. Название «Авалон», теперь употребленное по отношению к Тол Эрессеа, здесь перенесено с самого острова на побережье обширного залива, в котором укреплен в основании морского дна Тол Эрессеа[48].
Тем самым, по-видимому, артуровский Авалон, Счастливый остров, Insula Pomorum, владения Феи Морганы, в некоем загадочном смысле теперь был отождествлен с Тол Эрессеа, Одиноким островом. Но название Аваллон вошло в употребление как одно из имен Тол Эрессеа одновременно с тем, как возникла идея Падения Нуменора и Изменения Мира (см. стр. 150–151), вместе с концепцией Прямого Пути, по-прежнему уводящего из Круглого Мира к Тол Эрессеа и Валинору: дороги, недоступной для смертных, которую, тем не менее, непостижимым образом отыскал Эльфвине из Англии.
Как именно мой отец представлял себе такое сочетание, я ответить не в состоянии. Возможно, из-за отсутствия более точной датировки я вынужденно объединил – как совпадающие по времени – идеи, никак не связанные между собою, которые возникали и отбрасывались в пору бурного творческого подъема. Но я повторю здесь то, что уже говорил в книге «“Утраченный путь” и другие работы» о намерениях моего отца касательно его книги о «путешествии во времени»:
В это время, с появлением в концепции «Средиземья» ключевых идей Низвержения Нуменора, Мира, ставшего Круглым, и Прямого Пути, и замысла истории о «путешествии во времени», в котором весьма значимая фигура англосакса Эльфвине должна была «перенестись» как в будущее, в двадцатый век, так и в многослойное прошлое, отец намечал обширное и недвусмысленное сопряжение своих собственных легенд с легендами многих иных земель и времен – все это было связано с преданиями и мечтами народов, живших по берегам великого Западного моря.
В завершение остается рассмотреть отцовские заметки, касающиеся истории Ланселота и Гвиневеры. Мы узнаем, что Ланселот, с запозданием возвратившись из Франции, поскакал на запад от Ромериля «по пустынным дорогам», и что он повстречал Гвиневеру, «выехавшую из Уэльса». Повествование уже было задумано как радикальный отход от строфической «Смерти Артура», которой близко следовал Мэлори (его рассказ я кратко суммирую на стр. 117–118). Из отцовских заметок, пусть и очень кратких, вне сомнения следует, что его Гвиневера в последующие годы знать ничего не знала о монастыре, равно как и об унылых «постах, молитвах и делах благотворительных», и уж, конечно, не стала бы обращаться к Ланселоту в таких словах:
А его Ланселот тем более не стал бы отвечать теми словами, что приведены у Мэлори:
«Как, возлюбленная госпожа моя, – сказал сэр Ланселот, – неужели вы желаете, чтобы я вернулся в мою страну и там женился? Нет, госпожа, знайте, этого я никогда не сделаю, ибо я никогда не нарушу данной вам клятвы. Но доля, к которой я вас привел, станет и моей долей. Я заслужу милость божию и в особенности буду молиться за вас».
В изложении моего отца встреча Ланселота и Гвиневеры, приехавшей из Уэльса, была совершенно иной. Ее предвосхищают строки третьей песни:
Чуждым ей мнился он,
как от порчи пагубной переменившись» (III.95–96).
Чужой она мнилась,
переменившись. Над пучиной стоял он
изваянием каменным, изверясь в надежде.
Простились в муке. (III.106–109)
В строфической «Смерти Артура» последняя встреча и расставание в монастыре исполнены глубокой скорби:
В повести Мэлори «они стонали жалобно, словно пронзенные копьем»; однако решение их было твердым и окончательным. В заметках к «Гибели Артура» их последняя встреча отмечена ощущением опустошенности и уныния. В первом из набросков Ланселот спрашивает у Гвиневеры только одно: «Где Артур?». И хотя, конечно же, настрой здесь совершенно другой, есть в этой сцене нечто от мучительной проникновенности того вопроса о Турине, с которым умирающая Морвен обращается к Хурину: «Если ты знаешь, расскажи мне! Как удалось ей отыскать его?». Хурин ничего не сказал; и Гвиневере тоже ответить было нечего. Ланселот «отворачивается от нее».
В другом наброске, касающемся их последней встречи, говорится, что в сердце Ланселота не осталось иной любви, кроме как к Артуру; Гвиневера утратила над ним всякую власть. Повторяются слова третьей песни: «Простились в муке», но теперь добавлено: «холодно и без сокрушения». Этот Ланселот отнюдь не собирается провести свои последние годы в постах и покаянии и доживать жизнь в воздержании столь суровом, чтобы он «ослабел и обессилел». Он отправился к морскому берегу и узнал от живущего там отшельника, что Артур уплыл на запад за океан. Ланселот поднял парус, последовал за Артуром, и более о нем никогда не слышали. «Нашел ли он его на Авалоне и вернется ли, никто не знает».
