— Это незаконно, — сказала я.
— Законно. Если по рецепту. Помнишь тетю Марсий Файнман из Сан-Франциско?
Я не помнила — потребовался бы правительственный грант, чтобы разобраться в нагромождениях друзей и родственников моей мамы, а также во всех их болезнях.
— Конечно, — ответила я.
— В общем, у нее был рак. Бедняжка. Сплошь одни опухоли. Они один за другим пожирали ее внутренние органы.
Я поморщилась. Когда речь заходила о болезнях, мама употребляла яркие эпитеты.
— Из-за химиотерапии ее все время тошнило, и она, бедняжка, ничего не могла проглотить. Ей грозило умереть раньше от голода, чем от рака. И врач прописал марихуану. Это изменило ее жизнь. Нет, конечно, несчастная все равно умрет в конце концов, но, по крайней мере, она могла есть! Стала членом клуба. Приходит туда, ест шоколадные пирожные и чувствует себя в тысячу раз лучше.
— М-м-м. Пирожные…
Я поразмыслила, не замесить ли тесто, но решила, что меня вырвет еще при виде сырого яйца.
— Нет, мама, можешь считать меня сумасшедшей, но когда принимали закон о разрешении марихуаны в лечебных целях, вряд ли думали, что курить траву будет беременная женщина.
— А почему нет? — мама начала раздражаться. — Это самое безвредное лекарство! Китайские акушерки применяют его уже много веков!
— Мам, где ты все это узнала?
— Господи боже мой! Ты меня за дуру держишь? В Интернете!
Я рассмеялась:
— Нет, я тебя за дуру не держу, и очень признательна, что ты избороздила ради меня мировую сеть, но траву курить не буду. Мам, ты же в курсе, сколько нравоучений я выслушиваю из-за кофе. Думаешь, гинеколог разрешит мне покурить марихуану?
— Послушай, раз ты такая умная. Знаешь, сколько людей умирает каждый год от тайленола? — она не стала дожидаться ответа, хотя мне и нечего было сказать. — Больше двух тысяч. А сколько людей умерло от марихуаны? Ни одного. Никто. Ноль. Хотя делай, что хочешь. Сиди девять месяцев перед унитазом. Только мне не жалуйся.
— Не буду.
Я повысила голос, чтобы перекричать ее. Не сомневаюсь, что потом она скажет, будто я первая начала. Так случалось всегда.
— Поцелуй от меня внуков, — рявкнула она.
— Хорошо, — прокричала я в ответ.
— Позвони завтра.
— Ладно! — я бросила трубку.
— Кто это был? — услышала я тонкий голосок.
Обернувшись, я увидела в дверях Исаака. У него было заспанное лицо, а пижама на одной ноге задралась до коленки. Пелеринка Бэтмана отклеилась на плечах и болталась на спине, зацепившись липучкой.
— Малыш, — позвала я. — Иди ко мне.
Он прыгнул на диван и уткнулся мне в бок. Я вздрогнула, почувствовав, как его маленькие ножки упираются мне в живот. Я поправила пелеринку и поцеловала его в макушку.
— Кто это был, мама?
— Бабушка.
— Почему ты всегда кричишь на нее?
— Я не кричу!
— Кричишь.
Я на секунду задумалась.
— Ну, потому что она кричит на меня.
— А ты говори словами, мама.
— Хорошо, малыш. Я буду говорить.
Он тесно прижался ко мне, и я отстранилась:
— Осторожно с моим животиком, зайка.
— Из-за ребенка? — спросил он.
Я выпрямилась и посмотрела на него:
— Откуда ты знаешь о ребенке?
— Мне Руби сказала.
— А Руби откуда знает?
Исаак пожал плечами. Он не сомневался, что Руби знает все. Я взяла его на руки, отнесла в спальню к сестре, положила на кровать Руби и стала ее будить:
— Руби, проснись.
Она закрылась подушкой.
— Проснись, Руби. Пора в школу.
Руби села, протирая глаза. Когда она совсем проснулась, я спросила:
— Откуда ты знаешь, что у меня будет ребенок?
— Потому что ты потолстела и тебя рвет.
— Но откуда ты знаешь, почему?
Она снова потерла глаза:
— Так было, когда у тебя в животе сидел Исаак.
— Ты помнишь? Но откуда? Тебе ведь было всего два года?
Дочь пожала плечами:
— Я все помню, мама.
Я села на кровать и обняла обоих:
— Ну, и что вы думаете по поводу нового малыша?
Исаак посмотрел на сестру, будто ожидая указания, как ему отреагировать в такой ситуации. Руби наморщила лоб и призадумалась.
— Мы не против, — сказала она.
Исаак кивнул.
Я облегченно вздохнула и еще крепче прижала детей. И не могла не сравнить свою дочь с Лили. Настолько ли совершенна память Руби? Воспоминания Лили путаны и туманны, хотя, конечно, это результат того кошмара, который ей пришлось пережить. Но память — странная штука. Останутся ли воспоминания Руби такими же четкими или со временем сотрутся? И мне в голову пришла ужасная мысль. Если случится так, что я сейчас умру, останется ли в памяти Руби что-нибудь, кроме платья, которое я ношу…
Глава 14
Эл приехал из Вестминстера на встречу в курьерскую компанию, которая наняла его следить за сотрудниками. Мы договорились позавтракать вместе, после того как я завезу детей в школу. Я пообещала проконсультировать его о подводных камнях в законе о выплатах компенсаций работникам и вечером потратила около часа, чтобы разобраться в этом вопросе. Многие думают, что юрист — это кладезь законов, правил и дел, которые хранятся у него в памяти. Миф. Самое главное, и, пожалуй, единственное, чему учат на юридическом факультете — знать, где искать ответ на тот или иной правовой вопрос. И если честно, этого вполне достаточно. Иногда юрист вообще ничего не знает, а просто является хорошим следователем.
