Эльфийка заметила, как из рукава наемника в руку плавно спускается изогнутый клинок, дугообразный, словно лунный диск.
— Могу я… хотя бы выбрать способ, которым ты меня убьешь? — шепчет девочка, и ассасинка замечает, как в ее руке начинает мягко зарождаться огонь.
— Чтобы ты выбрала сожжение? — сухо говорит убийца. — А потом восстала из пепла?
Уголок его губ едва заметно дергается.
— Я еще никогда не убивал маленьких девочек…
В правой руке Эльзы вспыхивает огненный шар, который тут же устремляется в наемника, но тот умудряется вильнуть в сторону. Пламень врезается в стену, отбрасывая в разные стороны брызги. Одна из них падает прямо возле ноги ассасинки. Но она сейчас смотрит не туда — она наблюдает, с какой нечеловеческой скоростью наемник оказывается у Эльзы и наносит удар по маленькой девчачьей шейке, из которой тут же фонтаном брызгает кровь.
Дернувшись и издав короткий крик, Эльза падает на пол, держась за горло, словно так она могла остановить кровотечение.
— Перегил, — хрипит она, глядя в потолок. — Я молю тебя о помощи…
Наемник садится рядом, внимательно глядя ей в глаза. Затем он направляет свой взор к потолку, будто желая посмотреть, на что смотрит Эльза, но там, естественно, ничего нет. И потому он снова смотрит на нее.
— Твое сердце бьется в три раза чаще, — констатирует он, — потому что ты теряешь много крови. Очень скоро кровопотеря будет такой сильной, что твое тело онемеет. Ты перестанешь дышать, и свет в твоих глазах угаснет. И все это… из-за прихоти посмотреть на мое лицо. Вместо того, чтобы жить дальше, ты попросту умрешь здесь. Прямо на этом грязном полу…
Не из-за прихоти, — понимает ассасинка. Но какая теперь разница? Кому-то она стала больше не нужна, и от нее избавились. Как от изношенных сапог.
Дыхание Эльзы прекратилось. Ее маленькие детские ручки медленно спустились на пол, коснулись его локтями, а затем разогнулись и безжизненно плюхнулись вниз.
— Да проводит тебя к твоему Богу Мрачный Привратник, — закрыв ей веки, наемник встал, а затем подошел к лежащей на полу карте, десятке черепов. Поднял ее и отнес к столу. Замешал эту карту, а также свой туз, обратно в колоду. — Мне не платили за твое убийство — лишь за поимку. Но заказчице ты вряд ли теперь понадобишься, — он многозначительно посмотрел на труп Эльзы. — Посему, я бы мог тебя отпустить.
Ассасинка знает, что этому не бывать. И потому ни на что не надеется.
— Однако, — говорит он и садится перед ней на пол. Колоду размещает между ними. — Ты тоже видела мое лицо. А у меня есть правило. Любой, кто его видел, должен умереть. Если Колесо Слепых не решит иначе. Ибо я — не судья. И не мне дано выбирать, будешь ли ты жить, или же умрешь. Я — кара Господня. Но случай… слепая удача — сама справедливость, Его воля. Истинно судья бесстрастен именно тогда, когда он слеп. Именно поэтому в моих краях тех, кто выносил приговор, ослепляли. Пронзали их глаза раскаленными кинжалами. Добровольно!
Ассасинке нечего на это сказать.
Хотя…
— А не проще ли просто брать слепых?
Мужчина отрицательно качает головой. А затем нежно убирает мокрую прядь, прилипшую к ее лицу, за ухо. Он нежно проводит по щекам ассасинки обеими руками и поправляет ей прическу, вытирает слезы. Черт! Она все-таки прослезилась!
— Тот, кто был слеп, будет слеп во всем, но тот, кто будет ослеплен ради великой цели, прозреет!
И он снимает верхнюю карту с колоды.
Десятка.
Как та, что была у Эльзы, но не с черепами.
— Десятка щитов! — одобрительно кивает наемник. — У тебя шансы выше, чем были у Ее высочества!
И ассасинка видит, как сжимаются пальцы наемника на рукояти серповидного кинжала. Словно диск луны. Тонкой луны, практически исчезнувшей, или, напротив, только что появившейся.
Эльфийка берет часть колоды и отбрасывает ее в сторону. Берет карту из центра.
На мгновение ей кажется, что там тоже десятка. Черепа, но десятка.
…но их всего девять.
Девять…
…на одно меньше.
— Эх, — тихо произносит наемник, — не повезло. Но победа была так близка…
И Ассасинка закрывает глаза.
А затем чувствует острую жалящую боль от соприкосновения острого клинка со своей шеей.
Глава 5. Воссоединение
Солнечный луч, пробившийся сквозь деревянные ставни, очень медленно скользил по ее телу, касаясь оголенных участков, неприкрытых простыней, словно ласковый, нежный любовник. Он поднимался до тех самых пор, пока не коснулся ее век.
Именно тогда она и проснулась.
Блаженно потянувшись, открыла глаза — сына в комнате не оказалось. Прячется под кроватью, или еще где?..
Чтобы понять на сто процентов, так ли это, брюнетка принюхалась. Осознав, что мальчика в комнате нет с вероятностью в сто процентов, она медленно села на кровати, вальяжно потянулась, и лишь затем встала, направилась в ванную.
Давненько уже она не спала на кровати с такими мягкими перинами. Все чаще и чаще ее постелью становилась земля, покрытая разве что листьями, да травой.
