— Умом тронулся, — комментирует кто-то.
И тело жреца покрывается огнем, ярким красным пламенем. Воспламеняются волосы и одежды. Распростирающий в разные стороны руки жрец теперь похож на распятого грешника, которых сжигали в последнее время на кострах во имя Перегила.
Советники отступают назад — и является он.
Уже не тот жрец, что стоял здесь мгновение назад — его тело словно лопнуло, и изнутри вышло это существо — тело которого покрыто языками пламени, в горящих красных одеждах. Вместо его волос — языки огня, устремляющиеся вверх.
— Я — Перегил, — произносит это существо, и никто не сомневается в истинности этих слов. — И вам удалось обратить на себя мое внимание. Чего вы… хотите?
Ответить никто не смеет — всех присутствующих сковал страх… и трепет пред высшим существом, словно давящим своей мощью и величием.
— Ни одного? Никто не смеет набраться смелости, и говорить от лика толпы?
Вперед шагнула молодая женщина. Она не была советницей, но пришла со жрецом. Он сказал, что так нужно. И даже предупредил ее, что, если потребуется, говорить придется ей. Тогда она ничего не поняла — но теперь понимает. Теперь она все понимает.
— Наш император мертв.
— Мне это известно, — безжизненным голосом, немного отрешенным, говорит Перегил.
— И его дочь тоже мертва.
— Эльза была недостойна того, чтобы править, вещая от моего имени. Она очернила меня, устроила публичные сожжения, якобы для укрепления веры ценой страха. Я лично послал своего послушника, чтобы лишить ее жизни.
— Мы хотим, — и молодая жрица опускается на колени, — чтобы Вы правили нами, заняли престол и вели нас. Указывали путь, как в древние времена, когда Боги правили людьми напрямую. Пришло время… возродить те обычаи.
— Все присутствующие… разделяют это желание?
Первыми, кто опустился на одно колено, стали старики. Вслед за ними, будто по инерции, ближайшие к ним. А затем и все прочие.
— Что ж, — произносит Перегил, мастерски делая такое лицо, словно соглашается на этот шаг нехотя, — да будет так…
***
— Лживый ублюдок, — произносит девочка лет девяти на вид, сидящая в позе лотоса с закрытыми глазами в нескольких сотнях миль от Голденхэйвена, в котором и происходили наблюдаемые ею события. Но теперь она открывает глаза и смотрит в пустоту перед собой. Ее окружают деревья, выстроившиеся в непроглядную лесную стену.
Несколько минут она так и сидит, не двигаясь, но уже с открытыми глазами, размышляя о том, как ей теперь поступить и что делать. План был… но очень уж ей не нравился. Но, кажется, теперь выбора нет. Ее последняя надежда в лице Эльзы, в голове которой она почти зародила зерно сомнения, теперь мертва. Возможно, как раз по ее милости… скорей всего.
И теперь она даже испытывала чувство вины за это.
— Трам-там-тара-рам, — пропела она и пробарабанила кончиками пальцев по своей коленке. Посидела еще немного, а затем снова закрыла глаза, чтобы найти кое-кого.
В голове почти вырисовался окончательный план действий. Ее последний план, ибо больше идей у нее не было.
***
Напавшие на торговый караван разбойники уже пожалели, что решили поживиться именно сегодня. Сильнее всех, пожалуй, жалел сейчас Кучубей, которому Бегриф только что размозжил левую ногу в области колена своим молотом.
Давненько Кучубей так не орал — с детства, наверное. По крайней мере, больше он вспомнить подобного эпизода не мог. В тот раз он отхватил от отца — ремнем с огроменной бляшкой. И все из-за того, что выпил какого-то зелья, после чего облевал родительскую постель. И даже сквозь алкогольную анестезию он помнил, как это было больно.
Сейчас, пожалуй, было больнее.
И боль усилилась, когда под молот попала его правая стопа.
Кучубей заорал еще сильнее.
— Что, членосос, думал, что сможешь грабануть этих милых торгашей и отджахать их телочек, да? — Бегриф произнес это, приблизившись к лицу Кучубея почти вплотную, но так тихо, чтобы его не услышали прочие члены его команды. Вряд ли Лиагель понравилось бы то, что он говорит. Да и Кириллу не надо это слушать. — А может, ты еще и лучницу хотел нашу отчухырдить?
— Никого не хотел я…
«Чухырдить», — хотел сказать Кучубей, но не успел. Он начал кричать так громко, что Бегрифу нужно было срочно заканчивать разговор — и потому он вновь ударил молотом. Прямо в лицо. Да с такой силой, что мозги разбойника разлетелись в разные стороны вместе с осколками его черепа.
— Вух! — громко вскрикнул Бегриф, а затем обернулся к остальным.
— Фаталити! — вскрикнул Кирилл и вытянул по направлению к Бегрифу кулак с оттопыренным большим пальцем. Что бы это ни значило, но Кирилл, кажется, был не против. И Бегриф облегченно вздохнул.
Прочих разбойников они связали между собой и привязали к дереву. Бегриф был за то, чтобы казнить их. Гелегост тоже разделял это желание, хотя и высказался, что лучше бы отправить их рабство — так от них еще будет хоть какая-то польза. Единственным, кто был более-менее против казни, был Кирилл. Лиагель, к всеобщему удивлению, тоже была за то, чтобы «казнить ублюдков».
