Д. Леонов был поставлен на эту должность после ареста Гоглидзе. До этого он был членом Военного совета Ленинградского военного округа, а еще ранее заместителем начальника Генштаба по политчасти, и ему доводилось лично знать многих военных руководителей, постановления на дела которых мы выносили. Это, безусловно, сыграло положительную роль при рассмотрении названных документов.
Помню, с каким вниманием, детальнейшим образом он изучал тома оперативного дела на Г. К. Жукова. Замечу, что сколь-нибудь серьезных материалов на Г. Жукова собрано не было, попытки сфабриковать что-либо, бросить тень были, но бросалась в глаза их очевидная нелепость и надуманность. Дело на Г. Жукова было заведено уже после окончания войны, когда маршал победы попал в немилость к И. Сталину.
Д. Леонов был человеком большой порядочности и честности. Он работал на многих должностях в политорганах Вооруженных сил СССР, в том числе и на очень высоких. Хорошо разбирался в людях, верил в них. Оперативную работу он, конечно, не знал, но не чурался советоваться с подчиненными по самым разным вопросам и аспектам чекистской деятельности. Нередко по разным специальным вопросам он обращался и ко мне.
Будучи глубоко партийным и принципиальным человеком, он умело исправлял ошибки в работе управления, допущенные бывшим руководством, и мог твердо вести дело в заданном направлении. Он был очень строг и требователен не только к подчиненным, но и, прежде всего, к себе. Лично был очень скромен на службе и в быту. Среди оперсостава он пользовался заслуженным авторитетом и уважением.
Работа по рассмотрению дел на военачальников отнимала у меня много времени, отвлекала от живой работы, требовала множества справок, проверок, уточнений.
Но работа была очень важная, ответственная, требовавшая предельного внимания, точности и объективности.
Среди рассмотренных дел были настоящие трагедии и сложно закрученные драмы. Хватало и ярких комических моментов.
Однако пересказывать те дела не могу прежде всего по этическим соображениям. Кратко расскажу о рассмотрении одного дела и о дальнейшей судьбе его фигуранта.
Однажды среди дел я нашел тонкую синюю папку — дело генерала И. Рухле. Это был один из первых красных офицеров, старый член партии, герой Гражданской войны, награжденный орденом Красного Знамени, стоявший в почетном карауле у гроба Ленина.
В этой папке находилась подлинная телеграмма командующего Сталинградским фронтом А. Еременко — И. Сталину, датированная осенью 1942 года, где тот возлагал вину за срыв сентябрьского наступления на готовившего его начальника оперативного управления штаба фронта генерал-майора И. Рухле. На телеграмме красным карандашом личная резолюция Сталина: «Рухле арестовать».
Переворачиваю телеграмму и вижу небольшую справку, что И. Рухле сидит в таком-то лагере. Ни приговора, ни решения суда, ни на сколько лет осужден И. Рухле — ничего этого не было. А сидел он уже более 10 лет. Дело показалось мне необычным.
Я доложил Д. Леонову об арестованном И. Рухле.
— Так я его знаю еще по работе в Генштабе, достойный человек, — сказал Леонов, — оставь-ка папку у меня.
Месяца через полтора Д. Леонов вызвал меня и сообщил, что И. Рухле жив, освобожден, восстановлен в звании генерал-майора и направлен в Петрозаводск заместителем командира стрелкового корпуса к генерал-лейтенанту С. А. Андрющенко.
Позднее, уже работая в Москве и проживая на Кутузовском проспекте, я узнал от жены, что наши соседи сверху — семья какого-то уважаемого генерала. Оказалось, что фамилия генерала — И. Рухле. Так мне довелось познакомиться с человеком, заочно знакомым мне ранее. О своем участии в его судьбе я никогда ему не рассказывал. Уже находясь на пенсии, Иван Никифорович Рухле вел большую общественную и партийную работу: был секретарем парторганизации уволенных в запас генштабистов — офицеров и генералов. Зная о моей работе в КГБ, он никогда не проявлял какого-либо недружелюбия или неприязни. Родственники его до сих пор поддерживают с нами дружеские отношения.
Запомнился один из курьезных эпизодов моей работы начальником 1-го отдела. Дело было в Москве, в середине 50-х годов. Однажды в моем кабинете раздается звонок по кремлевскому телефону. Снимаю трубку. Звонит начальник Главного разведывательного управления Генштаба генерал-полковник М. А. Шалин:
— Леонид Георгиевич! У нас ЧП. Прошу срочно приехать. — Голос глухой, взволнованный.
Через полчаса вхожу в кабинет М. Шалина. Тот перебирает за своим столом бумаги. Лицо у него серое, руки дрожат. В кабинете адмирал Л. Бекренев. Со мной начальник отделения нашего отдела — подполковник Н. И. Найдович.
— Вот, — разводит руками Шалин, — приходил ко мне адмирал Леонид Константинович Бекренев (начальник стратегической разведки) с рядом папок. Среди этих папок принес доклад для ЦК — о результатах работы стратегической разведки ГРУ за год, важнейшие новые положения… в зеленоватой скользкой папке, тоненький. Совершенно секретный, особой важности документ. Я чуть кое-где подправил. Передал документы Л. Бекреневу для исправления некоторых мест, и тот ушел. Потом быстро вернулся и взволнованно говорит: «Я не взял документы для ЦК!» Отвечаю, что точно передал их ему.