— О боже, — шепчет она, едва только отворив дверь в уборную и видя перед своими глазами до ужаса знакомые унитаз и душевую кабинку, правда, весьма примитивные, но всё же! Ее лицо расплывается в широченной улыбке, а на глаза наворачиваются слезные пленки. — Какой же ты молодец, Маркус…
***
Она вышла из трактира и, слегка принюхиваясь, пошла по следу сына. Впервые за долгое время она чувствовала чистоту, и даже некую легкость.
Нет, конечно же, она купалась вместе с сыном в каждом встречном водоеме — будь то озеро, или речка, но все же вот так — под душем… под теплыми струями воды… используя нечто похожее на шампунь и мыло, пусть и весьма отдаленно их напоминающие…
Это было блаженно!
— Шел бы ты отсюда, щегол, пока по морде не получил! — рявкнул какой-то бугай. Он стоят рядом с девочкой, которая сидела на земле и плакала. А ее сын, очевидно, эту самую девочку пытался защищать.
Потому она решила не вмешиваться. Встала поодаль, позволяя сыну разбираться самому.
— Ты че, глухой?! Пшёл вон отсюда!
Но ее сын не отсупал. Он продолжал стоять между этим здоровяком и девочкой, немигающим взглядом буравя задиру.
— Ну все, щегол, ты сам напросился! — и бугай замахивается.
Девушка забеспокоилась, но совсем не за сына. Ей стало страшно, что ее ребенок может сотворить нечто, что в этом городе в будущем будет обсуждаться. И хотя он и дал ей слово, что не влипнет в неприятности…
По крайней мере, ее успокаивало хотя бы то, что мальчиком движило благородство.
Она молча проследила за тем, как бугай перелетает через ее сына и падает на землю, зарабатывая далеко не первые в своей жизни ссадины. А затем, весь покрасневший от злости, вновь рвется в бой. И на этот раз улетает уже в противоположную сторону. Сын держит слово — и лишь защищается.
Опрокидывает хулигана и в третий раз, пока, наконец, в поединок не вмешивается кто-то из взрослых.
— Что происходит?! Снова ты, Нуреги?!
— Не я! Это все этот щегол начал!
— Неправда! — закричала девочка. — Это Нуреги! А этот мальчик меня защищал!
— Так я и думал! — мужчина хватает Нуреги за ухо. — Иди домой! Я сегодня же все расскажу твоему отцу!
Когда этот хулиган, вместе со своими дружками, спешно убегает, мужчина опускается перед маленьким героем на колено.
— А ты не испугался их, молодец. Хотя их и было больше. Как тебя звать?
Но мальчик ничего не говорил. Лишь молча смотрел мужчине в глаза.
— Он не ответит, — говорит его мать, приближаясь к месту потасовки. Мужчина тут же вскакивает с земли, словно по команде «Смирно!» — Он не говорит.
— Да?.. ох… прошу меня простить… мое имя Бальмонд, — произносит мужчина, растерянно глядя то на красавицу, то на ее сына.
Девушка улыбается, а затем называет мужчине своё: «Элеонор».
***
Бальмонд никогда прежде не разговаривал с такими красавицами. Обычно его всего парализовывало, когда он видел подобную красоту, но вот с Элеонор… с ней он оказался чрезвычайно разговорчивым. Это было совсем для него неестественно. А быть может, дело было даже в ней?
За те полчаса, что он провожал ее до замка графа, он успел рассказать ей все, что знал: от истории Айронхолла — и вплоть до своего генеалогического древа. Рассказал, что он уже три года как вдовец, воспитывающий в одиночку восьмилетнюю дочь. Рассказал, что первая жена, родная мать его дочери, умерла еще при родах.
— А… Ваш муж? — немного стесняясь, спрашивает Бальмонд, в ответ на что Элеонор улыбается.
— Надеетесь услышать, что я тоже вдова?
— О нет, что Вы… — лжет Бальмонд, а затем смотрит на девушку, и ему становится за это стыдно стыдно. — Ну… если честно, то… да…
Он кивает головой, после чего тут же прячет глаза.
— Не стоит стесняться — это нормально, — касается Элеонор его руки, словно чтобы поддержать. Ее сын идет немного поодаль, хотя и все равно слышит их разговор. Каждое слово. — Я не вдова, так как не была замужем. Но мой возлюбленный, действительно, погиб.
— Мне жаль, — еще одна очередная ложь. В душе Бальмонд обрадовался так, как не радовался уже давненько.
— Не думаю, — улыбается Элеонор, глядя мужчине в глаза. — Вы такой лгун, мсье Бальмонд!
Он снова прячет глаза и чешет затылок.
— Но отец Хейзела жив.
Бальмонд нахмурился. Ее возлюбленный мертв, но отец ее сына — жив?..
— Что, милый Бальмонд, я немного упала в Ваших глазах? — девушка вновь улыбается.
— Нет-нет, что вы…
Она тяжело вздыхает.
— Знаю, что упала. Блудливая женщина, да? Поверьте, то, что вы узнали — не самое худшее, что можете узнать еще обо мне.
— Вы красивы, — пожимает он плечами. — Наверное, такие красавицы могут себе позволить быть… более… любвеобильными. Чем прочие леди.
— Бальмонд, — они останавливаются, и она берет его руки, смотрит в глаза. — Бальмонд, я знаю, что нравлюсь Вам, как женщина. И знаю, что Вы уже успели настроить воздушных замков относительно меня. Знаю, что Вашей дочери нужна мать, а моему сыну — отец. Но поверьте мне, женщина, что лежала между двумя мужчинами, зачала от одного из них, а затем убежала с третьим — не самая лучшая для Вас кандидатура.