Мы с Элом разговаривали о переходе ответственности к страховой компании, незаконном уходе с работы, законе о минимальной пенсии и на другие занимательные темы, которые хорошо идут вместе с крекерами и кетчупом. Затем, когда все было съедено, я поведала о Лили и ее матери. Когда я закончила, Эл с чашкой кофе в руках тяжело откинулся на стуле. Покачал головой и спросил:
— Ты поедешь к Вассерману?
Вопрос на миллион. Поделиться ли этой информацией с адвокатом Юпитера? Я точно знала, как использовала бы рассказ Лили, если бы представляла интересы Юпитера в суде. Я бы попыталась отвлечь внимание от клиента. Доказала, что в жизни Хло имелся человек, у которого был мотив убить ее, человек, чье будущее зависело от ее пожизненного молчания: Лили Грин. Я бы вызвала в суд телезвезду и убедила присяжных, что именно ее палец нажал на курок. И даже тот факт, что Лили моя подруга, не разубедил бы меня.
— Я должна сказать ему, — произнесла я.
Эл кивнул.
— Хотя совершенно не хочется.
Он опять кивнул и поинтересовался:
— И что ты думаешь? Может, ее рук дело?
Я отодвинула тарелку, вдруг ощутив, что наелась:
— Честно говоря, я просто не представляю, что она могла сделать это. Я вообще не могу представить, что она способна кого-то убить.
— Но тогда кто?
— Лили думает, что когда Юпитер пригрозил Хло, все и случилось. Ситуация вышла из-под контроля, и кончилось тем, что он ее убил.
Эл пожал плечами:
— Это вполне возможно.
Он поднял руку, подзывая официантку. Мы помолчали, пока она разливала кофе. Я отодвинула чашку, так как уже выпила свою порцию кофе на сегодня.
Когда официантка отошла подальше, я продолжила:
— Маловероятно, что Лили убила. Она не убийца. Она амбициозная и волевая, но в то же время скромная и чуткая. У нее удивительное чувство юмора. Она не убийца.
— Убийца.
— Что?
— Ведь она убийца. Она убила свою мать.
— Пистолет выстрелил случайно, когда ей было пять лет. Как можно называть ее убийцей?
Он поднял брови.
— А что? — бросила я. — Ты, как и я, не веришь, что пятилетняя девочка может застрелить человека. Если на то пошло, ее родители сами виноваты, что оставили пистолет без присмотра.
— А может, это не несчастный случай.
— Что?
— Может, это не несчастный случай. Возможно, она умышленно выстрелила в свою мать. И поэтому так боится вспоминать об этом.
Я протянула руку через стол за чашкой, которую только что отодвинула. Отпила глоток. Почувствовав, что успокоилась и уже не сорвусь на крик, я сказала:
— Дети в пять лет не стреляют в своих родителей умышленно. Во-первых, они просто не умеют. И даже, если пистолет выстрелил не сам, даже, если она нажала курок, ребенок в ее возрасте не понимает, что делает. У него нет ничего, что хотя бы отдаленно можно назвать «виновной волей», а значит, его невозможно обвинить в убийстве. Ребенок даже не понимает, что такое смерть.
— Я не говорю, что ее нужно привлечь к суду, или что она осознавала свои действия. Я хочу сказать, что, возможно, она не просто играла. Может, она хотела выстрелить, и боялась, что Хло расскажет именно об этом.
Я решительно покачала головой:
— Все равно не могу представить, что Лили способна убить. Сам-то ты представляешь?
— Ну естественно.
— В смысле?
— В смысле, представляю. Люди способны на многое, чтобы защитить себя. Лили Грин не исключение.
Вот, что делает с человеком работа в полиции. На секунду мне стало жаль его. Ужасно, годы работы полицейским сделали его циничным, готовым поверить, что все люди такие эгоисты. Я передернулась от внезапно пришедшей в голову мысли. Возможно, опыт Эла не ослепляет, а помогает ему увидеть главное: всем людям присуща жестокость. Может, у меня неправильное восприятие. Может, моя вера в то, что большинство людей просто не способны убить, наивна.
Я заставила себя допустить возможность того, что Лили убила Хло. Попыталась представить, как все было. Но не смогла. Не получалось.
— Даже если Лили и способна на убийство, она бы не стала делать это сама. Она бы наняла кого-нибудь, — заявила я.
Мы посмотрели друг на друга, обдумывая эту вероятность.
— То есть, думаешь, она кого-то наняла? — спросил Эл.
— Нет! Я не это хотела сказать. Если она и правда хотела смерти Хло, то скорее наняла бы кого-нибудь. Но вряд ли она так поступила.
— Но это возможно, ведь так?
Я не ответила. В этом не было необходимости.
Вдруг меня осенило: