Врачи утверждают, что еще около десяти секунд мертвец ощущает себя живым человеком. И значит, мучается нестерпимой болью. Но десять секунд — это ведь не очень много: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.
Потом Лехина душа отлетела. А уж в какие пределы, об этом судить не нам.
Глава 5
Он вышел в большую комнату, присел к столу. Медленно огляделся. Он был среди вещей и дел убитого им человека. Непомытая с позавчера чашка на подоконнике, навсегда недописанная глупая песня в машинке, неловко брошенный на спинку стула пиджак… Огареву вдруг вспомнилась его мать.
— Севочка, — говорила она, — ну как ты повесил куртку? Рукав за спину завернут — ей же больно!
Видно, никто так и не сумел научить Сурикова аккуратности…
И снова он огляделся вокруг. Пошлость словно бы отступила, как отступает вода, — обнажилась жизнь не очень удачливого, не очень умного человека, который вроде бы и знал об этих своих «недостоинствах», да слишком часто забывал. Но теперь произошло самое значительное событие в жизни Алексея Сурикова — смерть. «Вот, оказывается, что, — подумал Огарев, — при жизни он был смердом. А в смерти удостоился дворянства…»
Еще посидел несколько минут… Это почти невероятно: в нем не было раскаянья! Нет, все-таки было! Раз он сидел здесь и ждал наказания. Нераскаявшийся должен был бы немедленно отсюда бежать, Огарев остался… Приходите, я здесь!
А еще, может быть, он не убежал потому, что слишком крепко в нем сидело убеждение: сколько ни крутись — поймают!
Хм… Ну в таком случае не стоит и время терять. Телефон рядом: «02», не то «03». «Здравствуйте. Я совершил… Нахожусь…» Но, естественно, и пальцем не притронулся к телефону… Поймают? Да, поймают. Это правда. Но пусть ловят. Потом он сознается. А пока у него слишком, слишком много дел. Ведь если его сейчас начнут трясти, очень быстро выплывет имя Надежды. Как ты без ее участия объяснишь изменение внешности, пистолет… да что там долго перечислять — само знакомство с Суриковым. Что-то одно он бы объяснил. Ну, например, пистолет нашел под лавочкой в Парке Горького. Или: с Суриковым познакомился на вечере поэзии, принес ему посмотреть свои стихи. Или… Но в комплексе — нет, не объяснить! Они сразу поймут, что за Огаревым стоит какая-то «третья сила». И начнут копать.
Значит?.. Значит, он должен выкручиваться, заметать следы!
И он должен стать другим. Вот прямо с этой секунды!
Так он говорил себе, не ведая, что уже стал другим. С того момента, как выхватил пистолет и приставил его к груди живого человека. Ведь тебе — ты понимаешь, Огарев? — не угрожали смертью. Лишь оскорбляли. Лишь избили бы.
Тогда он взял свою, свою душу за шиворот… нет, за ухо, опять за ухо: «А ну-ка, хватит трепаться!»
Что надо делать?
Стереть все следы. Тряпка? На кухне. За дело! Страничку с песней и началом пародии? В карман. Потом уничтожить — где-то вдали отсюда. И, пожалуй, вставить новую страницу: «Вот ты за все и расплатился, Алешка. Прощай! Лариса…»
Стоп, умник. А зачем же «она» тогда все отпечатки пальцев стерла? Хреновина.
Думай, думай. Задача — как можно дальше отвести подозрение от Надежды. Как?.. И пришло остроумное решение. В квартиру забрались с целью ограбления… Что у него тут ценного-то? Икона? Представил, как забирает икону, а потом палит ее на каком-то костре. Сделалось жутко!
И снова он додумался, ставши другим человеком: ведь не обязательно в самом деле что-то воровать. Достаточно имитировать тщательный поиск. Потом спросят у суриковских друзей, было ли в доме что-то ценное? Нет, ответят, а впрочем, аллах его знает. Алеха — человек темный. Да и кто из нас светлый?..
В прихожей очень удачно он обнаружил перчатки. Раскрыл шкаф, стал вываливать все наружу. Перешагнув через лежащего на полу мертвеца, подошел к бюро, стопками брал бумаги, бросал их на пол… Книжные полки? Нет, здесь хватит. Надо теперь на кухне… Снова перешагнул через мертвеца. В дверях остановился — жуткий бардак! Как, оказывается, для этого надо мало времени!
На кухне стал снимать с полок посуду… Проще всего бы об пол ее сейчас. Нельзя — грохот. Положил несколько тарелок на пол, осторожно раздавил их ногой… И вдруг замер, словно испугавшись скрежета и хруста… Тупица! Ты ведь действительно искал. За тем и явился сюда. И могут спросить: все-таки что же такого ценного могли искать? Кто-нибудь вспомнит кулон — возможно, Суриков его показывал. Еще несколько шагов — и Надежда!
Сбить со следа… Пусть думают: искали какие-то бумаги. Все обратно в шкаф — белье, вещи. Навыки холостой жизни выручали. В кухне тщательнейше подмести, осколки по карманам. После и где-то далеко выкинуть… Книги с полок вон! Все растрепать или бросить, как теребленную… Да нет же, не обязательно все; рылись-рылись и вдруг нашли.
