— Если прокурор и придет к вам первым, он, в лучшем случае, отменит требование смертной казни. Если вообще согласится учитывать признание вины, — заявила я скорее потому, что хотелось дать ему понять — я знаю, о чем идет речь. Вряд ли его интересует мое мнение относительно наших шансов на успех.
— Все может быть. Это зависит от того, насколько серьезным сочтут это дело.
Он опять откинулся в своем гамаке.
— Всплыло что-то новое? — спросила я. Вдруг появилась информация, оправдывающая нашего подзащитного?
— Судья принял наше ходатайство о продолжении расследования, и вчера мы получили информацию о финансовом состоянии жертвы, в том числе и о банковских вкладах.
— И что?
— Есть несколько любопытных фактов.
— Любопытных? Каких?
— За пару месяцев до смерти Хло сделала несколько крупных банковских вкладов.
— Насколько крупных?
— Два депозита по пятьдесят тысяч долларов каждый.
Я присвистнула. Это действительно большая сумма.
— Откуда были чеки?
— Переводы с номерного счета в каком-то латвийском банке.
— Латвийском?
— Это новшество оффшорных банков. Возможно, нам и удастся узнать, кто владелец счета, но это будет очень сложно.
— Есть ли предположения, откуда эти деньги?
— Пока нет. Поларис Джонс утверждает, что ничего не знает о вкладах. Один из моих детективов работает над этим вопросом, но будет лучше, если вы спросите свидетелей о депозитах, раз уж с ними общаетесь. Может, удастся что-нибудь узнать.
— Пожалуйста, — ответила я, радуясь, что он так легко дал мне задание. Вдруг мы с Элом проведем отличную работу, и Вассерман будет восхищен. Может, он снова нас наймет или порекомендует другим адвокатам. Вот это будет настоящее дело! Я обуздала свое разыгравшееся воображение и продолжила:
— Поларис может знать о депозитах больше, чем говорит. Мы всякое о нем слышали.
И я рассказала Вассерману о жестокости Полариса.
— Возможно, мой клиент лжет, — предположил адвокат.
— Может быть, — с сомнением произнесла я.
— Сообщите мне, если что-нибудь удастся узнать, — он опустил руки на колени, собираясь встать.
— А что с выпуском под залог? — спросила я.
Вассерман задержался и, нахмурившись, посмотрел на меня:
— А что с выпуском под залог?
— Вы, наверное, знаете, что Юпитеру не сладко приходится в тюрьме. Планируете ли вы снова ходатайствовать о выпуске под залог?
Вассерман сжал челюсти, и возникло неприятное ощущение, что энтузиазм, появившийся у меня во время беседы, превратился в пшик.
— Наше ходатайство об освобождении Юпитера под залог было отклонено, как и апелляция. Откровенно говоря, я и не ожидал, что дадут положительный ответ. Всем известно, что Юпитер принимал наркотики и уезжал из страны. У него нет жилья, а доходы он может получать только от отца. С обществом у него практически никаких связей нет.
Я кивнула и решила не продолжать эту тему. Но потом вспомнила обгрызенные ногти и искусанные губы Юпитера:
— А как насчет лечения от наркотической зависимости? Может быть, попробовать поместить его в реабилитационный центр?
Вассерман снова нахмурился:
— Я подумаю об этом.
Он демонстративно посмотрел на часы.
— Есть еще кое-что.
Я рассказала ему о смерти матери Лили:
— Она умерла в результате несчастного случая. Поларис отказался рассказать о случившемся, но я попытаюсь выяснить, что произошло.
Вассерман покачал головой:
— Не беспокойтесь. Несчастный случай, произошедший тридцать лет назад, не имеет к этому никакого отношения.
— Он может иметь отношение, — продолжала настаивать я. — Возможно, ее убили.
Он пожал плечами:
— Даже если и так. Юпитер был ребенком, когда это случилось. А Хло еще не родилась. Это не относится к делу. Не тратьте свое время. Или деньги нашего клиента.
Я была готова с ним поспорить, но он поднял руку:
— Пустая трата времени, госпожа Эпплбаум.
— Но это может прояснить мотив убийства Хло!
— Сомневаюсь. Что ж, давайте закончим, так как мне нужно подготовиться к выступлению в суде.
Он непринужденно поднялся со своего кресла-гамака и подождал, пока я пройду. Я собрала вещи, недовольная отказом провести расследование в Мексике, которое могло дать интересную информацию. И вдруг меня осенило, почему он считает это неважным: он уверен в виновности нашего клиента. Ему нужны только улики, вроде банковских вкладов, чтобы запутать ситуацию. Если ему удастся отыскать факты, порочащие Хло, и прокурор забеспокоится, что присяжные не проникнутся к ней сочувствием, Вассерман сможет убедить их помиловать обвиняемого. Юпитер признает себя виновным и получит наказание менее суровое, чем смертная казнь, а Вассерман окажется благородным спасителем, вырвавшим победу из цепких лап смерти.
И возможно, что для Юпитера это самый лучший исход ситуации. В случае, если он убил мачеху. А если он невиновен, то любое наказание слишком жестоко. В эту минуту стало ясно, что, возможно, я — единственный человек, готовый поверить в невиновность Юпитера. Если, конечно, и Лили ему тоже не верит. Я надеялась, что верит, так как она сама ставила подпись на чеках.
