От этих слов стало Надьке не по себе. Однако Борис никакого внимания не обратил на ее расстройство. Воскликнул весело:
— Да ты не представляешь, что такое безоружная квартира!
— А ты откуда представляешь? Бывал?
Борис быстро глянул на нее — такой вопрос никому не понравится:
— Пока не бывал. Но воображение имею!
Она спросила не очень впопад:
— А у тебя у самого квартира есть?
— Считай, нету… Ты мне сейчас не поверишь. А ты вот мне возьми и поверь!
— Чего поверить-то?
— У меня теория. Что все наживать надо вместе!
— С кем… вместе?
— Ну вот с тобой теперь… Понимаешь, когда баба приходит на готовенькое, крепкой семьи не получится!
Такой он был романтик семьи и брака с крепкими уголовными задатками.
Они полюбились недельку — урывками, скитаясь по хатам, и, наконец, Надька рассказала ему про тетю Веру… Опять сидели в каком-то кабаке (тогда ведь в Москве с этим было запросто), Борис расслабленно пил вино… он, кстати, это умел — красиво пить.
И вдруг собрался. Задал несколько точных, колких вопросов. Надька быстро и отчего-то нервно, словно сидела у следователя, отвечала. Пауза проползла. Борис с обычной своей улыбочкой смотрел на нее.
— Ты чего, Борь?
Но сама уже прекрасно все поняла: и что у тети Веры немало чего в загашниках подсобралось, и что жирная корова никогда и никому в жизни этого не отдаст, сколько для нее ни служи… Квартиру в том числе!
И она… долго еще не умрет. Если, конечно, не помочь…
Так вот, значит, какое «ограбление поезда» она должна совершить, чтобы начать свое честное дело… Борис перегнулся через стол и по-мужски так, по-хозяйски, положил ей ладонь на шею:
— Только ты будь попроще!
Надька с жалкой улыбкой дернула плечом.
— Да спокойно, говорю! — Борис сурово тряхнул ее. — Она тебе чего, много добра сделала?
Ну и дальше такие же вполне очевидные вещи… Но вдруг перебил сам себя:
— Не нравится, чего говорю, да? А как же ты согласна была первого сентября, к совершенно незнакомым людям, которые все лучше твоей коровы в тыщу раз.
— Почему это лучше?
— Хотя бы потому, что доверчивые: золотые-серебряные цацки перед тобой рассыпали и ушли!
— А, во-первых, я и на первое сентября не соглашалась!
— Не свисти!
Так они еще попрепирались немного. Вдруг Надька резко, словно в чем-то виноватого, оборвала его:
— Ладно, кончай трепаться. Говори, что делать!
Ведь никто и никогда не смог бы ее убедить, что заниматься разбоем хорошо. И все эти благородные робин гуды, они очень быстро становятся просто разбойниками. Но что поделаешь, если грабеж необходим — так уж Надькой распорядилась судьба. А раз необходим, значит, и толковать не фига!
На следующее утро она ткнула в патрон настольной лампы кусок провода — как научил Борис. По всему дому сухо и зловеще трыкнуло, электричество отключилось.
— Почему света нет? — крикнула ей в кухню тетя Вера. Надька, войдя к ней в комнату, лишь сделала большие глаза.
— Ты в институт сегодня идешь?
— Ко второй паре.
— Тогда забеги в жэк, ладно?..
Вернувшись из института, Надька сказала, что этот скотина-электрик куда-то там якобы «направлен». А значит, пьет.
— Ну тогда дойди к мебельному. Там вечно мужики отираются. Спроси, кто в этом петрит…
Смешно представить, но тете Вере время от времени был необходим мужик… собственно, только вид, «запах» мужика… Похоже, почудила в свое время! Да ведь и была она не так уж стара. Просто жирная…
Будет тебе мужик, и даже с довеском, подумала Надька…
На том как раз и был основан Борисов план, который, по правде говоря, придумала Надька.
Она пошла на рынок, где Борис торговал вяленой дыней. Он состоял продавцом в концерне, который создавал по рынкам искусственный дефицит.
— Давай, иди! — крикнула Надька нетерпеливо.
Не то что ей совсем не жалко было тетю Веру. Но куда сильней распирал спортивный интерес — посмотреть, как ее придумка заработает.
— Не могу, Надюль, — беспечно ответил Борис, ему-то людей обманывать было не в новость. — Сейчас ребята подскочат за деньгой… Покушай дыньки! — настоящим узбекским ножиком он отрезал хороший кусок дынной косы.
Да, у тех, для кого шестерил Борис, дело подставлено было круто. Такие близко к своим барышам не подпустят. Надо от них сваливать, надо заводить свою контору.
— Скажи ей, Надь, что я выпиваю. Но через час появлюсь.
Он действительно пришел часа через полтора. И действительно под банкой, но под такой, которая не мешает мужику быть обаятельным. В свитере, в офицерских галифе и в офицерских ярко начищенных сапогах. «А ведь он мужик действительно ничего!» — с удовольствием подумала Надька.
— Вот это помидорчик! — Борис подмигнул ей, как удачливые мужики подмигивают всем девчонкам.
Русский офицер всегда должен быть чисто выбрит и слегка поддамши! Сообщая эту и тому подобные глупости, словно сообщал последние новинки юмора, Борис обошел ванную, туалет, кухню, якобы стараясь понять, что там случилось в проводке. При этом он продолжал «клеить» Надьку.
