– И она видела его на киностудии?
– На киностудии и за ее пределами. – Он подался вперед. – Но это если верить ей. Я же говорил тебе, здесь ее никто не преследует. У нее просто крыша поехала. Несколько раз закатывала такие истерики!.. А ее личная жизнь хуже, чем в дешевом бабском романе.
Я вопросительно изогнул брови.
Он набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул.
– Ее муж – Шем Розенкранц. – Лет десять-пятнадцать назад его книги пользовались в Нью-Йорке большой популярностью, но последние несколько лет он ошивается здесь, правда, без особого толка. Без особого толка – потому что он больше трется вокруг актрисулек и даже не удосуживается скрывать это от своей жены. Картина, над которой они работают сейчас, снимается по его сценарию, но только потому, что там снимается его жена. И при этом он все равно крутит роман с молоденькой актрисой Мэнди Эрхардт. А режиссер Стёрджен имеет виды на Роуз, ну, то есть на миссис Розенкранц. У них даже могло бы что-то выйти, если бы она тоже захотела, только…
– Ты уверен, что он непричастен к этому делу?
– Кто? Стёрджен? Да ну, нет. Стёрджен ведет себя безупречно. И у него для этого есть основания. У него последние три фильма развалились в процессе съемок, так что если он не докажет, что способен хоть что-нибудь в своей жизни довести до конца, то просто умоется и все.
Я молчал, переваривая полученную информацию, потом спросил:
– Это все?
– А этого недостаточно?
– Ну а какие-то бывшие ухажеры могут ходить за ней по пятам?
– Да никто не ходит за ней по пятам! – процедил сквозь зубы Нокс.
– Не, ну, я так просто спросил. Для создания общей картины.
Нокс расхохотался.
– А ты ни чуточки не изменился. По-прежнему относишься к каждой работе как к настоящему расследованию.
– Ну а как еще относиться, если мне сказали, что за работу заплатят?
– Это киностудия, парень. Нам всем здесь платят за создание видимости работы.
– Во, а я-то, дурак, пытаюсь делать все как положено.
– Ты так ничему и не научился, когда тебя выгнали из полиции?
– Ну почему, я, например, понял, что закон – это та штука, о которой пишут в книгах.
Он вскинул руки ладонями наружу.
– Ладно, ладно, я же не прошу тебя идти на сделку с совестью. Я только хочу, чтобы ты посидел, поговорил с нашей кинозвездой, выслушал ее версию, записал все обстоятельно, а потом объяснил, что ей не о чем беспокоиться. И ты свободен, гуляй на все четыре стороны. Это всего на несколько дней, пока не закончатся съемки.
– Ох, не нравится мне это. Не нравится, что тебе нужен телохранитель, а ты почему-то обратился ко мне. Мне не нравится работа, которую и работой-то нельзя считать, – выслеживать человека, которого, может, и не существует вовсе, только чтобы какая-то там актриса успокоилась. Отправь ее к доктору.
На лице его появились признаки надвигающейся бури.
– Нет, я уже выложил тебе тут все наше грязное белье! – сказал он, хлопнув руками по столу. – Рассказал больше, чем положено!
– Ты не рассказал мне ничего такого, чего я не нашел бы в гламурных журналах.
– Ну ладно тебе, Фостер, давай соглашайся! Что с тобой такое? Это же легкие деньги! Где еще ты найдешь такое место, где бы платили по пятьдесят долларов в день? С каких это пор ты стал отказываться от таких предложений?
– Я не сказал, что отказываюсь, я только сказал, что мне это не нравится.
Я заметил, как мускулы его лица расслабились. Он улыбнулся и кивнул. Бедный Нокс, ему приходилось постоянно быть настороже, в напряжении. А с такой жизнью в любой момент из-за какой-нибудь мелочи может хватить удар.
Он встал, и его стул на колесиках, освободившись от тяжести, немного откатился назад.
– Я раскрыл тебе несколько фактов, о которых не говорят в этих гламурных журналах. Остальное, я уверен, ты выяснишь сам. Если б я не знал, как ты всегда осмотрителен и осторожен…
Да, уж кто-кто, а Нокс действительно знал. В нашу с ним бытность полицейскими он далеко не раз мог лишиться работы, если б не моя осмотрительность и осторожность.
– Ну, тогда пошли, познакомишься со своей клиенткой, – сказал он.
Я тоже поднялся и пропустил его к двери первым, сказав:
– Эл, мой клиент – ты.
Он открыл дверь.
– Ну хотя бы сделай вид, изобрази восторг от того, что тебя знакомят с кинозвездой.
Глава 3
Первый раз я увидел ее «живьем» издалека, и она была верхом. Худенькая, насколько мне удалось разглядеть; такое впечатление, что весила меньше седла, на котором сидела. Одета в кожаную ковбойскую курточку с бахромой поверх клетчатого синего платья, чей подол никоим образом не скрывал черных туфель с перепонками, которые, как я подозреваю, киношники потом просто вырезали из кадра. Ее знаменитые роскошные темные волосы были большей частью скрыты под ковбойской шляпой. Она сидела в седле боком, но поводья держала как заправский наездник. Лица ее издали было почти не разглядеть, с таким же успехом на ее месте могла быть любая неизвестная актрисулька в том же костюме. Но, приблизившись, я понял, что она выглядит в точности так, как на всех своих плакатах, афишах и журнальных фотографиях. Не как женщина, а как звезда. Как Хлоя Роуз.