Я стал спрашивать, куда пошел Л. Бекренев после ухода от М. Шалина.
— Вышел в приемную, потом в коридор и к себе в кабинет — он рядом, десять шагов по коридору. Все уже осмотрели — ничего не нашли.
— Больше нигде не были? Никого не встречали? В туалет не заходили?
— Нет. Никого не встречал. Больше нигде не был. — Л. Бекренев нервно, заметно дрожавшей рукой достал сигарету.
Предлагаю: давайте воспроизведем всё, как было. Л. Бекренев с пятью-шестью тоненькими папочками заходит к М. Шалину. Тот просматривает документы и возвращает их Л. Бекреневу. Спрашиваю последнего:
— Где вы держали документы? В руках?
— Нет, под мышкой.
Вышли из кабинета М. Шалина в приемную, где встал за столом порученец, направились в коридор.
— Товарищ адмирал! А вы не сразу пошли в коридор, вы сперва на этот диван сели, — неожиданно вмешался в разговор порученец М. Шалина.
Я взглянул на диван. Кожаный, большой, добротный, но, как это нередко бывало, не очень удобный. Спрашиваю Л. Бекренева:
— Зачем вы сели?
Отвечает:
— Чтобы закурить.
— А документы все еще держали под мышкой?
— Точно так.
Говорю Л. Бекреневу:
— Берите папки, садитесь и закуривайте!
Бекренев сел, взял папки под мышку, закурил. Когда он прикуривал, согнутая рука его немного ослабла. Одна папочка при этом выскользнула и упала на диван.
Так оно и произошло на самом деле. Л. Бекренев был человек грузный, и немудрено, что диван под нагрузкой разошелся между сиденьем и спинкой и злосчастная папка скользнула в образовавшийся промежуток.
— Плотник у вас есть? Пригласите, — попросил я порученца.
Через минуту явился плотник.
— Разбирайте диван.
Плотник был при инструменте, оказался парнем знающим и мастеровитым. Через три-четыре минуты упали валики дивана, была отсоединена спинка, снято сиденье.
Под сиденьем, в закрытой донной коробке, сверкнула скользким боком злополучная папка.
На шум из кабинета выбежал М. Шалин. Он был радостно возбужден, начал обнимать меня и Н. Найдовича, сердечно благодарить, трясти руку. Тут же вручил нам по памятному подарку — наручным часам. Если бы документ не был найден, об этом ЧП следовало бы немедленно доложить министру обороны и в ЦК. Еще бы, нелепый ерундовый случай мог привести к большим хлопотам и плачевным результатам, в том числе и кадровым.
Помимо непосредственной службы в Москве нередко приходилось выезжать в войска, выполняя задания по обеспечению госбезопасности особо важных военных мероприятий. Одним из таких мероприятий были учения с применением ядерного оружия, описанные ниже в отдельной главе.
Как я уже писал выше, моим куратором в 3-м управлении был полковник Н. Р. Миронов — глубоко честный, одаренный, принципиальный и мужественный человек. В органы он пришел по распоряжению ЦК с должности секретаря Кировоградского обкома партии. В политорганах он прошел всю войну, нередко с оружием в руках оказывался на самых трудных участках. В партийной работе он умел добиваться поставленных задач без жестких методов и пользовался исключительно высоким авторитетом.
Ко мне он относился с доверием и уважением. Оглядываясь сегодня на прожитую жизнь, могу сказать, что он оставил во мне очень значительный след — его выдержка, спокойствие, умение быстро найти правильное решение были достойны восхищения, равно как и способность применить в сложной ситуации тонкий и точный юмор. Будучи впоследствии на высоких должностях, он поддерживал со мной дружеские отношения, внимательно следил за моим ростом, звонил по телефону, неоднократно приезжал.
После смерти И. Сталина, с приходом к власти Л. Берии, стала проявляться сильная тенденция вычищения из органов бывших партийных работников. Это коснулось и Н. Р. Миронова — его честный, независимый характер не устраивал многих в тогдашнем руководстве МВД.
Где-то в апреле 1953 года по указанию Л. Берии он был снят с должности первого зама начальника 3-го управления и направлен с очень большим понижением на должность замначальника Управления Особых отделов Киевского военного округа.
Конечно, для Н. Миронова это был тяжелый моральный удар.
Вскоре после ареста и разоблачения Л. Берии в большом зале клуба им. Дзержинского состоялся партийный актив работников МВД на котором присутствовал Н. Хрущев. На повестке актива стоял один вопрос — «антиправительственная деятельность Берии».
Я присутствовал на этом активе и выступил на нем. Дав соответствующие оценки ряду преступлений Берии и, в духе времени, одобрив действия ЦК по пресечению его враждебной деятельности, я отметил, что Л. Берия не терпел в МВД партийных работников, присланных в органы по указанию ЦК. В качестве примера привел Н. Р. Миронова. Сказал, что он был прислан в МВД по указанию ЦК, был хорошо принят коллективом, много, плодотворно и творчески работал, никаких ошибок и промахов не допустил. Здесь налицо не только нарушение дисциплинарного Устава армии, но и прямая расправа с хорошим работником. Мое выступление оказалось явно «ко времени» и было встречено с одобрением.