Будущее Ланселота описывается поэтом в заключительных строках третьей песни. Хотя на душе у рыцаря стало легче и он преисполнился новой надежды в Бенвике, после того, как миновала гроза, «часа не знал он»:
Стеченье судеб сменилось отныне,
Прилив отхлынул потоком быстрым,
Смерть стояла пред ним, и сочлись дни его
Вне вех времени; не вернется он снова
В страны смертных, пока стоит мир.
Можно предположить, что отец воспринимал свою версию ухода сэра Ланселота как своего рода реконструкцию повести о Туоре, отце Эаренделя (Туор был сыном Хуора и братом Хурина; он женился на Идриль Келебриндал, дочери Тургона, короля Гондолина). В «Квенте» 1930 года о нем рассказывается так:
В ту пору ощутил Туор, что подкрадывается к нему старость, и не мог уже отрешиться от тоски по морю, что владела им; потому выстроил он могучий корабль, «Эарамэ», «Орлиное Крыло», и вместе с Идрилью отплыл на Запад, держа курс на заходящее солнце, и более не говорится о нем в преданиях ни слова.
Впоследствии Эарендель построил «Вингелот» и отправился на нем в великое плавание, преследуя двойную цель: отыскать Идриль и Туора, которые так и не вернулись, и «мнил, что, возможно, удастся ему достичь последнего брега и, прежде чем истечет отмеренный ему срок, доставить Богам и эльфам Запада послание». Но Эарендель не нашел Туора с Идрилью и в том первом путешествии на запад не добрался до берегов Валинора.
В последний раз мы видим Гвиневеру, когда она издалека провожает взглядом паруса Ланселотова отплывающего корабля: она «видит, как его серебряное знамя исчезает под луной». Упоминается о том, что она бежит в Уэльс, спасаясь от «людей востока». Судя по нескольким набросанным карандашом фразам, отныне в ее жизни, по-видимому, не осталось ничего, кроме горестного одиночества и жалости к себе; «но хотя горе было ее уделом, не говорится, что она больше печалилась о других, нежели о себе». Две стихотворных строки, набросанные отцом, носят характер эпитафии:
В сером сумраке состарилась Гвиневера
Все утратила та, что всего алкала.
Эволюция поэмы
«Древнеисландские» поэмы моего отца, «Песнь о Вельсунгах» и «Песнь о Гудрун» отличает примечательная черта: от всей работы, предшествовавшей законченному тексту, осталось лишь несколько страниц, и, помимо них, «никаких ранних набросков не сохранилось» («Легенда о Сигурде и Гудрун», стр. 51). Безусловно, этот материал существовал – но на какой-то стадии был утрачен. Ситуация с «Гибелью Артура» совершенно иная: «окончательной» редакции текста, опубликованной в этой книге, предшествует около 120 страниц черновиков (дошедших до нас, что неудивительно, в беспорядке). Продвижение от самых ранних наработок (зачастую не везде поддающихся прочтению) можно по большей части отследить по последующим рукописям, в которые вносилось множество исправлений. В отдельных частях поэмы противоречивые детали – это следствие параллельной проработки разных версий и перенесения целых фрагментов текста из одного контекста в другой.
Поразительно, сколько времени и размышлений мой отец затратил на это произведение. Разумеется, можно было бы привести здесь полный и подробный текстологический аппарат, включая анализ каждого изменения, возникавшего в очередной рукописи, пока мой отец неустанно оттачивал размер или подыскивал более удачное слово или оборот в рамках аллитерационной системы стихосложения с ее жесткими правилами. Но задача эта колоссальная и, на мой взгляд, несоразмерна затраченным усилиям.
С другой стороны, опустить все текстологические комментарии означало бы утаить чрезвычайно интересные и важные детали создания поэмы. Это особенно справедливо в случае Песни III: ведь именно она составляет ядро произведения: наиболее проработанная, она больше прочих менялась в процессе. Я привожу довольно подробный анализ (более подробный, нежели может показаться целесообразным, и местами неизбежно неудобочитаемый) этой эволюции, как я ее себе представляю. Однако в текстологических комментариях к поэме я зачастую опускаю мелкие поправки, подсказанные соображениями метрики и стилистики.
Ниже я употребляю слово «черновик» по отношению к любой или всем вкупе страницам со стихотворным текстом, предшествующим самому позднему варианту «Гибели Артура», то есть рукописи, из которой взят текст для данной книги. Создается впечатление, что этот последний вариант был переписан целиком и отложен в сторону, так что может считаться «окончательным», однако ж впоследствии в него было внесено немало изменений и поправок, главным образом в первых двух песнях. Действительно, как правило, ни одна из рукописей моего отца не могла считаться «окончательным вариантом» до тех пор, пока благополучно не уходила из его рук. Но в данном случае несравнимо большее количество такого рода исправлений было внесено наспех, карандашом; о подобной редактуре в рукописи отцовских «древнеисландских» поэм я писал: «У меня сложилось впечатление, что отец внимательно прочитал текст много лет спустя ‹…›, походя исправляя то, что бросалось ему в глаза» («Легенда о Сигурде и Гудрун»,