– А каким способом, по-вашему, постигается тайна? – забыв от волнения про свой предыдущий вопрос, спросила я. Мирослав повернул своё лицо – в этот раз совершенно другое, неожиданно ясное и чуть печальное – ко мне.
– Вы никак не можете понять, что тайна должна оставаться тайной.
– Всем тайнам есть предел, – заявила я. – Вот, например, вы сами. Я отчаялась понять, кто вы. В первую нашу встречу я увидела неотёсанного иностранца из богемных кругов. Во вторую – доморощенного Казанову, строящего из себя загадку. Потом вы предстали передо мной психопатом с садистскими наклонностями, потом – злым шутником. Сейчас я вижу перед собой мыслителя, создателя оригинальной философской системы. Я не против тайн, но я против таинственности. Трюки – вещь, недостойная вашего ума и индивидуальности.
Мирослав тихо рассмеялся, потом смолк и поглядел на меня вдумчиво и серьёзно.
– Вы знаете, кто я. Но вам будет нестерпимо в это поверить.
– Ну да, конечно! Мирослав-боярин! А почему вы в таком случае разгуливаете невредимым? Ведь герой романа погибает.
– Это ничего не значит, – спокойно сказал Мирослав. – Художник может кое-что домыслить. Вы читали «Мага»?
– Нет; это тоже написал Моппер?
– Нет, не Моппер. Есть такой молодой писатель, Сомерсет Моэм. Это его роман. Так вот, у него там тоже героя убивают; а я лично знаком с ним – хотя он выведен в романе не под своим именем – и могу подтвердить, что он жив и здоров, правда, изрядно растолстел.
– Послушайте, – сказала я, – не морочьте мне голову. Автор может взять у реального человека либо внешность, либо характер, либо биографию. Внешностью вы на Мирослава-боярина не похожи, и это не нуждается в доказательствах. Ваш характер также трудно усмотреть в герое романа – насколько я помню, тот Мирослав законченный неврастеник с байроническими приступами злобы. Остаётся единственное – поступки. Вы что же, всерьёз хотите уверить меня, что сотворили всё, что Моппер описывает в своей книге?
– Не только это, но гораздо больше, – с какой-то цинической ухмылкой произнёс Мирослав, и мурашки побежали у меня по спине. Может, мне показалось? Гримаса цинизма мгновенно спала, на меня смотрел прежний Мирослав – внимательный, многое знающий, многозначительный. Прежний, но не совсем – двусмысленность в его взгляде и изгибе ярких губ под пушистыми усами приобрела какой-то недобрый и сладострастный характер; как будто он знал больше, чем полагалось знать, и даже больше, чем можно вообразить, как будто бросал мне вызов, который мне заведомо не по силам.
– Опять ваши шутки, – сказала я. – И опять игры, смена масок. Вы хороший актёр, но когда я увижу вас настоящим?
– Вам ведь не это нужно, – улыбка исчезла с лица Мирослава, и эта серьёзность была ещё более жуткой, чем предыдущая насмешка. Я заглянула ему в глаза.
– Почему? – спросила я, не узнавая своего голоса. При близком расстоянии было видно, что веки у него припухшие, глаза покрасневшие и воспалённые, полные какой-то застарелой усталости. Он посмотрел на меня в упор.
– Потому что вам нужна не истина, а успокоение. Потому что я вам нравлюсь, и вы хотите добиться от меня гарантии, что я не изверг и убийца и что я не причиню вам вреда. Но я уже гарантировал вам последнее – что у меня нет в отношении вас дурных намерений. Первое я вам гарантировать не могу.
Я не сразу нашлась, что ответить. Превозмогая нервную дрожь, я собралась с мыслями и сказала:
– Но, кем бы вы ни были, вы не можете быть… тем. Это невозможно. Такого не бывает. Это литературный вымысел.
– А вы говорили, будто поняли, что истина невероятнее любого вымысла. Теперь я вижу, что ничего вы не поняли.
Странная смесь чувств поднималась во мне – смесь страха, заледенившего мои пальцы в перчатках, с привкусом щемящей тоски, грусти по неизвестно чему. Потеряв контроль над собой, я вцепилась в рукав Мирослава.
– Не мучьте меня, ради всего святого! Скажите мне правду!
– Не поминали бы вы ничего святого, – сокрушённо проговорил он. – К тому же правда была уже многократно сказана.
– Но кто вы? Партизан, морфинист, беглый каторжник – мне всё равно, я хочу только знать, кто вы!
– Хорошо. Вы получите то, что требуете.
Мирослав аккуратно, но настойчиво высвободил от меня рукав и сел прямо, скрестив ноги.
– Вы хотите увидеть меня настоящего. Это не так сложно, хотя я хотел вас от этого уберечь. Смотрите.
Медленным движением он потянул за конец шарфа, размотал его и снял с шеи. Затем собрал рукой сзади свои густые волосы, чтобы мне было лучше видно.
– Боже… – вырвалось у меня. Его гордо опоясывал широкий светлый шрам – по свей окружности, нигде не прерываясь. Я выронила ридикюль, потом подобрала и прижала к груди.