— Серьезно? — переспрашивает ее Кирилл. — Я думал, ты как раз-таки захочешь их пощадить. Раньше ты…
— Раньше не было на нашем пути таких сволочей, — указывает она на них своим длинным тонким пальчиком. — Они хотели ограбить их, а затем убить. Убить всех. Забрать лишь детей, намереваясь продать их в рабство. Мальчиков — на верфи, а девочек — в бордели. Считаешь, что они достойны того, чтобы жить?
Кирилл несколько раз моргнул, а затем перевел взгляд на пленников.
— Отнюдь, — теперь он оборачивается к Бегрифу и Гелегосту. Кивает им. И отворачивается. Лиагель делает то же самое. И вздрагивает, когда слышит предсмертные крики.
**
— Убивать в бою — это одно, — говорит Кирилл, сидя у костра. Торговцы, коим очень повезло, что во время ограбления им попалась эта бравая четверка героев, с радостью поделились с ними и дровами, и кабанчиком, и заморским вином. — Но вот убивать безоружных, связанных…
— Ой да брось! — хлопнул по его плечу Гелегост, огроменный орк, секира которого лежала сейчас неподалеку, окрашенная кровью этих самых разбойников. — Убив их, мы спасли много больше!
Орк всегда говорил так громко и экспрессивно, словно находился на театральной сцене. И сейчас, в ночной тиши, его слова раздались словно гром. Сидевшие неподалеку торговцы все обернулись, словно по команде.
— Я это понимаю, — кивает Кирилл и чешет голову.
— Просто не думай об этом, — Лиагель была на удивление спокойна. — Это было не убийство, а казнь. Если не казнить таких, как они — мир падет.
Кивнув, Кирилл встает. Он почти ничего не съел.
— Нужно было хотя бы вернуть им оружие и сразить в честном поединке… а так… не правильно это было.
Сказав это, он ушел.
— Пойду прогуляюсь.
— Я его понимаю, — кивает Бегриф и отрывает зубами кусок мяса от отлично прожаренной кабаньей ножки. — Пусть проветрится. Только берегись волков!
Гелегост и Лиагель вопросительно смотрят на дворфа.
— Ну… тут водятся… волки, — и Бегриф снова возвращается к своей ножке. — Да.
Отошел молодой авантюрист не очень далеко.
Он не понимал, с чего вдруг на него напала подобная меланхолия, ведь убил он в этом мире уже стольких, что из-за этих шестерых казненных разбойников можно даже и не париться… но факт остается фактом — ему было не по себе.
Да и Лиагель почему-то стала какой-то жесткой. За эти месяцы, что они путешествуют вместе, она никогда не выказывала подобную жестокость.
Упав на траву, Кирилл прислонился спиной к широкому дереву и посмотрел на небо. Оно не отличалось от того, что было в его мире — те же звезды, та же луна. Никаких отличий. Возможно, созвездия здесь и другие, но он в них не разбирался.
— Паришься насчет того, что твоя девчонка была слишком жестокой? — слышит он тонкий голосок откуда-то позади. Кажется, это девочка. Одна из детей этих торговцев?
— Да… наверное, — кивает.
— Или тебя больше парит, что ты по этому поводу паришься сам?
Кирилл хмурится.
Медленно встает и обходит дерево вокруг. Ему кажется, что голос исходил по ту сторону дерева, но, обойдя его вокруг, он понимает, что ошибался.
— Прятки — одна из моих любимых игр. Знаешь, почему? — теперь голос исходит оттуда, где он только что сидел. — Я в них чемпион!
— Ты кто? Одна из детей тех торговцев?
— Я похожа на обычного ребенка? — и она звонко смеется. Только теперь смех раздается откуда-то издалека, из леса. — Сможешь поймать меня?
Он резко оборачивается, так как вопрос был задан словно ему в самый затылок. Он даже почувствовал, как теплый воздух от ее дыхания коснулся его шеи. Но позади — никого.
— А мне оно нужно?
— Если поймаешь, — снова из-за дерева, — получишь награду.
— Какую? — он быстро обегает дерево — но там снова пусто.
— Любую. На выбор. А если схватишь за руку — то исполню три желания, как Джинни из Аладдина.
— Ты смотрела Аладдина?! — Кирилл застыл. — Ты… ты из… ты тоже из другого мира?! Оттуда же, откуда и я?!
— Нет.
Улыбка, что успела появиться на его лице, тут же исчезает.
— Тогда…
— Я просто знаю это. Благодаря вам, путешественникам. Ваши воспоминания о вашем мире проходят через меня. Я ими питаюсь в каком-то роде. Теплые воспоминания. Добрые. А все плохие… и жесткокие — они питают другого… Перегила.
— Перегнила? Кто перегнила? Я не понял.
— Перегил — это полубог. Ну… теперь уже как бы бог, но один из младших. Он был слабее меня раньше. Я… мы… как бы общались. Дружили, можно сказать. Я многому его обучила.
Кирилл очень медленно шел туда, откуда шел голос. Кажется, девочка слишком глубоко ушла в раздумья, и потому перестала перебегать с места на место. Если раньше голос скакал, то теперь он исходит из одного места. И, если Кирилл прав, то она окажется прямо за соседним деревом. Кирилл шагал как можно тише, чтобы не сбить ее рассказ.