Вассерман распахнул передо мной дверь, и когда я вышла в приемную, произнес:
— Я попрошу Валери, чтобы она показала вам банковские документы.
Он умолк, увидев Руби, которая лежала на диване с высунутым языком, свесив голову. Но поразила его, скорее всего, секретарша. Она точно так же лежала на своем столе с открытым ртом. В язык было вдето кольцо. При виде нас она вскочила, а именно скатилась со стола и с грохотом приземлилась, что вызвало у Руби взрыв смеха.
— Мне не с кем было оставить ее дома, — сказала я.
Вассерман ласково улыбнулся дочке, очень удивив меня:
— Не беспокойтесь об этом. У меня своих четверо.
— Четверо?
— Четырехлетние близнецы и две дочери вашего возраста.
— Скорее всего, вам не приходилось брать их с собой на работу.
Он расхохотался:
— Только старшую.
Вассерман указал на табличку над столом секретарши. Я прочитала надпись: «Вассерман, Гаррис, Ротман и Вассерман». Первая фамилия по размеру раза в два больше, чем остальные.
— Сьюзан мой партнер в компании.
Моего возраста и уже партнер. Хоть и в фирме отца — но все-таки.
Руби была очень довольна тем, что повеселилась в обществе секретарши, которая, как оказалось, носила неподходящее имя Тиффани. Судя по всему, тяжкое бремя имени, модного во времена сериала «Династия», и подтолкнуло ее выбрать стиль под панка-скейтбордиста. По пути в кабинет Валери я размышляла, что произойдет, когда Руби вырастет. Она тоже будет грозой металлических детекторов? Или меня ждет что-то похуже? Я попыталась представить менее вызывающий стиль, когда не нужно прокалывать язык. Отрезать кусочки тела — что-то вроде добровольной ампутации подобно западному якудзе? При этой мысли я содрогнулась.
Валери работала за компьютером, когда я постучала в дверь. Она махнула мне рукой, не подняв головы. Я прислонилась к косяку и принялась ждать, когда она закончит печатать, стараясь не слишком откровенно ее разглядывать. Меня восхитила ее прическа. Я один раз пыталась сделать такую же стрижку и теперь считала, что именно с тех пор страдаю боязнью фена и утренней нехваткой времени. Оказалось, требуется много часов, чтобы добиться такой небрежности. Мне бы успеть с утра брюки натянуть, не говоря уже о том, чтобы создать у себя на голове такой аккуратный беспорядок.
В конце концов, Валери подняла голову и заметила, как я рассматриваю ее туфли.
— Пожалуйста, присаживайтесь, — холодно предложила она, и я быстро подняла голову.
Душевность, возникшая между нами в тюремном туалете, куда-то испарилась. Чтобы растопить лед, я улыбнулась и произнесла:
— В общем, все-таки оказалось, что я беременна.
Ее лицо мгновенно преобразилось:
— Правда? — голос неожиданно стал мягким и приветливым. — Какой срок?
— Почти восемь недель. А у вас?
— Девять. Практически столько же.
— Но вы не поправились даже на полкило.
Это был не только корыстный комплимент, предполагавший окончательно ее задобрить.
— Спасибо. Я за этим очень слежу. Каждое утро хожу в спортивный зал и соблюдаю строгую протеиновую диету.
Она старалась не смотреть на мой торчащий живот, но ей это плохо удалось. Сегодня утром я убрала всю одежду, которая застегивалась на пуговицы и кнопки, в дальний угол шкафа. Мою талию обтягивал эластичный трикотаж.
— Мне тоже надо бы, — сказала я. — Но картошка-фри и мороженое — это единственная еда, от которой меня не тошнит.
Валери понимающе вздохнула:
— Ужас, правда? Доктор сказал, что может прописать таблетки от тошноты, но я боюсь, вдруг это повредит ребенку. Я даже кофе не пью.
Я виновато вспомнила бокал красного вина, который позволила себе вчера за ужином. Наверное, вино нужно исключить. Но кофе… Как я смогу жить без кофе?
— Рауль попросил показать вам находки по делу Джонса, — продолжала Валери, выкладывая на стол толстую стопку бумаг. — Здесь нет ничего интересного, за исключением одного. Он рассказал о банковских вкладах?
Я кивнула и пробежала глазами по первым листам.
— Я велела секретарю сделать вам копии.
Я положила бумаги в сумку.
— Хорошо, что вы тоже беременны, — сказала Валери. — Среди знакомых нет ни одной беременной. Я первая из моих подруг. Очень хорошо, что есть с кем поговорить об этом.
И покраснела, будто сама удивилась, что решила мне довериться.
— Я тоже рада. Всегда приятно жаловаться тому, кто действительно сможет понять и посочувствовать, — ответила я искренне.
Мне нравилось разговаривать с другими беременными женщинами или мамами. Если бы я не получала удовольствие от серьезной беседы, что лучше — «Хаггис» или «Памперс», то начала бы сожалеть о безвозвратно потерянной интеллектуальной жизни, но честно говоря, у кого есть силы на такой самоанализ? Я слишком занята обсуждением интимных подробностей о весе, сексуальной жизни и детском стуле с подругами по детской площадке. Одна из прелестей жизни женщины. Единственное, что портит доверительное общение, — это сопернический дух материнства, присущий практически всем женщинам. Ничто так не может испортить девичник, как чей-нибудь рецепт пшеничного печенья без сахара в форме букв.