Помню, пришли на позиции к солдатам, стоящим в противотанковом рву. Они сражались отчаянно, но их было мало. В поле дымились подбитые ими фашистские танки. Бойцы умудрились даже побывать в утробах броневых монстров и добыть трофеи: автоматы «Шмайсеры», пистолеты и гранаты с длинными деревянными ручками.
Радость была неописуема, когда я впервые увидел работу «катюш». Они наводили ужас на врага и вызывали у нас гордость. А было это так. О скоплении немцев перед нашим участком фронта командование дивизии доложило в штаб армии, – комдив просил поддержать «огоньком». Через пару часов в нашу часть прибыла группа офицеров-артиллеристов для рекогносцировки местности. Они обследовали визуально передний край противника, сделали отметки на картах и убыли. Мы думали, что нас будут поддерживать 82-мм минометы, какие были и в полку. Однако вечером этого же дня в наше расположение прибыло восемь машин, крытых брезентом. Они были похожи на понтонные установки. А тем временем «понтоны» рассредоточились, сбросили брезентовые чехлы и стали извергать какие-то огненные стрелы. Реактивные снаряды попадали прямо в гущу скоплений фашистских войск. Поле боя превратилось в фантастическое извержение огненных стрел, летящих через наши головы. Кругом все горело, казалось, что сама земля горит под ногами у бегающих в ужасе фашистов. Немцы, оставшиеся в живых, бросали оружие и с диким воем перепуганных насмерть зверей убегали в глубь своих боевых порядков. Увиденный эффект нашего нового оружия сильно воодушевил личный состав, и боеспособность значительно возросла. Немцы затихли…
На вопрос о первых оперативных успехах он рассказал, что это случилось осенью 1941 года в районе Большой Токмак.
– А было это так, – ночью на участке одного из батальонов при переходе через линию фронта боевым охранением были задержаны трое вооруженных военнослужащих. Я прибыл в штаб батальона. В блиндаже сидели неизвестные. Один в звании старшины, а двое – рядовые. Я приказал разоружить их и приступил к допросу. Один из задержанных заявил, что он родом из Запорожья. Поначалу я обрадовался, что встретил земляка, а потом понял, – темнит мой «землячок». Стал колоть – он и признался, что они заброшены немцами с целью осуществления диверсий на железнодорожном узле Волноваха. Вскоре мы их отвезли в Особый отдел армии…
Вторым успехом было разоблачение предателя-подстрекателя некого Боркова. Нашему полку для усиления был придан бронепоезд. Экипаж его формировался на месте, в том числе из числа военнослужащих, недавно вышедших из окружения противника без какой-либо проверки. И вот мы получили сигнал, что красноармеец Борков распространяет изменнические настроения. Подвели к нему доверенных лиц, и стало ясно, что он вынашивает планы сколотить группу для захвата бронепоезда. С учетом предстоящего наступления в целях пресечения преступных намерений было принято решение Боркова арестовать. По указанию начальника Особого отдела дивизии мне приказали провести первый допрос задержанного и содержать его временно в расположении полка. Борков «чистосердечно», как мне показалось, стал признаваться и каяться. Заявил, что готов «свое действо искупить кровью в бою». Я расслабился и чуть было не поплатился жизнью. Вечером Боркова привели ко мне в штаб полка. В соседней комнате отдыхала смена солдат с автоматами. Цель беседы с преступником – оформление необходимых документов для передачи его в дивизию. Конвоиру я предложил подождать за дверью. Когда все препроводительные материалы были готовы, я встал из-за стола и направился к двери вызвать конвоира. В это время Борков бросился в комнату и, схватив автомат, направил его в мою сторону. Я прыгнул на него и ударом рукоятки пистолета в живот уложил его на пол. Солдаты помогли скрутить предателя. Это был для меня урок с полученной оценкой «двойка» от своего руководства…
Он заметил, что потом были печальные дни отступления по Украине в сторону Ростова-на-Дону, затем к Волге, участие в боях за Сталинград.
– Мне довелось быть участником Сталинградской битвы с августа 1942 по февраль 1943 года. Я в то время являлся заместителем начальника Особого отдела 99-й Краснознаменной стрелковой дивизии. В то время Сталинград был пеклом, в котором сгорали каждодневно тысячи человеческих жизней. В качестве пополнения в полки дивизии, наряду с призванными резервистами, прибывали военнослужащие, вышедшие из окружения противника в одиночку и бежавшие из немецкого плена. Гитлеровские спецорганы Абвер, «Цеппелин» и другие широко использовали эти каналы засылки своей агентуры в наши войска с целью:
– выявления новых частей Красной Армии;
– распространения провокационных и пораженческих слухов с целью подрыва боеготовности наших войск;