– Да вот, поступил звонок о возможном проникновении. Дома никого нет, никто не отзывается.
Этот «звонок о возможном проникновении» мне особенно понравился.
– А ну-ка посторонитесь, – распорядился Сэмьюэлс и, подойдя к двери, постучал в нее кулаком. Потом, повернувшись ко мне, спросил: – А вы уверены, что это наш клиент?
– Уверен, – кивнул я.
– Ордер мы получим позже, – сказал Сэмьюэлс и, открыв дверную сетку, подергал ручку, отчего дверь точно так же открылась, как и у меня некоторое время назад.
Он зашел вовнутрь, включил свет, патрульные прошли за ним, и я следом за ними. Представшая моим глазам картина поразила меня не меньше, чем в первый раз.
– Вот черт! – выругался Сэмьюэлс и, повернувшись ко мне, сказал: – А ну, сыскарь, подожди-ка минутку. – И он повернулся к офицерам. – Это был ваш вызов. Вы приехали – молодцы. А теперь подождите снаружи, когда приедут криминалисты.
Когда патрульные – один с землистого цвета лицом, а другой рыжий – ушли, Сэмьюэлс снова повернулся ко мне.
– Это сынок Дэниела Мертона. У вас теперь есть что мне рассказать?
– Помните еще один случай, прямо перед самым Рождеством? Мертон тогда замял эту историю. Был и еще один случай – пару лет назад. То убийство, скорее всего, тоже дело рук Мертона-младшего, потому что его тоже замяли. Но стоило мне копнуть и добраться до него, как парочка головорезов Хьюба Гилплэйна сразу же попыталась сделать из меня боксерскую грушу. И сегодня днем они пытались помешать мне встретиться с Мертоном-старшим. Я подозреваю, что Гилплэйн шантажировал старика, но этот шантаж терял всякий смысл, если об этом стало бы известно другим. Я все-таки умудрился встретиться со стариком, и он дал мне этот адрес. Я позвонил вам, остальное вы знаете.
Он посмотрел на меня, прищурившись.
– Не нравится мне все это.
Я только пожал плечами, но промолчал.
– Вы утверждаете, что Томас Мертон убил, по меньшей мере, трех девушек, и что отец покрывал эти его деяния? Вы вообще знаете, кто такой Дэниел Мертон?
– Конечно, – сказал я.
Он снова посмотрел на мертвеца.
– Ох, не нравится мне все это. Но заниматься этим делом придется. А что сказал вам Мертон-старший, когда вы с ним разговаривали?
– Он сказал, что когда его сын убил пару девушек и этого никто не заметил, то с этим еще можно было как-то мириться. Но убийство киноактрисы, как я понял, он считает, не прошло бы незамеченным. Ну и поэтому мы имеем сейчас вот эту картину.
– Он прямо так и сказал вам?
– Ну, не совсем так, немножко другими словами.
– Ладно, не распространяйтесь об этой истории, держите рот на замке, а мы что-нибудь придумаем.
– Не сомневаюсь. Это же ваша работа, детектив.
Он смерил меня подозрительным взглядом, но оставил мою реплику без ответа.
– Есть еще кое-что, – сказал я.
Он покачал головой, глядя перед собой.
– Сейчас вы скажете мне, что тот труп под сходнями на набережной тоже дело рук Мертона-младшего.
– Вы поразительно догадливы.
– О да, я догадлив. Например, догадываюсь, что мог бы сейчас треснуть вас рукояткой пистолета по голове. Вам показать, как я это делаю?
– Вы же сказали, что вам нравится, когда все по-честному.
– Нравится? Да мне все это вообще не нравится! – Он устало вздохнул. – Давайте-ка расскажите мне вкратце, а потом поедем в участок, и там можете распинаться сколько угодно долго.
– Томми и Грег Тэйлор были друзьями. Они шлялись по городу, ища местечко, где можно задвинуться. Думаю, Эрхардт Томми убил по дороге, а когда понял, что Тэйлор мог все видеть, позаботился и о нем тоже.
Он посмотрел на меня и проговорил задумчиво:
– Как изменился мир! Он не был таким, когда мы родились. Раньше человек, если убивал кого, то делал это, глядя ему в глаза, и делал это, только если имел на это основания. Поэтому по ночам все спали спокойно.
– И вы прямо вот верите в это?
– Да ни на секунду, – сказал он и вышел на улицу.
Я вышел следом за ним, оставив дверь открытой.
Глава 33
В полицейском участке я дал показания, но, по совету детектива Сэмьюэлса, о Дэниеле Мертоне упоминать не стал. Потом я поехал домой, позвонил Фишеру и рассказал ему все, что знал, не утаив ничего. А потом рухнул в постель и вырубился. Когда я проснулся, солнце светило вовсю, и я в той же помятой одежде, в которой спал, помчался на улицу за газетой.
На первой полосе о Мертоне не было ни слова – ни об отце, ни о сыне. Я принес газету домой и изучил ее вдоль и поперек, но не обнаружил там ни одной статьи или заметки о Мертонах или об убийстве Эрхардт. Тогда я снова побежал в киоск на углу и притащил домой еще три газеты и в них тоже просмотрел внимательно каждую статью. Ничего. Это, конечно, сильно усложняло дело – получалось, что мне как бы нечем теперь заняться.