– Боже, боже… – задыхаясь, пробормотала я и, вскочив на ноги, кинулась прочь, по траве и цветочным бордюрам, не разбирая дороги, вон из проклятого парка. Спотыкаясь, я летела между деревьями, не обращая внимания на прогуливавшуюся публику, уже появившуюся к тому времени на дорожках. И только перебежав улицу и очутившись в просторном подземном вестибюле станции метро, я поняла, что никто меня не преследовал. Купив билет и спустившись вниз на платформу, я шагнула в двери подъехавшего поезда, рухнула на диванчик, сжала голову обеими руками и разрыдалась.
Из журнала The Egoist, №17/1913.
Кем был Мирослав-боярин?
У нас в гостях – профессор Даниэль Стэнли, преподаватель истории в Кембриджском университете, близкий друг Алистера Моппера. Проф. Стэнли известен своими трудами в области славяноведения и балканистики и консультировал писателя, когда тот работал над романом. Он любезно согласился выступить и ответить на вопросы нашего корреспондента Эльзы Моррис.
Корр.: Скажите, пожалуйста, профессор, давно ли вы знакомы с мистером Моппером?
Д. С.: С 1906 года, когда он начинал работу над романом. Один наш общий знакомый порекомендовал меня ему, когда ему потребовались подробные сведения об истории и нравах стран Восточной Европы. Я охотно согласился снабдить Моппера материалами по этой тематике. Постепенно мы сблизились и стали хорошими друзьями.
Корр.: Насколько вы близки с неким Мирославом Эминовичем, который тоже приходится другом писателю? Что вы можете о нём сказать?
Д. С.: К сожалению, я знаю его мало. Моппер впервые представил мне его в 1907 г., но я никогда не общался с ним тесно.
Корр.: Он утверждает, что именно он послужил прототипом главного героя романа. Что вы думаете на этот счёт?
Д. С.: Боюсь, что публика попалась на мистификацию. Поскольку Моппер пользовался моими источниками, когда писал роман, я могу со всей ответственностью сказать, что никакого отношения к Эминовичу герой не имеет. То есть имеет, но весьма косвенное. В романе есть несколько легенд, которые мне неизвестны. Если Моппер не придумал их сам, он, скорее всего, узнал их от Эминовича.
Корр.: А имя? Он же использовал его имя.
Д. С.: Эх… С именем тут весьма занятное совпадение. «Мирослав Э.» в романе списан с реального исторического лица – воеводы, жившего в XVI веке, и этот воевода тоже носил имя Мирослав Эминович. Кстати, Эминович – не фамилия в данном случае, а прозвище, так как он получил воспитание в заложниках у турецкого паши Эмина. Я разыскал сведения о нём по просьбе Моппера. Это была фигура не то чтобы приятная, но любопытная. Он прославился своей отчаянностью в борьбе с турками-османами. Тот тут, то там он собирал отряды головорезов и вёл, как бы мы теперь сказали, партизанскую войну. Десять лет он наводил страх на турок, но ещё больше на своих соратников. Говорят, он осматривал их после сражений и самолично рубил головы тем, у кого находил раны не спереди, а сзади. В конце концов, утомлённые его непримиримостью и кровожадностью, партизаны выдали его туркам. Это случилось после битвы под Слатиной, в которой полегла большая часть повстанческого войска. Уцелевшие настаивали на бегстве и прекращении борьбы, но Мирослав отказался. Это его и погубило. Выданный османам, он был обезглавлен, и голова на три дня выставлена в Слатине, а тело изрублено на куски. Поскольку его останки бесследно исчезли, обстоятельства его жизни и гибели обросли легендами уже считанные десятилетия спустя. Среди прочих есть и легенда, будто он занимался чёрной магией или будто он вступил в сделку с дьяволом, который не позволил ему умереть. Часть этого фольклорного материала Моппер воспроизводит в романе. Однако мне досадно, что он отказался от многих подлинно балканских поверий и предпочёл расцветить сюжет своими собственными выдумками, которые гораздо менее интересны и к тому же грешат против истории и хорошего вкуса.
Корр.: Благодарю за чрезвычайно интересный рассказ. Скажите, а этот Эминович не может быть потомком того?
Д. С.: Не знаю; не могу сказать наверняка. Возможно, он в самом деле аристократического происхождения; но по своему роду занятий он – модный дамский портной, а хобби у него – исторические разыскания. Первое известно точно, второе – по его собственным утверждениям. Он, насколько я знаю, не претендует на родство с тем Мирославом. Правда, в нём действительно есть сходство с портретом слатинского воеводы, которое может навести на эту мысль.
Корр.: Но можно ли доверять средневековым портретам? Известно, что они приукрашивали лица заказчиков. Во многих старинных изображениях можно разглядеть сходство кого угодно с кем угодно.
Д. С.: По крайней мере тот портрет, о котором я говорю, не приукрашен. На гравюре видна такая деталь, как вывернутый край нижней губы. Точно такая же губа у Мирослава Эминовича, друга Моппера. Это с большой долей вероятности может быть фамильной чертой, и в принципе он может состоять в родстве с тем Мирославом. Тем не менее ни в одну из наших встреч он ничего про это не говорил.
Корр.: Большое спасибо за то, что ответили на наши вопросы. От имени журнала желаю вам дальнейших успехов в вашей научной деятельности. Позвольте преподнести вам подарок от редакции – карманное издание «Мирослава боярина»