Наконец зашел в комнату, где на своей тахте сидела причипуренная тетя Вера, и вполне честно офонарел. Да, при встрече с такой грудой мясных изделий трудно было чего-нибудь иное изобразить на лице, кроме дикого офонарения.
Но он быстро сориентировался и стал играть свою роль дальше. Надька была им тут же забыта. А вот тетя Вера… Ведь и в самом деле уникальная женщина! На любителя, спору нет. Но ведь уникальная, согласитесь!
Вот примерно это играл Борис… Вряд ли его за такую игру взяли бы в самый погорелый театр. Но ведь «корова» только того и хотела — поверить, что еще есть на белом свете мужики, которых она волнует… А тем более такой, действительно симпатичный.
— Звать меня Вадим Неделин! — продолжал Борис тем же тоном хренового конферансье. — Я неудачливый однофамилец известного генерал-полковника авиационных войск… А вас, дорогуша, как можно звать?
— Вера Никитична… — ляпнула, словно блин в сметану: — Вера!
— По-моему, очень подходящее имя. Причем именно для вас.
— Да? — произнесла тетя Вера глубоко из груди. — А почему?
— Скажешь «Вера», а где вера, там и Родина… А вы у нас точно такая же, необъятная! Хотя попробовать хочется…
— Чего попробовать?
— Да обнять вас всю целиком, а можно и частями!
Болтая всю эту чушь, Борис не забывал ходить от штепселя к штепселю. В руках его были плоскогубцы, отвертка, на плече висел свернутый в кольца провод… Как потом узнала Надька, все это он купил в хозяйственном магазине по дороге сюда.
— У вас, Верунчик, сеть в аварийном состоянии. Пожалуй, до утра можно провозиться! — он хохотнул. — Я, конечно, острю… А если серьезно, без пол-литры тут не разберешься…
— Надьк, — крикнула тетя Вера, словно бы обращалась к кухарке. — Организуй там!
«Хрен с тобой, коровенция…» Это могло показаться полным бредом, однако она начинала ревновать!
Минут через десять, пока Борис отвинчивал и завинчивал розетки — с понтом чего-то чинил, — Надька вкатила столик, нагруженный бутылкой и закусочным материалом.
— О! — воскликнул Борис вполне искренне. — Сейчас я вам, раз такое дело, анекдотик расскажу… перед первой. Значит, мерялись русский, англичанин и американец, у чьей, значит, супруги задница больше… Извиняюсь, конечно, но юмор есть юмор!
Тетя Вера весело заржала.
— Ну, там англичанин говорит: дескать, у моей в целый метр шириной, американец еще чего-то в том же роде. А русский: «Все это, ребята, буза! Вот у моей бабы очень большие глаза». — Те: ну и что, мол? Причем здесь глаза? — «А потому что, объясняет русский, все остальное — задница!»
— Надь, поди-ка сюда! — И в самое ухо ей своими горячими, как отварные сардельки, губами: — Свали на ночь! «Совсем охренела!»
— Куда же я свалю? Меня уж из общаги, небось, поперли…
— Ну придумай, куда-нибудь. Что ж ты, пока у меня живешь, с мужиками ни разу не поролась?! — Потом посмотрела на нее с таким офигенным превосходством, что у Надьки сердце сжалось: — Что ж ты, сама не понимаешь, нам тут надо вдвоем побыть!
Полная хренотень, однако Надька в этот момент действительно испытывала что-то вроде ревности.
Она ушла. Естественно, устроилась в общаге… Подумаешь, три месяца не ночевала — ваше-то какое собачье дело? Да и девчонки по комнате — свои в доску — помалкивали.
Через два дня Надька позвонила якобы жалким голосом:
— Тебе надо покушать принести, тетя Вер?
— Не, спасибо, Надя. У меня теперь все будет.
Выждала еще три дня. И пошла к ней за вещами.
Увидела бардак, который и предполагала увидеть… Борис, как она уже знала, любил чистоту, но не любил убираться. Тетя Вера, может, и рада бы, да где уж там…
Надька застала ее на кухне. Протискиваясь, как в лабиринте, между холодильником и плитой, тетя Вера пыталась сготовить обед… Или, по крайней мере, что-то пожрать.
Это была по-настоящему кошмарная картина! И Надька старалась потом никогда ее не вспоминать. Капли растительного масла, капли ее собственного пота, запахи еды и неизбывная вонища болезненно-тучной женщины. А поверх всего большие (как в том анекдоте) серо-синие глаза. И в них дикий страх и дикая… надежда.
Пыхтя, она взяла с холодильника не известную Надьке шкатулку, вынула оттуда брошь — тяжелую, серебряную, с замечательным чернением, с большой и очень синей бирюзой в серебряных лапах:
— Я тебя, Надя, не обижала. Я тебя всегда, как свою… живи, кормись. Но… раз уж так вышло — извини!
Надьке бы обидеться за эти предательские слова. И она действительно заплакала. Но от собственной ловкой подлости и от жалости к тете Вере — что так легко ее удалось обмануть.
Положила брошь на стол:
— Не надо. Спасибо.
И точно знала, что эта вещь достанется только ей! Стало противно — от слез, от того, что ей заведомо известен конец комедии… Повернулась и ушла.