Пока решал, стоит ли мне переодеться, я думал над тем, к кому мне наведаться. В итоге вышел из дома, так и не переодевшись. На студии мое имя числилось в списке на проходной. В приемной секретарша, только завидев меня, схватилась за телефонную трубку, но уже успела положить ее на рычажки к тому времени, когда я подошел к ее столу.
– Можете заходить, – сказала она без малейшего намека на какое бы то ни было выражение на лице.
Я прошел в кабинет. Сегодня шторы были раздвинуты, отчего помещение сразу стало просторным и светлым. Мертон сидел за своим рабочим столом над раскрытой папкой, еще три папки лежали чуть в сторонке. И теперь на столе стояло еще два телефонных аппарата. Возможно, он запирал их на ночь куда-нибудь в шкаф.
Мертон оторвался от своей папки и посмотрел на меня. Лицо его было суровым.
– Вы не в трауре? – спросил я.
– Хочешь не хочешь, а жизнь идет своим чередом, – ответил он.
Мы смотрели друг другу в глаза, наверное, с полминуты, потом я счел это занятие бесполезным и отвел взгляд.
– Надеюсь вы понимаете, что у меня не было намерения повесить на вас срок? – сказал он.
– Конечно. Ведь вполне достаточно и самоубийства. И в этом случае даже легче удержать историю в стороне от газет.
– Я могу удержать в стороне от газет все, что пожелаю.
– Это я уже заметил.
Он откинулся на спинку стула, и от бравады не осталось и следа. На меня смотрел усталый старик.
– Это необходимо было пресечь. Он зашел слишком далеко и уже не поддавался контролю.
– У меня нет проблем по поводу того, что вы сделали.
– Это не я.
И тут до меня дошло! Вот почему она сидела тогда в темноте.
– Ну, у вас еще остались близкие, – сказал я.
– По этой истории получился бы отличный фильм. Очень жаль, что не могу поставить. – И он снова склонился над своей раскрытой папкой. – У моего секретаря есть для вас чек. Я вписал туда сумму, но, если она покажется вам неправильной, секретарь может выписать вам другой чек. – И он перевернул страницу в папке, давая мне понять, что наш разговор закончен.
Секретарша молча вручила мне чек на… две с половиной тысячи долларов. Первым моим желанием было разорвать его и просто уйти, но потом я решил, что от этого никому легче не станет. Поэтому спустился вниз и сел в свою машину, чтобы нанести еще один, последний, визит.
Частная клиника Энока размещалась в двух прилегающих друг к другу особняках и еще пяти корпусах, выстроенных неким нефтяным магнатом во времена, когда кинематограф еще не поселился в Южной Калифорнии. Знаки вдоль дорожки, пролегавшей среди лужаек и рощиц, указывали путь на стоянку, расположенную перед восточным главным корпусом. На двери висела табличка с надписью «ПРИЕМНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ».
В вестибюле – высоченные потолки и ряд сводчатых окон с видом на территорию. Это был умиротворяющий пейзаж, навевавший мысли о том, что город находился где-то далеко, или, возможно, что города не существовало вовсе. Такой пейзаж можно было даже любить – до тех пор, пока он не заставил бы вас почувствовать себя чудовищно одиноким и вы не начали бы задыхаться от этого чувства. Стол администратора приемного отделения находился справа, если стоять спиною к окнам. Меня заставили записать свое имя в журнале посещений и попросили подождать в кресле для посетителей. Оно здесь было почему-то одно-единственное. В здании царила давящая тишина – буйных здесь, видимо, держали за семью дверями, чтобы они своими криками не портили бизнес.
Потом за мной пришла медсестра и повела меня по обшитому деревянными панелями коридору, где в промежутках между дверьми висели портреты в золоченых рамах, изображавшие людей в белых халатах. Из этого коридора мы свернули в следующий – точно такой же. Там, прислонившись спиной к дверному косяку и присосавшись ртом к фляге, стоял Шем Розенкранц.
– Вас убить мало, – сказал он.
Испуганная медсестра поспешила удалиться, не произнеся ни слова и даже не подсказав мне, в какой палате искать Хлою Роуз. Мне кажется, я понял почему.
– Врачи говорят, что Клотильда больна. Они не хотят выпустить ее. Утверждают, что у нее нервная конституция. Что она, возможно, никогда отсюда не выйдет. Они говорят, что она сама для себя представляет опасность. Они, видите ли, знают ее лучше, чем я! Лучше, чем она сама себя знает!
– Ну, это частная клиника. Вы можете забрать ее отсюда в любое время.
Он снова поднес ко рту флягу, но промазал. Лицо его скривилось в болезненной гримасе, и у него вырвался сдавленный стон.
– Она хотела умереть! Она хотела оставить меня одного! – проговорил он рыдающим голосом.
– А вы, конечно же, не давали ей никакого повода для этого.
Тут гнев в нем снова взял верх.
– Я был для нее всем, и она всем была для меня!
– Но вы нашли своеобразный способ показать это.
– А вы, я вижу, не унимаетесь. Я до сих пор не вмазал вам только потому, что вы правы. – Он отпил из своей фляги. – Сволочь, вот вы кто! – Глаза его покраснели, и он сказал: – Идите уже.
Я аккуратно обошел его и открыл дверь в палату. Хлоя Роуз сидела в плетеном кресле-качалке возле окна, из которого открывался все тот же прекрасный вид, что и из вестибюля. Когда я вошел, она не обернулась, а продолжала смотреть в окно, ногой, обутой в тапочек, слегка раскачивая кресло.