Ну думай, думай — что еще? Больше сюда не придешь. Последний шанс сбить их с толку… Пиджак! Быстро обыскал карманы. Вот! Телефонная книжка. На букву «Н» — нет Надежды. На букву «П» — Попова — тоже нету… Тогда пускай записная остается на месте.
Нет! Они сразу поймут, что для грабителей книжка не была ценностью. И все это количество записанных здесь людей исключат из проверки. Станут искать в других местах. И докопаются… Взять книжку с собой?.. Тогда без нее они начнут опрашивать, расспрашивать, сволочи…
Что же делать? Ну думай же ты!
Вот что! Вырвать несколько страниц. И тогда пусть они гадают над этой хитростью: почему несколько, почему именно эти буквы, а может, их нарочно стараются сбить со следа?.. В общем масса вариантов! А нам того и надо.
Наконец, когда он сделал все, что мог, появилась возможность спросить себя, где Надежда?! Из поведения этого человека… Сурикова… он не мог сделать никаких выводов, кроме одного: Надежде почему-то не удалось задержать господина поэта на обещанные три часа. Почему?.. Предположим, они поругались. Тогда Надежда… ну, конечно, кинулась бы сюда. Постаралась бы опередить Сурикова. А если уж не сумела б опередить, то… совершенно точно, давным-давно была бы здесь.
Значит, они вообще не встретились почему-то.
И значит, Надежда в любом случае помчится сюда.
И значит, Огарев должен ее дождаться…
Все эти довольно длинные рассуждения бывший библиотекарь производил в те короткие секунды, когда он еще раз, бегло, но внимательнейшим образом осматривал квартиру на предмет уничтожения улик. Он все еще был в перчатках, с тряпкой… Мысль о том, что Надежду следует дождаться, застала его в прихожей; он уже собирался повернуть колесико английского замка…
Дождаться!
Но необходимость пробыть здесь еще хотя бы несколько минут… секунд просто приводила его в ужас. Весь ресурс мужества вышел до капли. Как и три часа, обещанные ему Надеждой для спокойного поиска. Теперь уже шел хороший четвертый час!
Значит, на улице.
Где?
У подъезда.
Заметят! Обратят внимание, что вроде бы сидел какой-то в черной куртке. Тем более, Огарев видел это в окно, накрапывал дождь. Одинокая фигура под дождем будет особенно заметна.
Где же тогда?.. Стоять в подъезде?
Ну, это вообще мышеловка!
Подняться по лестнице на марш вверх и оттуда… Глупости! Потому что нет ничего более раздражающего и более запоминающегося, стало быть, чем чужой человек на твоей родной лестнице. Знаем мы, зачем эти сволочи ходят — писать!
Еще оставаясь в перчатках, Огарев открыл дверь, быстро сунул перчатки в карман пальто, которое уже никто никогда не наденет… Хватит! Выходи! Вышел, захлопнул дверь. Протер ручку с внешней стороны полою куртки… Хотя это уже, скорее всего, было игрой в детектив…
Да катись же ты отсюда ко всем чертям!
Он вот что решил. Сидеть не у того подъезда, где живет Суриков, а у следующего; не будут же сыщики опрашивать всех жильцов дома! Хотя, если честно, тоже слабая защита. По-настоящему надо отсюда убираться и как можно скорее! Но, естественно, он не убрался, а медленно, — как ему казалось, прогулочной походкой — пошел вдоль дома… Да что за прогулочная походка, коли дождь на дворе? Плохо! И плохо ему будет там сейчас стоять под взглядами всего дома: «Смотри, мам. А чегой-то там дяденька мокнет?»
Хватит, хватит воображать! Все равно нет другого выхода.
Но вдруг он нашелся… Всеволоду Огареву так долго не везло, так долго над ним властвовал «закон бутерброда», что было бы просто свинством со стороны судьбы, если б она не кинула счастливую случайность.
— Огаревчик!
О, Господи! Однако даже не позволил себе оглянуться. Лишь вздрогнул на следующем шаге. Из двора вышел на улицу. Присоединился к нескольким мокнущим у троллейбусной остановки. Тут Надежда появилась — глаза намученные, жуткие, физиономия… да что уж там описывать — так понятно! Взглядом приказал: «Молчи! Не подходи». Влез в подъехавший троллейбус. Теснота помогла им оказаться рядом… Может, и зазря была эта конспирация. Но вы сперва попробуйте убейте, а потом будете говорить.
— Туда не ходи ни под каким видом. Езжай немедленно домой. Ты все это время была на даче!
И вложил ей в ладонь сапфир. Пошел к выходу. Надька двинулась за ним — хотя бы дотронуться до плеча, в глаза заглянуть: что же там с тобой случилось?.. В ответ Сева ударил ее таким жестким взглядом, что Надька сразу остановилась, чем немедленно создала затор… А потом, неожиданно для себя, даже села на освободившееся местечко.
Сева вышел, ни одним, даже малейшим движением не показав, что между ними есть ниточка. Сколь могла видеть, Надька смотрела, как он пропадает в бесконечной московской толпе.
«Ну вот, началось, — подумала она, — началось! Неужели потом будет, как с Борисом?!»
Сева приехал лишь часа через три. Позвонил у калитки. И хотя Надька почти наверняка знала, что это он, все же спросила в переговорник, прежде чем нажать кнопку электрического замка:
— Ты?
— Открывай!
И опять она подумала: «Началось!» Он вошел, Надька сразу увидела — это уж не тот человек, с которым она рассталась сегодня днем.