— Как ваши дела?
Он пожал плечами:
— Кажется, лучше. Я работаю. В прачечной. Работа жуткая — там печь, ты все время на ногах, постоянно наклоняешься и поднимаешь огромные вонючие тюки грязных простыней и одежды. Но это не страшно. По крайней мере я далеко от других. Не сижу дома и не жду, когда кто-нибудь придет и накинется на меня.
Я так и не смогла привыкнуть к тому, что заключенные называют свою камеру домом. В этом есть что-то печальное. Попытка сымитировать нормальную жизнь еще больше подчеркивает, насколько сужен их мир. Тем не менее, хорошо, что Юпитер стал употреблять тюремные словечки. Это означает, что он свыкся со своим положением и думает, как удержаться на плаву в ядовитых водах. Это лучше, чем утонуть.
— Юпитер, мне нужно кое-что спросить. Вы помните, что произошло с матерью Лили? В смысле, как она умерла?
Юпитер безучастно посмотрел на меня:
— То есть?
— Я слышала, что она погибла в Мексике, ваш отец упомянул несчастный случай. Я подумала, может вы помните, как было дело.
Он пожал плечами и уставился на свои руки:
— Я был совсем маленьким.
Я наклонилась вперед, готовясь надавить на него:
— Вам было два или три года, верно?
Он опять пожал плечами и принялся жевать губу:
— Да.
Я подумала об Исааке. Ему сейчас примерно столько же, сколько тогда было Юпитеру. Очень трудно поверить, что он не запомнит, если что-то со мной случится. Юпитер помнит. Наверняка. Почему он не хочет говорить об этом? Почему никто не может нам рассказать о смерти матери Лили?
— Ну же, Юпитер, — нетерпеливо сказала я. — Мы не сможем помочь, если вы не будете откровенны. Что случилось в Мексике?
Он тревожно посмотрел на меня, лицо исказила гримаса, а зубы снова вонзились в губу:
— Лили что-нибудь говорила вам?
— Что произошло в Мексике? — повторила я.
— Я не знаю, — ответил он, и в его голосе послышалась паническая нотка, будто у ребенка.
Давлением я ничего не добилась. Может, будет больше толку, если притвориться, что я ему верю?
— Вы никогда не разговаривали об этом с отцом? — мягко спросила я.
Он покачал головой:
— Мы ни о чем не разговаривали с отцом. Только о том, какое я ничтожество.
Около минуты никто из нас не проронил ни слова. Затем Эл сказал:
— Юпитер, мы ездили в Оджай. В реабилитационный центр, где вы познакомились с Хло.
— Как там доктор Блэкмор? — спросил Юпитер.
— Хорошо, — ответила я. — Молли передает тебе привет.
Услышав ее имя, он просиял.
— Вы ей нравитесь, — продолжала я.
— Она замечательная. Если бы я прислушался к ней четыре года назад, ничего этого не произошло бы.
— И кажется, она не особенно любила Хло.
Юпитер грустно улыбнулся:
— Молли видела ее насквозь. Она пыталась предупредить меня, но я ее не слушал.
— Вы знали, что Хло была в центре несколько месяцев назад?
— Да.
— Ваш отец знал, что она снова стала употреблять наркотики?
Он печально кивнул:
— Отец застал ее в ванной, когда она нюхала кокаин. Я думал, он убьет ее.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, когда до нас дошло, что он сказал.
— Так и подумали? — спросила я.
Юпитер помолчал, будто размышляя над моим вопросом:
— Нет. Нет, вряд ли. То есть, вряд ли отец мог убить ее. Он любил Хло. Очень любил. Не могу поверить, чтобы он мог зайти так далеко.
— А как далеко он зашел? Разозлился?
Он хмыкнул:
— Можно сказать так. Он ударил ее по губам. Это значит разозлился, верно?
— Ударил?
Юпитер кивнул:
— Да.
— Это было впервые?
— Не знаю, — произнес он. — Может быть. Может, и нет. Он же такой человек, понимаете… Разве может такой притягательный человек быть жестоким?
— Вас он когда-нибудь бил?
Он округлил глаза:
— Да постоянно. Постоянно.
Жестокое обращение с ребенком — чрезвычайно полезное обстоятельство для смягчения дела. Оно не играет особой роли в случае, если присяжные намерены даровать обвиняемому жизнь, но если нужно вытащить его, оно может стать спасительной соломинкой.
— Вы когда-нибудь обращались в больницу? — спросила я, затаив дыхание и надеясь на записи в истории болезни.
Он покачал головой, и я разочарованно вздохнула. Затем пристально взглянула на него. Это удачная выдумка, чтобы бросить тень на отца, или правда? Как тут поймешь?
— Что случилось после того, как он ударил Хло? — спросила я.
— Отец выгнал ее. Вот тогда она и вернулась в центр.
— Для него это было нормально? Вышвырнуть ее за дверь?
— Да. Видели бы вы, как он рассвирепел, когда узнал, что я наркоман. Да и остальные тоже чуть с ума не сошли.
— Кто остальные?
— Члены Церкви. Они собрали грандиозное совещание, чтобы решить, что со мной делать. Можете себе представить? Сын Его Высокопреподобия — наркоман! Они никогда с этим не смирились бы.
— Почему нет? То есть я понимаю, что члены Церкви категорически против наркотиков, но неужели последователи вашего отца не понимают? В их глазах он мог бы стать более земным.