Припарковав гольф-карт на пригородной улочке, мы пошли пешком в сторону «Олд-Уэст». По обочинам грязной дороги отрезком длиной в футбольное поле тянулись декорации. Разношерстные деревянные фасады. Раскрашенные и нераскрашенные. С разнообразными вывесками – «Салун», «Аптека», «Тюрьма». Неплохие, в общем-то, фасады, если закрыть глаза и подключить воображение.
Около декораций нам встретилось порядка пятнадцати человек – тренер по верховой езде, режиссер, помощник режиссера, гример, электрик и какие-то люди, не пойми чем занятые. Еще одна девушка в ковбойском наряде и мужчина в мятом костюме орали друг на друга, стоя под козырьком бакалейной лавки. Рядом с отсутствующим видом топтался ребенок лет одиннадцати-двенадцати.
– Ты бы не забывалась! – кричал мужчина. – Вспомнила бы лучше, кто тебя сделал!
– Ой, это кто у нас тут говорит? Пьянь забулдыжная, живущая за счет жены!
– Да ты-то лучше, что ли? Сама живешь за счет моей жены! – Так я понял, что вижу перед собой того самого Шема Розенкранца. – Мы все тут живем за счет Клотильды, так что не надо. Я прошу тебя всего лишь об одном маленьком одолжении – чтобы ты приглядела за ребенком всего несколько часов. Потому что мне надо работать!
Девушка яростно сжала кулачки за спиной.
– Только и слышу каждый раз: Мэнди, сделай то, Мэнди, сделай это! Да я с тобой уже с лихвой расплатилась! Или тебя не удовлетворили мои услуги?
В этот момент подъехавшая Хлоя Роуз, чуть не сбив с ног режиссера, резко осадила лошадь и направила ее легким галопом в сторону ссорящейся парочки. Те притихли и уставились на нее. Мальчик отступил назад.
– Неужели ты не можешь хотя бы здесь не выставлять этого напоказ? – проговорила она с французским акцентом.
Розенкранц начал мямлить что-то в ответ, но Хлоя Роуз, развернув лошадь, пустила ее почти галопом, так и не сбавив скорости до самого конца декораций «Олд Уэст». Розенкранц побежал за ней в облаке пыли, вздымаемой лошадиными копытами. Когда он пробегал мимо Стёрджена, тот посмотрел на него с укоризной и досадой, чуть ли не со слезами в глазах. Розенкранц на бегу сделал ему успокаивающий жест.
Повернувшись ко мне, Нокс сказал:
– Подожди здесь. Возможно, сейчас не самый лучший момент.
– Думаешь? – спросил я.
Нокс направился к помощнику режиссера, который, энергично мотая головой, что-то втолковывал оператору.
Я остался стоять рядом с девушкой и мальчиком и от скуки принялся ее разглядывать. Ее рыжевато-каштановые волнистые волосы были слишком идеальными для натуральных. Худое угловатое лицо было миловидным только при взгляде анфас, но никак не в профиль. Когда она злилась, как это было в ту минуту, лицо ее как-то неприятно сморщивалось. Нокс заранее предупредил меня, чтобы я не задавал на съемочной площадке никаких вопросов, но мне не удалось справиться со старой привычкой, и я сказал ей:
– Мисс Эрхардт? Я – Денис Фостер. Меня интересуют любые свидетельства каких-либо необычных происшествий на территории киностудии. Вы не видели каких-нибудь посторонних людей? Кого-нибудь, кому не положено находиться здесь. Или, допустим, положено, но на киностудии, а не на самой съемочной площадке.
Пока я говорил все это, она даже не обернулась в мою сторону – так и продолжала стоять, сердито подбоченясь.
– Да здесь столько народу толчется, как тут узнаешь, кто из них кто? – ответила она.
– То есть вы не замечали ничего подозрительного?
– Послушайте, обратитесь к кому-нибудь другому. Я работаю!
– Я это вижу.
Только тут она удостоила меня взглядом.
– Это что, шутка была сейчас? Тогда сказали бы хоть, когда я должна рассмеяться.
– Ну вот сейчас можете рассмеяться.
Она презрительно фыркнула:
– Эй, поосторожнее, мистер, не то я позову охрану.
Я кивнул на Эла Нокса, разговаривавшего с помощником режиссера.
– Вот это начальник охраны. Я пришел вместе с ним. Или вы и этого не заметили?
– Да плевать мне, с кем вы пришли!
– То есть вы никого вообще не замечаете? Так?
– Почему, замечаю. Сегодня здесь был почтальон, молочник, мороженщик, священник, репортер из газеты и какая-то говорящая корова.
Последние ее слова вызвали у стоявшего рядом мальчика изумленный возглас.
Я посмотрел на него, потом снова на нее.
– Понятно, – сказал я. – То есть ничего особенного, о чем вы хотели бы поговорить. Ну, во всяком случае, поговорить со мной.
– Послушайте, вам что, платят за то, что вы вот так умничаете?
– Платят, но недостаточно.
– А кстати, зачем все это? Это из-за Хлои, что ли?
Я промолчал.
– Да эта Хлоя боится собственной тени. Вы только посмотрите, сколько времени мы здесь тратим впустую только из-за того, что нечто омрачает ее нежную натуру.