— Им не нужно, чтобы он был земным. Он должен быть ближе к Богу, чем они. Не только потому, что ЦКЕ против наркотиков. Отец считается целителем. Он излечивает людей от наркотической зависимости. Гомосексуализма. Депрессии и всего остального. Вы оплачиваете программу и выздоравливаете. Они это гарантируют. Если Поларис не смог вылечить собственного сына, какой смысл другим людям платить ему за лечение?
— Я что-то не поняла. Как может ЦКЕ вообще гарантировать исцеление?
Он пожал плечами.
— Если вам не удалось вылечиться, значит, сами виноваты. Вы недостаточно чисты. Вы недостаточно потрудились для этого. Бог увидел, что вы лжете ему. Приложите больше усилий. Еще раз посетите занятия. Еще раз заплатите деньги. Со временем вы вылечитесь.
— Прихожане узнали о вас?
— Только когда я вылечился. Тогда отец и другие священники вписали этот успех в историю Церкви. Считалось, что я выздоровел благодаря Церкви, а не трехмесячному пребыванию в клинике.
— А Хло?
— То же самое. Хло стала рекламой. Поларис взял ее за руки, привел к Господу, и она преобразилась.
— И если бы выяснилось, что она не излечилась, все бы возмутились?
— Именно.
— И он утаил это от Церкви?
— Да.
— Опять я чего-то не понимаю. Почему он забрал ее домой? Чтобы не узнали в Церкви?
Юпитер покачал головой:
— Не знаю, почему. Никогда не думал, что отец позволит Хло вернуться. Он выгонял ее с ненавистью. Но спустя несколько дней она вернулась. И взялась за старое.
— Что вы хотите сказать? Принимала наркотики?
— Еще больше, чем раньше.
— А вы, Юпитер? Тоже стали принимать наркотики? — спросила я.
Он снова принялся жевать губу. Затем почти незаметно кивнул.
— Кокаин?
— Да, — прошептал он.
— И как долго?
Он дернул плечом.
— Как долго? — настаивала я.
— Я никогда и не прекращал, — признался он. — Мы оба не прекращали.
Я уставилась на него:
— Вообще?
— Да.
— Вы стали принимать наркотики, как только выписались?
— Практически. Я не делал этого, пока ждал Хло, пока не забрал ее из центра.
— Пока вы ее не забрали?
Он вздохнул.
Я откинулась на спинку стула и подняла руки.
— Минутку. Вы хотите сказать, что Хло стала принимать наркотики в тот же день, как вышла из клиники?
Юпитер опять пожал плечами:
— Здесь нет ничего удивительного, понимаете?
Оказывается, Хло попросила приготовить ей дозу кокаина, когда он приехал забирать ее в Оджай. Они разделили ее на приборной доске, вдохнули наркотик и в Сан-Марино ехали под кайфом. Их отношения, которые, видимо, не шли дальше кокаина и секса, ненадолго прекратились, пока он жил в Мексике и приходил в себя после того, как Хло сменила его на отца. Когда он вернулся, все возобновилось. Однако на этот раз иначе. Юпитер удовлетворял ее потребность в наркотиках, потому что будучи женой и партнером Полариса в делах церкви, Хло не могла самостоятельно доставать наркотики. Взамен она удовлетворяла потребность Юпитера — в ней. Секс за наркотики. Так продолжалось почти четыре года. Затем Хло умерла, а Юпитер стал складывать грязное белье в окружной тюрьме Лос-Анджелеса.
Я взглянула на Эла. Его губы скривились в презрительной усмешке. Юпитер подтвердил все его наихудшие предположения о наркоманах. Я знала, что он с самого начала считает Юпитера лжецом и слабаком. А мне было жаль Юпитера, пока еще жаль. Я не считала его слабым, просто болезнь оказалась сильнее. Тем не менее, я забыла, что доверять наркоману опрометчиво. Теперь буду помнить.
Глава 9
— Какова вероятность, что прокурор узнает кровавые подробности отношений нашего клиента и его мачехи? — спросил Эл.
Я протянула ему салфетку, и он вытер жир с подбородка. Откусил огромный кусок французского сэндвича и что-то пробормотал.
— Ничего не поняла, — выдавила я, изо всех сил стараясь, чтобы не было заметно, как меня тошнит. Я отщипнула от своей подмокшей булки. Ужасно, если из-за этой беременности мне перестанет нравиться есть «У Филиппа». После встречи с Юпитером мы остановились в центре, пообедать в кафе. Мы с Элом считаем, что единственный способ выветрить мерзкий тюремный запах из волос и одежды, — это окунуться в еще более резкий аромат. Как, например, запах ростбифа с острым соусом.
— Я говорю, ты салат с макаронами будешь?
Я двинула тарелку через узкий исцарапанный деревянный стол. Эл отправил в рот вилку салата, затем туда же последовало свекольно-красное маринованное яйцо. Некоторое время я смотрела, как он жует, потом вскочила и помчалась по опилкам, лавируя между госслужащими в мешковатых костюмах, строителями в грязных комбинезонах и увернувшись от случайного политика, одетого с иголочки. Я обогнула модель поезда и предстала перед дверью женского туалета очень вовремя. Мне очень повезло, что не было очереди. В этом заведении очереди редки. Соотношение посетителей-мужчин и женщин здесь четыре к одному. В этот раз я оказалась единственной особой женского пола, кроме официанток в накрахмаленных платьях и маленьких белых чепчиках.